Вальков Сергей Евгеньевич
Это тебе, Сергунька, не перепелов стрелять, тут ружьишком нужно попроворнее распоряжаться, — весело басил Дмитрий Васильевич, подвешивая к ягдташу очередного вальдшнепа, которого спустил после моего суетливого дуплета.
Мы подходили к одному из заливов пойменного озера, где должны были встретиться с Валерьяном Валерьяновичем Деконнором, представителем славной охотничьей фамилии и постоянным спутником и другом Дмитрия Васильевича Арленинова.
— Сейчас пройдем талами краем озера, да и отдохнуть пора, жарко. Вон уже и Деконнор показался.
Противоположным берегом, навстречу нам, неторопливо шел Валерьян Валерьянович. Несколько впереди мелькала розовая спина его лимон-бельтона. Вот сеттер сбавил ход и потянул к кустам в сторону озера. Свечкой метнулся ввысь вальдшнеп и тут же комом свалился назад. Гулко ухнул выстрел и облако дыма закрыло и охотника, и собаку. Слышно было только, как Валерьян Валерьянович посылал сеттера: «Апорт! Ледушка! Вот молодец, вот умница!».
Пока я не без зависти развлекался этой картиной, Дмитрий Васильевич успел отойти. Я бросился за ним и вовремя. Денди, старый палевый пойнтер, уже стоял в талах, и Дмитрий Васильевич делал знаки, чтобы я поторопился. Взводя на ходу курки, я мчался к собаке.
— Се-ре-о-жа, спокойно, не спеши. Готов?
Я кивнул.
— Денди, пиль! — пойнтер сделал несколько шагов, вальдшнеп взлетел и, не поднимаясь над кустами, замелькал между веток.
Я не помню, как отдуплетил, а вальдшнеп, описав дугу, скрылся за дальними кустами.
— Ну, Сережа, у тебя сегодня день большого пуделя, — с досадой пробасил Дмитрий Васильевич и направился за собакой.
Я оглянулся на Деконнора. Он стоял, прикрываясь рукой от солнца, и смотрел в нашу сторону.
«Господи, хоть бы провалиться сквозь землю, поскорее бы кончалась эта охота — и на пароход, домой», — мучительно думал я.
Место, к которому мы теперь направлялись, мне хорошо известно. Чистый пляжик, окруженный зарослями ежевики, где есть постоянный жарник, а вода в озере прозрачная и вкусная. Когда мы подошли, Валерьян Валерьянович стоял в ежевичнике и старательно давил темные ягоды в четвертинку водки, отчего та принимала чернильный оттенок.
— Дима, — обратился он к Арленинову, — пацанчик-то громко бахает, у меня от его стрельбы уши заложило. Может, он в патроны дробь забыл положить, так я ему своих одолжу.
— Да слава Богу, что бахает, а не ахает, а то бы голос сорвал, — возразил ему Арленинов. — Давайка, Сергунька, костерчик организуй. Сейчас закусим, чайку попьем и твою охоту по косточкам разберем.
Я отправился за плавником.
* * *
Первое свое ружье я получил в тринадцать лет. Обожавшая меня бабушка откладывала понемногу из своей скромной пенсии, зная о моем страстном желании иметь настоящее охотничье ружье. Мое увлечение охотой не было тайной в доме. Двоюродный брат подарил мне, десятилетнему, духовое ружьецо, из которого я быстро наловчился стрелять. В короткий срок я приобрел репутацию классного стрелка не только среди дворовых мальчишек, даже дед одобрительно покрякивал, когда я с десяти шагов одним выстрелом ломал спичку, насаженную на старое бритвенное лезвие. Дед мой, Яков Степанович, не был охотником, но свободные дни проводил за городом: ездил в лес на Кумысную поляну, в степь за Волгу или на ближайшие к городу острова Зеленый или Казачий. Там самозабвенно собирал травы, цветы и составлял из них объемистые гербарии с подробным описанием каждого растения, его особенностей и лечебных свойств. Прежде чем сорвать травку, он долго выбирал нужный ему экземпляр, а выбрав, внимательно рассматривал и любовался им. Если я не проявлял интереса, он сердился. Сейчас меня уже не поражает его огромное уважение ко всему живому в природе, давно смотрю я на этот мир его глазами. А тогда мне казалось чудачеством, когда он, не умея скрыть своего раздражения, набрасывался на меня за сорванный ландыш, который я, не задумываясь, выбросил, как только вдоволь натешился его ароматом. Обидел тогда его гнев: «Никогда не трогай и не бери ничего ради забавы. Все живое чего-то стоит и не просто так появилось на белый свет». Дед умер, когда мне не было двенадцати лет, но его заботой, его стараниями получил я главный подарок в своей жизни — вечную жадность к скитаниям по земным просторам.
