Мухачев Анатолий Дмитриевич
Старый эвенк Чапогир проснулся из-за рычания собак. «Наверное, олень близко подошел», — подумал он. Прислушался. И верно — послышались характерные пощелкивания оленьих копыт. Он успокоился: «Вставать рано. Жена спит, она знает, когда надо кончать ночевать». Под меховым одеялом ему было уютно.
Сырые дрова из круглых чурбаков лиственницы, положенные в печку с вечера, еще не успели прогореть; от печки шло слабое тепло. Он попытался снова заснуть, но сон не шел. «Уже весной пахнет. По ночам образуются насты, а днем оттаивают, не то что оленя, но и собаку не держат. На южной стороне лиственницы смола пробует выступать. Птицам в снег уж не зарыться. Вчера из ельника слышал свист рябчика: себе территорию метит», — думал старый таежник.
Проснулась жена, оделась и занялась своими делами: растопила печку, поставила на нее котел, в котором была тушеная сохатина, пристроила чайник. Когда все было готово, сказала: «Дяна илми (Пора вставать)».
Он ждал этих слов жены, как команды. Сходил на улицу, умылся. Завтракали молча. Жена подавала ему еду, наливала чай. После завтрака он стал собираться на охоту. Вышел из палатки. Солнца еще не было. Решил взять с собой запасного учага: поймал двух оленей, причем выбрал самых легких, чтобы меньше днем проваливались сквозь наст. Закрепил на учаге седло, привязал к седлу поводок с собакой по кличке Гирки, что означает друг. Взял с собой топор, тозовку, патроны, подпоясался ремнем, на котором висел в ножне охотничий нож. Не прощаясь с женой, поехал. Сегодня он решил осмотреть распадки по левому берегу реки. Проехал почти пять километров и лишь у третьего распадка встретил свежий след чипкана — соболя. Он освободил собаку от поводка, и она побежала по следу. Вспугнутый собакой зверек юркнул в большую колодину, которую, видно, заранее для себя облюбовал. Старик постукал обухом топора по колодине, но безрезультатно, соболь затаился внутри. Гирки, чуя близко находящегося зверька, метался около колодины, скреб лапами снег у комля, глубоко вдыхал воздух из пустотелой сердцевины дерева.
Охотник обошел колодину, внимательно осмотрел ее с боков и сверху, обнаружил лишь одну дыру, сделанную дятлом, забил ее пробкой из лиственницы. Убедившись, что в колодине больше нет входных отверстий, эвенк разжег в ее комле костерок и бросил сверху мох, чтобы было больше дыма. Соболь заурчал. Гирки кружился рядом и на звуки, издаваемые зверьком, отвечал лаем. Старик топором вырубил в стенке колодины небольшое отверстие, чтобы соболь мог через него выскочить. Было слышно, как зверек урча перебирается вдоль ствола к этому отверстию. Вскоре из отверстия пошел дымок, а за ним показался кончик мордочки соболюшки. Охотник, стоящий с тозовкой напротив дырки, выстрелил. Немного подождал, но зверек не урчал и не скребся. Тогда он поставил винтовку к дереву, топором вырубил около отверстия часть боковины ствола и за кончик хвоста вытянул соболя. Это был крупный черный самец. Гирки носился рядом, истошно лаял от радости, что соболь в руках у хозяина. Чапогир приторочил добычу к седлу.
После перекура он направился вдоль склона, по которому росли кедры, надеясь и здесь добыть соболя. Однако проехал километра четыре, а свежего следа так и не обнаружил. Решил проехать вдоль ельника, который был от него километрах в трех. Здесь Гирки учуял соболий след и побежал по нему. Охотник поехал следом за собакой, вслушиваясь в звуки тайги. Стояла тишина, только где-то совсем близко стучал по дереву дятел, и от его ударов от трухлявой сосны отлетали большие куски. В это время издалека послышался настойчивый лай собаки. «Нашел все-таки, молодец, Гирки! Далеко ушел, однако не меньше двух километров», — подумал Чапогир и направил учуга в сторону собаки.
