Громов В. А.
«Помнишь, на охоте как-то прошептал я тебе начало рассказа в стихах, — писал Николай Алексеевич Некрасов в середине 1855 года Ивану Сергеевичу Тургеневу из Москвы в Спасское-Лутовиново, — оно тебе понравилось; весной нынче в Ярославле я этот рассказ написал, и так как это сделано единственно по твоему желанию, то и посвятить его желаю тебе...»
В январской книжке «Современника» за 1856 год вместе с романом «Рудин» появилось стихотворное произведение с посвящением «И-у Т-ву», то есть Ивану Тургеневу. Это была поэма Н. А. Некрасова «Саша». Ее-то начало он и рассказал на охоте в Спасском полтора года назад:
Словно как мать над сыновней могилой,
Стонет кулик над равниной унылой,
Пахарь ли песню вдали запоет —
Долгая песня за сердце берет,
Лес ли начнется — сосна да осина...
Не весела ты, родная картина!
Это не только ярославский, костромской или новгородский (сосна да осина), но также и среднерусский пейзаж, с которым будто сливалась хорошо знакомая автору «Записок охотника» заунывная песня мужика, прерываемая неровными толчками телеги или понуканьем запряженной в соху лошади, выбившейся из сил. Нетрудно понять, почему Тургеневу понравились такие волнующие строки. Еще при первом знакомстве с Некрасовым он пришел в восторг от его стихотворения «Родина» и сказал поэту: «Я много писал стихов, но так написать не могу, мне нравятся и мысли и стих».
«Всему начало здесь, в краю моем родимом!...» — делал вывод Некрасов в том раннем произведении. Такой же лирический мотив окрашивает и строки, прочитанные им на охоте с Тургеневым, чья привязанность к своему родному краю была столь же искренней и глубокой. Не случайно, навестив его в Спасском, Л. Н. Толстой отметил в дневнике 31 мая 1856 года: «Дом его показал мне его корни и много объяснил, поэтому примирил с ним». После поездки к Тургеневу он писал Некрасову о нем: «Его надо показывать в деревне. Он там совсем другой, более мне близкий, хороший человек».
Некрасов еще ранее имел возможность убедиться в этом, когда гостил в усадьбе Тургенева около двух недель с 20-х чисел сентября до 4 октября 1854 года. Чуть позже поэт писал из Москвы в Спасское-Лутовиново: «Гляжу в окно: мокро и дождь идет — и вспомнил нашу охоту. Немудрено, что после морозов у вас теперь отпустило — прилетели вальдшнепы, и ты сегодня отправился их бить, а я?.. Добрый годик вышел мне нынче, как бы черт его скорее взял! Боюсь, что он меня дорежет, а впрочем, все вздор:
Ничего! Гони во все лопатки,
Труден путь, да легок конь,
Дожигай последние остатки
Жизни, брошенной в огонь!
Это я сочинил дорогой — в утешение себе....
Тарантас твой, человек и подушка отправлены к твоему брату, за все спасибо».
Несмотря на то что Тургеневу, по его словам, не удалось попотчевать своего гостя вальдшнепами и вообще хорошей охотой, Некрасов писал ему из Петербурга 16 октября: «Нимало не раскаиваюсь, что съездил к тебе, хотя и плохо поохотился, — это, кажется, укрепило меня. Жаль только, что мало пробыл — даже не успел порядком войти в эту жизнь, для которой я, кажется, сотворен».
Комната для Некрасова была приготовлена в Спасском и на следующий год. Поэт порывался опять приехать в уже знакомые места, однако расстроенное здоровье и хандра помешали ему сделать это.
«Куда теперь и подумать на охоту! — жаловался он Тургеневу летом 1855 года. — Пройду полверсты — и едва отдышусь. Это не то, что прошлого года, когда еще по целым дням я плелся за тобой, делая два шага за твой один. Правда, я уходил весь в ноги — и никуда негодно стрелял, но все же ходить-то хоть мог». «Ты помнишь меня осенью прошлого года: я еще мог ходить на охоту даже при легком морозе, а нынче малейшая сырость меня уничтожает».
Болезнь горла и связанная с этим слабость голоса нередко ставили Некрасова в ту пору, как он писал Тургеневу, «в очень комические или мрачные положения». Не на охоте ли в окрестностях Спасского произошел случай, о котором вспоминал впоследствии их общий знакомый Елисей Колбасин, относя его, правда, к Нижегородской или Тверской губернии?