* * *
В нашем густонаселенном дворе, в самой его глубине, был отгорожен еще небольшой дворик, из которого один лестничный пролет вел на заплетенную диким виноградом террасу, где вечерами над просторным столом загоралась лампа, а скрипучая калитка, как кукушка, отсчитывала одних и тех же гостей. С террасы доносились громкие мужские голоса, смех, а патефон голосом Вертинского пел про «бананово-лимонный Сингапур». В квартире, к которой относилась терраса, жила большая семья, глава которой Дмитрий Васильевич Арленинов был известным в среде саратовских охотников натасчиком легавых собак и владельцем замечательного пойнтера Денди. Однажды, встретив меня во дворе, Дмитрий Васильевич сказал: «Говорят, стрельбой увлекаешься? А на охоту со мной не хочешь съездить?»
Я, замерев от радости, только кивнул.
— Вот и хорошо, с бабушкой твоей я договорюсь.
И уже в ближайшую субботу, на рассвете, мы шагали по пустынной улице через чахлый скверик, именуемый «Собачьим садом», к Волге, где под крутым Бабушкиным взвозом от старого дебаркадера отправлялись небольшие колесные пароходы на другой берег реки. На боку у меня висела противогазная сумка, в которой, кроме куска хлеба, зеленого лука и нескольких вареных картошек, лежала коробочка, полная пулек, а на плече, на настоящем погоне, висела тщательно вычищенная и смазанная «духовочка». Денди нетерпеливо натягивал поводок, отчего походка Дмитрия Васильевича становилась ныряющей, а сам он приседал, подаваясь всем телом назад. «Тише, ты че-орт, — басил он, — небось пароход без нас не уйдео-т».
Как-то внезапно открылась Волга, сразу заполнив все видимое пространство. Сверху хорошо просматривались и дебаркадеры с длинными деревянными сходнями, и старые баржи, навечно схваченные песком, и бесконечные плоты, увязанные тросами самым причудливым образом. Живописный затон, где нашли последний приют отслужившие свое пароходы, и солнечные песчаные острова — все соединялось в прекрасную, радостную, полную жизни картину, фоном которой была бесконечная, освещенная восходящим солнцем вода.
К старенькой пристани уже чалился, дымя и шлепая плицами, не менее старенький пароход, и толпа осаждала окошечко кассы, закрытое до того дощечкой. Пароход плавно приближался к пристани и все=таки первое его касание заставило дебаркадер бешено вздрогнуть, так что пассажиры схватились за свои пожитки, цепляясь за все, за что можно было зацепиться. Колеса яростно застучали плицами, вращаясь в обратную сторону, и вода между бортами вскипела. Второй толчок был уже мягче, и матрос, принявший чалку с парохода, проворно набросил канат восьмеркой на кнехт, выбирая слабину по мере того, как расстояние между пароходом и пристанью становилось все уже и уже. Наконец, с грохотом сброшен трап, и пассажиры с остервенением рванулись вперед, занимая лучшие места. Так уж получалось, что охотникам с их собаками мест в каюте не доставалось, и потому вся охотничья братия собиралась на корме под открытым небом, и это было лучшее место на суденышке.
К августу вода сильно спадала, и пароход подолгу обходил обнажившиеся песчаные косы. Охотники сбросили ягдташи, бережно пристроили ружья, угомонили собак и, аппетитно раскуривая кто папиросу, кто трубочку, а кто просто козью ножку, завели разговор о том, что перепела нынче всюду много, а дупеля маловато, куропаток в картошке больше, чем в степи, и, предвкушая предстоящую охоту, вспоминали разные забавные случаи, подтрунивая друг над другом.