По голосу Гирки охотник понял, что соболь, стараясь запутать собаку, сделал очередную перебежку и опять где-то спрятался. Вскоре Чапогир увидел Гирки, бегающего вокруг ели. Долго охотник всматривался в крону дерева и наконец увидел соболя, прижавшегося к большому сучку. Руки слегка дрожали. Охотник долго целился и только поймав на мушку в прорези голову соболя, выстрелил. Он услышал, как пуля попала в зверька и увидел, что тот, задевая за ветки, стал падать вниз. Но зацепился за сучок на высоте около пяти метров. «Не повезло, — решил старик, — надо жердь рубить и сталкивать зверя, а если не получится, то придется рубить ель. Ель большая — хыгды асикта — трудно будет рубить». В тонкомерном лиственничнике он выбрал дерево нужной длины, срубил двумя сильными, точными ударами — справа и слева, а затем сильно нажал рукой ствол и дерево рухнуло. Обрубив ветки, принес жердь к ели и с третьей попытки столкнул соболя. Этот зверек был мельче первого и светлее. «Все равно хорош», — подумал старый охотник, поглаживая мягкую, шелковистую шкурку соболя и приторачивая зверька к седлу. Присел закурить, почувствовал в теле тяжесть и удивился, как быстро пролетел день. Пора было поворачивать домой.
Старик приехал к палатке, когда небо уже вызвездило. Он слез с учуга, снял с него седло, оленей пустил пастись, Гирки привязал на его место. «Я устал, олени устали, Гирки устал — все устали», — подумал старик и побрел к палатке, прихватив с собой соболей. Жена уже приготовила ужин: испекла свежий хлеб — колобо, сделала чукин — слегка обжаренная в собственном соку оленина, заварила душистый чай. После ужина он ободрал соболей и натянул шкурки на правилки для сушки. Жена отнесла корм собакам. Вымыла посуду. Составила ее на место. Положила в печку три толстых сырых лиственничных чурбака, чтобы медленно горели. «Вот и закончился еще один день», — подумал старик.
Пока Чапогир обдирал соболей, жена рассказала, что днем заезжал Макар Сегир, рассказал о новостях в оленеводческой бригаде сына Михаила. К ним приходили волки, разогнали стадо и зарезали четыре головы. Пришлось пастухам целый день собирать разбежавшихся оленей. Чапогир не удивился этому: волки один-два раза за зиму каждый год нападают на оленьи совхозные стада. А у него оленей немного — всего двенадцать голов. Запах от них небольшой, не то что от большого стада. Вряд ли волки учуют его. После обильной еды, горячего чаю и тепла от печки старика совсем разморило. Он лег под меховое одеяло и сразу заснул.
Спал Чапогир беспокойно. Ему снились какие-то страшные сны: то он наткнулся на шатуна и тот напал на него; то как будто он зимой спит около нодьи, а вокруг сидят волки, смотрят злыми глазами и облизываются; то пошли они с Макаром Сегиром брать медведя на берлоге, а медведь оказался таким огромным, что раскидал их как пушинок. Раньше сны часто снились, но, проснувшись, он не мог порой вспомнить ни одной картины из своего сна. А все видения сегодняшней ночи остались в памяти. «Странно, — подумал старик, — раньше ничего подобного за собой не замечал».
По шипению чайника он догадался, что жена уже давно встала. Увидев, что старик проснулся, хозяйка произнесла традиционную фразу: «Дяна илми».
Он выбрался из полога, оделся и вышел на улицу. Прошел метров двадцать. К нему сразу подбежали олени, которые находились недалеко от палатки. Они стали отталкивать друг друга, стараясь побыстрее дотянуться до мочи. «Соль лежит рядом, — подумал старик, — а моча им милее». И тут он обратил внимание на то, что снег вокруг весь взрыхлен, истоптан, как будто перепахан. «Хорошо олени покопались. Свежего ягеля мало, завтра надо будет маленько аргишить, чтобы у оленей был свежий корм да чтобы далеко от палатки не уходили», — подумал старик. Вокруг него крутились девять оленей. «А где же остальные три? Надо будет после завтрака соединить их в одном месте, так будет спокойнее», — решил старик. Он прислушался и вдалеке услышал звон ботала. По звуку определил, что это олень по кличке Тэгэр — корень. Далековато ушел. Рядом с ним всегда держится самый крупный олень по кличке Моты — лось. Чапогир долго вслушивался в звуки тайги, но малинового звука колокольчика Моты так и не услышал: «Может, отдыхает. Не слышно и ботала Тэгэ — тоже, однако, отдыхает».