Тургенев, по словам Колбасина, пригласил тогда Некрасова на охоту куда-то в знакомые ему места и препоручил его на время опытному проводнику-крестьянину, предварительно условившись о месте, где охотники должны были снова сойтись. Но часа через полтора Тургенев, к своему удивлению, увидел, что проводник-крестьянин как сумасшедший выбегает из лесу и прямехонько во весь дух несется мимо него. Тургенев стал звать, кричать и, видя, что это не помогает, побежал к нему наперерез и едва остановил беглеца. «Как же ты бросил моего товарища в незнакомом лесу?» — «Какой там товарищ, да это сам бес! Уж как зашипел он на меня, как зашипел, как гусак, ажно под животиками у меня подвело! А я наутек от него, наутек!» Рассказывая об этом случае, Тургенев ужасно сердился на суеверного проводника, а Некрасов посмеивался, говоря: «Ну какой из меня теперь будет поэт, когда я не гожусь в охотники!»
Судя по письмам Тургенева, они не совершали осенью 1854 года сколько-нибудь продолжительных или дальних охотничьих поездок, а ежедневно возвращались в Спасское: «Мы с Некрасовым здесь уже с неделю, каждый день ходим на охоту (вальдшнепов, однако, не очень много), я чуть было не выколол себе глаз об ветку — и два дня сидел дома — впрочем, все обстоит благополучно. Теперь седьмой час утра, и я вам пишу это, собираясь на охоту». И в другом письме к тому же адресату: «Представьте, какое странное наше положение, любезный Анненков, — погода удивительная, и именно потому, что она удивительная и дождей нету, — и вальдшнепов у нас нету и стрелять решительно не по чем. Впрочем, мы здоровы — и Некрасов даже работает».
О том же Тургенев писал и Л. Н. Вакселю через несколько дней после отъезда своего товарища и гостя из Спасского: «Благодарю Вас за английский порох, доставленный мне Вашим человеком, — я весь год им стрелял. Охотился я, впрочем, вообще довольно неудачно — даже здесь, чего никогда не бывало, вальдшнепы изменили, и мне не удалось попотчевать ими Некрасова. Я полагаю, что Вы уже видели его и он мог Вам рассказать наши похожденья. Как-то Вы охотились у себя? Щенок Ваш — как бы его не сглазить — вышел красавец писаный, лучше своего отца; Некрасов находит, что он лицом походит на Вальтера Скотта; действительно, у него удивительно умная голова. К весне это будет настоящий лев... Ружья, купленные по Вашей милости, оказались превосходными, и я всякий раз с благодарностью Вас поминаю».
Весьма интересные характеристики охотничьих собак встречаются и в переписке Тургенева с Некрасовым после их совместной охоты в Спасском. «Бубулька (как бы ее не сглазить), — читаем в письме Тургенева, — толстеет, видимо, и в характере не меняется. Твои собаки здравствуют. Каштан совершенный лисенок — осторожен и плутоват до невероятности», «Кланяйся Бубульке, — писал Некрасов вскоре после возвращения в Петербург из Спасского. — Кстати, я уверен, что эта сметливая сучка теперь с гордостью думает: “Наконец он (то есть Тургенев. — В. Г.) так привязался ко мне, что и на зиму остался со мной в деревне”, или что-нибудь подобное».
За время пребывания в Спасском Некрасов познакомился с тургеневским окружением, в том числе и с Афанасием Алифановым, послужившим прототипом Ермолая из «Записок охотника». Вполне понятно, что этот любитель и знаток всякого рода охот был неизменным спутником Тургенева и Некрасова. Пересылая поэту письмо, полученное на его имя в Спасском, Тургенев сообщал ему 8 октября 1854 года: «После тебя сделалась теплая погода — но вальдшнепов нет — и, видно, не будет. Ездил я на куропаток, но опять нашел только один помет. Убил двух гаршнепов, Исаев убил одного тетерева, Афанасий — зайца и утку и несколько перепелов».
«Где это могли оказаться у тебя гаршнепы? — спрашивал его в ответном письме Некрасов. — Все-таки вы воротились домой не с пустом». Об Афанасии, как об их общем добром знакомом, Тургенев писал Некрасову и 22 октября: «Афанасий так-таки и не добился куропаток — а погода все еще стоит славная».
Можно предположить, что рассказ «О соловьях», списанный Тургеневым со слов одного старого и опытного охотника из дворовых, как он характеризовал Афанасия Алифанова в письме к С. Т. Аксакову, стал известен Некрасову еще до появления в печати. Основанием для такого предположения служит прежде всего дата, поставленная автором под рассказом: «С. Спасское. 6 ноября 1854 года». Иными словами, это бесхитростное повествование о соловьях, об их пении, содержании, ловле и прочем было подготовлено к публикации лишь месяц спустя после отъезда из Спасского Некрасова. Вполне понятно, что, общаясь с Тургеневым и Афанасием, поэт мог заранее узнать о новом замысле автора «Записок охотника». На четвертый день после отъезда. Некрасова из Спасского Тургенев писал С. Т. Аксакову: «С 22 сентября нахожусь я здесь, любезный и почтенный Сергей Тимофеевич, но охотился очень плохо — вальдшнепов совсем почти не было — ранние ночные морозы и последних прогнали. Куропаток тоже очень мало и перепелов, словом — плохо дело! Я со вчерашнего дня повесил ружье на крючок и хочу приняться за работу — непременно окончу две обещанные Вам статейки и привезу их в Абрамцево через месяц; раньше я отсюда не выеду».