* * *
С того памятного утра выезды на охоту в компании Дмитрия Васильевича и его друзей — Валерьяна Валерьяновича Деконнора и Петра Николаевича Рыбакина стали частью моей жизни. Дмитрий Васильевич Арленинов! До конца жизни останется этот человек в моем сердце. Он подарил мне свою дружбу, открыл увлекательный мир охоты, ввел в круг своих друзей — замечательных охотников, веселых, остроумных собеседников и жизнерадостных людей. В этих поездках я многому научился и многое узнал. Я научился подолгу ходить, не уставая, не пить воды на жарком степном солнышке, научился терпению и наблюдательности. Я мог добыть сторожкого осеннего дрозда, что из духового ружья сделать не просто, мог в любую погоду разжечь костер, ощипать и выпотрошить дичь, приготовить шулюм, а главное, несмотря на бесконечные подначки и подшучивания над собой, я чувствовал себя совершенно своим среди этих немолодых людей, мне было с ними легко и весело.
Когда я с успехом закончил шестой класс, бабушка вручила мне деньги на покупку ружья. Это случилось в начале лета. Дмитрий Васильевич повел меня в охотничий магазин, где выбрал новенькое, пахнущее свежей смазкой, курковое ружье БМ16, а от себя подарил ягдташ, барклай, закрутку, гильзы и все необходимые на первое время боеприпасы. Каждый охотник поймет, сколько радости принесла мне эта покупка. Несколько раз в день я собирал и разбирал ружье, заглядывал в стволы, взводил курки и, бережно придерживая их, плавно спускал, без конца протирал промасленной тряпицей металлические поверхности. Так много с ним возился, что бабушка пригрозила спрятать ружье до начала сезона. В те годы существовало положение, по которому лицам, не достигшим совершеннолетия, разрешалась охота с обязательным присутствием взрослых охотников, и при их поручительстве выдавался «билет юного охотника». В кругу друзей Дмитрия Васильевича я был любимцем, как юнга на корабле, и билет мне выписали. До открытия охоты, которое в то время всегда приходилось на первую субботу августа с шести часов вечера, оставался месяц и мои наставники усердно готовили меня к этому событию. Терпеливо, не жалея патронов, обучали меня стрельбе влет. Из голенищ старых яловых сапог выкроили мне пару отличных поршней — лучшая обувка для летней охоты, а Петр Николаевич прибавил к ним отличные солдатские обмотки, так что экипирован я был неплохо. До начала сезона вся компания выезжала в заволжские займища работать с собаками, и я, мечтая о времени, когда у меня появится свой пойнтер, прислушивался к их оценке собачьих подвигов и азартным спорам на собачьи темы. Пойнтер Денди Дмитрия Васильевича и английский сеттер Леда Деконнора работали первоклассно, а первопольная черно-крапчатая Гейша Рыбакина горячилась, была туговата в подводке и нет-нет да посовывалась за поднявшимся впереди перепелом.
— Ну, Петр, тебе без корды не обойти-и-сь, — гудел Дмитрий Васильевич во время кратких передышек, — или поспевай всегда под ней быть, а то не дай Бог куропатка выскочит или, того хуже, коростелишка поднимется. Беда! Погонит...
— Да ведь, Митя, хочется чтобы по слову, — возражал Рыбакин, — собачка-то покладистая, а с кордой путаться, пропади она...
— Зачем путаться, — подпевает Арленинову Деконнор, — стоит собака крепко, подходи, бери на поводок, а уж там и посылай. Ему, Митя, не корда, а мягкий парфорс нужен. Собачка сунется, а он на «даун» и осадит покрепче.
— А что? Раз-другой одерну — поймет, — радостно подхватил Петр Николаевич.
— Понять-то она пойме-о-т, а парфорс снимешь, может опять сорваться. Есть надежнее способ. Вспомни, как старики говорили: собачка кровная, молодая, горячая — отработала дичинку — на поводок и домой. Баста! Научишь собаку ценить работу, шелковая будет. За желанную встречу с дичью собака с тебя глаз спускать не станет. Все с ней сделаешь. А парфорс, корда — это все средства крайние.
Сейчас, когда и сам я прожил большую часть жизни, когда за плечами свыше сорока лет охоты с ружьем и собакой, я до конца оценил меру понимания этими замечательными стариками всех тонкостей собачьей психологии, их особого внимания к формированию собачьей личности, если так можно выразиться.