На завтрак жена подала отварной язык сохатого, мягкий колото и ароматный чай. Трапеза как всегда проходила молча. Лишь когда жена убрала все со стола и поставила столик на место, он сказал:
— Завтра будем аргишить. Груз с лабаза сейчас на нарту положим.
Пока жена мыла посуду, он выкурил трубку. В голове помутилось, зато на душе стало привольно, и старик подумал: «Говорят от табака только вред. Нет, однако. Маленько пользы тоже есть».
Начало всходить солнце. Чапогир вышел из палатки. Собаки, увидя его, приподняли головы, встали, потянулись, отряхнулись и пытались угадать, что задумал хозяин. А он подтащил к лабазу две пустых нарты, взял лестницу, приставил ее к лабазу. Поднялся наверх. Развязал веревку, удерживающую брезент. Сбросил его вниз. Позвал жену, а когда она подошла, стал подавать ей большие куски мяса сохатого, которые она принялась укладывать на нарты. Затем подал три потакуя — сумки из оленьего и сохатиного камуса, в которых была мука, макароны, чай и другие продукты. Потом трех глухарей. После этого передал вещи.
Груз поместили на две нарты. Одну нарту укрыли брезентом, вторую оленьими шкурами. Покрышки надежно укрепили веревками. Потакуи накрыли кумаланами — специальными ковриками, сшитыми из оленьих лбов.
Старик стряхнул оленью шкуру, свернул ее вдвое, положил на пустую нарту и присел. Сидеть было удобно. «Маленько поработал, маленько можно покурить», — подумал он и закурил трубку. После перекура он решил посмотреть оленей, накинул на себя парку, по привычке прихватил тозовку, взял маут — аркан, бинокль. Надел лыжи, прихватил тэскэн и направился к тому месту, откуда доносились звуки ботала.
Пройдя с километр, он увидел Тэгэра. Тот лежал и изредка мотал головой. Старик подошел к оленю почти вплотную, тот поднялся и, прихрамывая, медленно направился в сторону палатки. Чапогир сразу обратил внимание на правую заднюю ногу оленя: кожа была разорвана, словно разрезана ножом. Рана была около десяти сантиметров. Правое ухо было разорвано, на голове засохла кровь. Эти две раны многое рассказали опытному охотнику: на оленя напал волк, он прыгнул, чтобы разорвать оленю горло. Это его излюбленный прием. Но хищник немного не рассчитал и успел только резануть клыками ухо животного да вдогонку схватил его заднюю ногу, оставив на ней большую рану. Почему волк не стал дальше преследовать оленя? Старик решил, что его подельники к тому времени уже разделались с другими оленями и, не видя рядом бегущих животных, приступили к пиршеству, к ним присоединился и этот волк. «Видно, сильно голодная была семья серых разбойников», — заключил старик. Он внимательно осмотрел все вокруг, послушал. Моты нигде не было. Сердце у него екнуло, застучало в висках...
Чапогир поймал маутом Тэгэра и повел его к месту, где вечером выпасались олени. Придя туда, старик увидел гнетущую картину: недалеко от копаницы лежали останки его молодого четырехгодовалого пегого оленя. Метрах в тридцати лежал труп второго оленя. Еще не подойдя к нему, Чапогир сразу догадался, что это Моты — его самый лучший, самый сильный, самый крупный учуг, который всегда выручал его в дальней или трудной дороге. Это был любимый авка. Он давно решил, что никогда не убьет этого оленя, и ни на что его не променяет. Этому оленю он давно предрек долгую жизнь и естественную смерть. Он никогда не думал, что жизнь его любимца может так оборваться, комок обиды подкатил к его горлу. Он беспомощно огляделся вокруг. Во многих местах виднелась кровь на снегу, клочья шерсти. Он еще раз внимательно осмотрел останки оленей. Горло Моты было разорвано, словно его полоснули большим ножом. Мясо с груди, с крупа, с бедер было съедено. Более тщательно был обглодан молодой олень. Чапогир мысленно оценил обстановку: «Нападала не пара матерых, а целая стая — вон сколько мяса сожрали. Ясно, что они были очень голодны и пробежали по тайге немало километров, прежде чем наткнулись на его оленей. И на радостях нажрались до отвала».