Таким образом, рассказ «О соловьях» был обещан не для «Современника», а для сборника «Рассказов и воспоминаний охотника о разных охотах», изданного С. Т. Аксаковым в первой половине 1855 года. Несмотря на это, Некрасов нашел довольно простой способ перепечатать в своем журнале новое произведение популярного писателя, посвященное всецело охотничьей теме. «Современник» едва ли не самым первым из всех периодических изданий отозвался на книгу С. Т. Аксакова «с прибавлением статьи о соловьях И. С. Тургенева». Причем эту рецензию, опубликованную в июньском номере журнала, написал сам Некрасов.
«“Рассказы и воспоминания”, — говорилось в ней о сборнике автора “Записок ружейного охотника”, облетевших всю Россию и в короткое время вышедших вторым изданием, — прекрасная книга, исполненная дельных охотничьих заметок и наблюдений, живописных картин природы, интересных анекдотов и поэзии, а статья Тургенева “О соловьях” есть новый образец той художественной передачи простонародных рассказов, которая так пленительна в “Записках охотника”. Мы прежде всего познакомим читателей с этой статьей, которую по краткости ее можем выписать целиком».
Некрасов привел в своем отзыве также довольно обширные отрывки из сочинения самого С. Т. Аксакова, чьими стараниями и была подготовлена эта книга. В заключение своего отзыва поэт отмечал, что он не коснулся главного в сборнике — рассказов о разных охотах, которым посвящено двенадцать глав. «Эти главы пробежит с живым любопытством даже, и тот, кому нет дела ни до каких охот. А для охотников чтение их будет приятнейшим занятием после самой охоты».
15 октября 1854 года Тургенев писал Некрасову: «Да! Я забыл тебе сказать, что я получил от Основского письмо, в котором он мне говорит, что послал тебе еще статью». До этого, тремя месяцами ранее, в июльской книжке «Современника», видимо тоже по рекомендации Тургенева, был опубликован рассказ Н. А. Основского «Федулыч». По поводу его новой вещи Некрасов писал Тургеневу: «Получил рассказ Основского. Штука обыкновенная, но там есть черта (должно быть, услышанный анекдот) мольеровская. Какой-то подлец позвал обедать губернатора, тот явился и положил свою каску на окно. “Ваше превосходительство, здесь дует!” — закричал подлец и переложил каску. Из сего следует, что подлость так же размягчает сердца, как и добродетель. Напечатаю Основского в XII книжке».
Рассказ «Петров день. Из воспоминаний охотника» появился в декабрьском номере журнала за 1854 год. В качестве эпиграфа к нему был взят отрывок из очерка Тургенева «Лес и степь». Название «Петров день» объяснялось тем, что в ту пору это был «день разрешения стрельбы». «Если вы, мой благосклонный читатель, — писал Основский, откровенно подражая “Запискам охотника” Тургенева, — охотник, то, конечно, понимаете, как бьется сердце молодого стрелка при наступлении весны. Всю зиму грустно поглядывал он на свое ружье, повешенное на стену как будто для отдыха, до будущих подвигов, да поглаживал своего верного пса, неутомимого преследователя дупелей и бекасов».
Описав далее старый охотничий праздник Петрова дня, Основский делает род «лирического отступления» в защиту благородного занятия ружейной охотой. «Многие нападают на охоту, говорят, что страсть эта не достойна человека, что она занятие времен варварских, младенческих, что смешно и нелепо видеть человека, иногда даже очень почтенного, вязнущего по колени в грязи из-за того, чтоб убить какую-нибудь длинноногую птичку. Смейтесь над нами, негодуйте на нас, почтенные наставники и моралисты; но, воля ваша, все-таки охота чудное удовольствие! Да и кроме самой охоты, выключая ее сущности, сколько рассыпано для охотника наслаждений: он пользуется лучшим временем в году, когда природа в полном убранстве, а природу все любят... только каждый по-своему. Охотник вполне может любоваться ее картинами, расставленными мастерской рукою; ему нередко предстоят случаи восхищаться такими красотами, о которых городскому жителю и не грезилось».