* * *
Первое августа 1953 года выпадало на субботу, и в шесть часов вечера в лугах, близ с. Генеральское, Дмитрий Васильевич, Валериан Валерианович и я зарядили ружья. Арленинов, весело блестя глазами, сказал: «Ну, Сережа, первый выстрел тво-о-й. Начинай сезон» — и послал Денди в поиск. Денди проскакал метров пятьдесят и с ходу встал. Я рванулся к собаке. «Сережа, вздохни поглубже и взводи курки», — сказал Арленинов и скомандовал — «Пиль!» Денди уверенно сделал несколько шагов. Перепел взлетел, забирая вправо, я повел за ним и, обгоняя стволами, нажал на спуск. Птица комочком ткнулась в траву. «Хорошо-о-о, Сережа! С п-о-о-лем!» — пробасил Дмитрий Васильевич, улыбаясь, и скомандовал не спускавшему с него глаз Денди: — «Апорт!» Следующего перепела Дмитрий Васильевич снова предоставил мне — и снова удача. Я ликовал.
Короток августовский вечер в степи. Скоро опустились теплые сумерки, обильная роса холодила промокшие ноги, по низинам пополз туман. К караулке я подходил победителем: пять перепелов и коростель висели на крышке моего ягдташа, и всего два промаха.
К середине сентября мне удалось добыть десятка три перепелов и коростелей, а однажды из стаи куропаток, найденных Денди, дуплетом выбил сразу пару. В заволжских займищах было достаточно уток. С вожделением провожал я взглядом пролетавшие время от времени стайки, но деды мои не обращали на них никакого внимания и я, несмотря на огромное желание поохотиться на такую, казалось, доступную дичь, даже не заикался об этом. Арленинов и Деконнор догадывались о моем скрытом желании, но никак себя не проявляли, только благожелательно поглядывали на меня и, видимо, одобряли мою сдержанность.
Приближался октябрь, и главным предметом всех охотничьих разговоров стал вальдшнеп, высыпки которого продолжались весь месяц и представляли пик охотничьего сезона всех саратовских легашатников. Я хорошо знал эту охоту по прошлым годам, когда с духовым ружьецом был невольным наблюдателем и спутником Дмитрия Васильевича на высыпках. Я видел, с какой радостью и Арленинов, и Деконнор брали в руки добытую птицу, как жадно осматривали, как аккуратно расправляли смятое оперение прежде, чем подвесить ее к ягдташу. Я страстно мечтал о вальдшнепе и, подогреваемый бесконечными обсуждениями и прогнозами предстоящих охот, не мог дождаться начала пролета. Все, кто знаком с охотой на вальдшнепиных высыпках, поймут меня: ясные солнечные октябрьские дни, золото осыпающихся на землю листьев, синева озер и ериков, блестящая вдалеке Волга, свежий, такой вкусный воздух! Да и сама охота больше похожа на неторопливую прогулку — снующая впереди собака, ее напряженносдержанная стойка и, наконец, сам вальдшнеп стремительно и, в то же время, отчетливо и ярко вспыхивающий на солнце жарким оперением! Сам я по вальдшнепу еще не охотился и потому трепетал, волновался и жадно вслушивался в разговоры старших товарищей о том, что в четверг на Кумысной поляне сосед взял четырех вальдшнепов, а на Сазанке знакомый рыбак проверял вентери и, пока шел берегом, поднял несколько штук шумовых. Мне хорошо известно, что высыпки проходят волнообразно: там, где сегодня вальдшнепа много, завтра можно не найти и одного. А ведь мы можем ехать на охоту только с субботы на воскресенье. Вдруг их не будет — от этой мысли меня бросало в дрожь. Наконец, этот день наступил. И был он таким, каким я его себе представлял, — и вальдшнепа было больше, чем ожидалось, и право выстрела Дмитрий Васильевич делил поровну, и... такой позор — одни промахи.
* * *
Солнце пригревало совсем по-летнему, и после чаепития деды мои расстелили на траве поддевки, улеглись под кустами ежевики и, прикрыв лица носовыми платками, блаженно похрапывали. Собаки не отставали от своих хозяев. Леда подвалила под бочок к Деконнору, а Денди растянулся на солнышке и время от времени клацал зубами на надоевшую муху. Я вымыл котелок и кружки, прибрал остатки трапезы и взялся за ружье. Несколько раз вскинул его, целясь в старое осиное гнездо. Ложа послушно ложилась в плечо, мушка сидела строго посреди казенника и смотрела точно в цель. Все верно. Но, если я делаю все правильно, почему они улетают?