Именно за это в первую очередь и любили охоту Некрасов с Тургеневым. Их переписка — лучшее тому подтверждение. «Я здесь оживаю, — писал поэт 16 мая 1852 года из Осьмино в Петербург к Тургеневу, — хотя дорога меня и измучила порядочно; охота здесь, кажется, будет чудесная. Я еще отдыхаю и был только два раза неподалеку на тяге вальдшнепов... сегодня еду верст за десять и проведу ночь на охоте — мне обещали показать ток тетеревей... во всей красе и в большом размере». Признаний такого рода из эпистолярного наследия того и другого писателя можно было бы привести очень много.
Вполне понятно также, что охота для Некрасова и Тургенева — неутомимых, страстных охотников и одновременно художников-реалистов — была очень важным в ту пору средством непосредственного познания и глубокого изучения жизни простых людей самых разных сословий.
Их совместное пребывание и охота в Спасском приходятся на время, пожалуй, наибольшей идейной и личной близости между ними. В этой связи заслуживают особого внимания те высокие и вполне справедливые оценки, которые давал тогда Тургенев стихам Некрасова. В рукописном отделе Государственной всесоюзной библиотеки имени В. И. Ленина сохранились переписанные рукою Тургенева два стихотворения поэта той поры: «Забытая деревня» и «Давно отвергнутый тобою...» (фонд 306, картон 1, ед. хр. 9 и 10). О втором из них, присланном автором в Спасское еще до опубликования, Тургенев писал 10 июля 1855 года: «Стихи твои к *** просто пушкински хороши — я их тотчас на память выучил». Вслед за этим он просил поэта: «Сделай одолжение, присылай мне твой рассказ в стихах — уверен, что в нем есть чудесные вещи». Здесь имелась в виду та самая поэма «Саша», которую Некрасов посвятил Тургеневу и начало которой в свое время прочел ему на охоте в Спасском.
«Мы были когда-то короткими, близкими друзьями... — скажет уже после смерти поэта Тургенев в посвященном ему стихотворении в прозе “Последнее свидание”. — Но настал недобрый миг — и мы расстались, как враги». Этот «недобрый миг» — глубокое непримиримое идейное размежевание революционной демократии с либералами 60-х годов.
Любопытно, однако, что даже в последнем письме к Тургеневу от 5 апреля 1861 года, констатируя окончательный разрыв, Некрасов замечал, что он по-прежнему любит его и остается благодарным за многое, а в Post Scriptume, как и в лучшую пору их отношений, говорил об охотничьих делах: «Не попадешь ли в Лондон или нет ли в Париже готового ружья Ланкастера или Пердей, заряжаемого сзади, по новой системе. Если есть, я бы сейчас выслал тебе деньги, а дать знать можешь по телеграфу. В цене можешь идти до 500 р. серебром, калибер побольше (12-й), тяжесть, длина ложи — все это такое, какое нужно для тебя самого. При этих ружьях дают все, что нужно для делания патронов. Если не поленишься исполнить эту просьбу, то очень обяжешь».
Тургенев не то чтобы поленился, но, видимо, просто счел ненужным выполнять весьма привычную для него просьбу товарища по прежним совместным охотам. Да и к чему? Ведь оба они прекрасно понимали, что теперь уже навсегда отошла в прошлое та по-своему счастливая для каждого из них пора, когда Некрасов писал Тургеневу из маленького именьишка своего отца Алешунино в Спасское-Лутовиново, где автор «Записок охотника» еще отбывал ссылку: «Меня интересует, что ты делаешь — как стреляешь, пишешь, скучаешь, веселишься, в каком духе обретаешься».
Охота, конечно, всегда занимала их. Но основой близости двух великих русских писателей был гораздо более широкий круг общих, в первую очередь идейно-творческих, интересов. Стоило исчезнуть или резко измениться этому главному, как и все остальное отошло в сторону.
В заключение остается сказать, что места их совместной охоты в окрестностях Спасского осенью 1854 года представляют особый интерес не только для биографов Тургенева, но и для биографов Некрасова. Внучатый племянник поэта Н. К. Некрасов, опираясь на предшествующие разыскания некрасововедов и привлекая некоторые новые данные, пришел недавно к выводу о том, что род Некрасовых восходит к Борису Некрасову, который во второй половине XVI века получил, в связи с основанием крепости Орел, землю «на жеребий» в «деревне Псаревской, на речке на Большом Воине и на речке на Малом Воине, под Мокрым лесом, на Рогу». А это как раз и есть будущие «тургеневские места», помянутые вместе с фамилией Некрасовых в «Писцовой книге Орловского уезда 1594—1595 годов».
Таким образом, делает вывод Н. К. Некрасов, скромное орловское поместье Бориса Некрасова оказалось родовым «гнездом», забытым потомками. Некрасов-поэт не знал, что по своим предкам он был земляком Тургенева, и, проживая в его имении Спасском в 1854 году, не подозревал, что километрах в 10—12 к югу находилось родовое гнездо, покинутое его отдаленными предками.