— Тут, Сережа, причина в другом, — я не заметил, что деды проснулись и наблюдают за моими упражнениями, — перепела, коростеля и куропатку ты стреляешь на открытом пространстве и тебе хватает времени поймать птицу на мушку, обогнать и произвести выстрел. Это, что называется, стрельба с поводкой. Другое дело вальдшнеп. Его надо стрелять навскидку. Ведь видишь ты его на чистом одно мгновение, когда он поднимается, а потом укрывается за стволами, ветками и от этого создается впечатление очень быстрого полета, хотя летит он вряд ли быстрее куропатки. В талах или в лесу чистое пространство невелико и пересекает он его мгновенно, а дальше ты видишь его как бы пунктиром. Он ловок, но и у тебя голова на плечах. Собака встала — подходи, не спеши. Вальдшнеп сидит плотно. Оглядись и прикинь — какой сюрприз он тебе преподнесет. Если место плотное, он наверняка свечкой пойдет. Это выстрел не сложный, тут главное привыкнуть нажимать на спуск, когда птица не видна, закрыта стволами. Если место попросторнее, то полетит он, укрываясь за стволами деревьев, а делает он это ловко, и тут важно угадать линию его полета и стрелять, опережая момент появления его из-за дерева или ветки, пока он не скрылся за следующим прикрытием. Времени на выстрел мало и стрелять нужно навскидку в предполагаемую точку появления птицы. Это трудно на первый взгляд, но не боги горшки обжигают, научишься, если головы терять не будешь, — заключил наставления Дмитрий Васильевич.
От слов до дела далеко. Видимо, голову я все-таки терял. Я все понимал, все помнил, но стремительно срывался вальдшнеп, все вылетало из головы и торопливый дуплет оповещал окрестности об очередной неудаче.
Когда сознаешь, что от тебя ждут, на тебя смотрят, положение твое становится ужасным. Ощущение своей беспомощности делает меня еще более неловким, суетливым. Самолюбие страдает, я краснею и злюсь на себя и всех. Деды мои, видимо, потеряли всякую веру в мой успех и не возражали, когда я попросил разрешения походить по гривам в одиночку в расчете на шумового вальдшнепа, что называется охота «самотопом». Мы сговорились о месте и времени встречи и разошлись.
Как только я остался один, напряжение мое спало. Я огляделся, прикинул, как лучше зайти, чтобы солнце, которое было еще довольно высоко, не мешало стрельбе, взвел курки и зашагал вдоль пересохшего местами ручья. Обходил все подходящие места, особо тщательно прошаривая кустарники вблизи воды. За пересохшим бродом, истоптанным стадом, протянулись берегом талы, а на другой стороне просторный редкий дубняк. Я направился к талам. Вальдшнеп с характерным треском поднялся свечой из-под ноги и верхом замелькал от меня в сторону редкого дубняка на высокой стороне русла. Как-то очень ясно увидел я его над мушкой своего ружья и мгновенно нажал на спуск. Каждому охотнику знакомо чувство неизвестно откуда возникающей уверенности, когда он, произведя выстрел, твердо знает, что птица упадет. В тот момент я испытал именно эту уверенность. Вальдшнеп как бы споткнулся в воздухе и гулко стукнулся о сухую землю высокого берега. Не помня себя, я перемахнул ручей, взбежал на бугорок и сразу увидел его. Он лежал на открытом месте, усыпанном сухими дубовыми листьями, и его крепкая лимонно-палевая грудка светилась на их жухлом фоне.
Я поднимаю птицу и долго смотрю на нее. Прекрасное оперение, большие темные глаза, длинный мощный у основания клюв и крупная благородная голова не дают отвести от нее взгляда. Я успокаиваюсь...
Поредевшая листва мягко золотится в голубом небе, раскачивается зацепившийся за паутинку дубовый лист. Бережно подвешиваю вальдшнепа к ягдташу и направляюсь на встречу со своими наставниками.