Старик быстро установил куда направились звери на «дневку»: прямая бороздка их следа тянулась на северо-восток. Наверняка, направились к ельнику или к рядом расположенному сосняку. Он не стал трогать останки оленей, решив вернуться к ним позже. С хромающим Тэгэром направился к палатке. Рассказал жене о случившемся. Вдвоем они обработали рану Тэгэра, зашили ее шелковой ниткой и смазали медвежьим жиром.
Чапогир оценил сложившуюся обстановку: до полудня остается не более часа, наст уже ослаб, волчья стая отдыхает гдето рядом, самое время отомстить им за оленей — устроить погоню. Это единственная возможность рассчитаться с хищниками. У Чапогира уже есть опыт, хоть и небольшой. Дважды он участвовал в погоне за серыми разбойниками вместе с отцом, лет пять назад один преследовал пару матерых разбойников и добыл их. Конечно, силы уже не те, что раньше, но и сдаваться не следует.
Он стал собираться в дорогу. Жена помогала без лишних слов и вопросов. К поняге он прикрепил топор, кусок тонкого брезента с веревочками, мешочек, в котором лежала кружка, сахар с чаем, сушеная оленина, запасной коробок спичек, завернутый в бересту, запас патронов в упаковке. Надел брюки из солдатского шинельного сукна, меховую обувь, свитер, куртку из толстого сукна. Подпоясался ремнем, на котором сбоку в ножне висел охотничий нож. Надел шапку. Заткнул за пояс рукавицы. В один карман куртки положил трубку, табак, спички, в другой — патроны. Надел лыжи, понягу, повесил за спину бинокль и карабин, достал из-за пояса рукавицы и уверенно взял в правую руку тэскэн. Собаки жалобно заскулили, но он не собирался их брать с собой. Не их время сейчас. Скоро он вышел на волчий след-тропу и пошел более размашистым, уверенным шагом. «Теперь главное — направлять хищников в сторону глубокого снега. Наст не будет их держать, а как пойдут махом, так быстро выдохнутся. Главное самому раньше их не свалиться», — думал старый охотник.
Как он и предполагал, цепочка волчьих следов потянулась к ельнику. Ельник был редким, прозрачным. Идти по нему было легко. А так как волчий след тянулся заметной лентой, то это позволяло в нужном месте срезать, укорачивая путь.
Ельник кончился. След потянулся к более возвышенному склону, поросшему молодым сосняком. Старик старался идти широким, с накатом, шагом. Он прошел по волчьему следу около двух километров и только тут увидел в сосняке лежки волков. Подойдя ближе, обратил внимание, что звери лежали недалеко друг от друга. Он сосчитал количество лежек. Их оказалось шесть. Услышали ли волки старика или учуяли его, ему было безразлично. Для него было важно, что они недалеко, где-то совсем рядом. По следам было видно, что волки шли друг за другом. Он представил, как выглядит эта волчья цепочка. Впереди идет матерый зверь, за ним молодняк, а замыкает шествие второй матерый зверь.
Время приближалось к полудню. «Если при ходьбе в отдельных местах волки начали проваливаться, то при прыжках обязательно будут «пахать», — подумал старик и ускорил шаг. — Теперь важно сократить расстояние до волков, заставить их идти махами, тогда они быстро выдохнутся».
Погоня началась. Он видел, как пролетела пара воронов. Слышал, как работает дятел. Обратил внимание, как белка юркнула вдоль ствола сосны с цоканьем и присвистом. Метрах в ста взлетел глухарь и уселся на сосну. Лыжи скользили и скользили вдоль волчьих следов. Старик догадался, что звери идут в сторону озера. На озере хотя снега тоже полно, но он там мельче, чем в лесу, и от льда легче будет зверям отталкиваться, прыжок будет длиннее. Старик с еще большим старанием стал накатывать лыжи, делать сильные толчки лыжной палкой. Когда подъехал к краю озера, увидел: волчья стая, вытянувшись цепочкой, тяжело продвигается в противоположную заводь озера. Звери шли, опустив головы. Хвосты их беспомощно висели. Старик не стал брать карабин в руки, посчитав, что еще далековато. Он обратил внимание, что на волчьих следах стал часто попадаться кал: «Дерьмо бросают, чуют опасность рядом». Подойдя к противоположному берегу озера, волки немного потоптались, как бы совещались, что делать дальше? Оставаться на озере нельзя — опасность надвигается, войти в тайгу — снег глубокий. Пошли в тайгу. Их временное колебание позволило старику сократить сотню метров, а может и больше: «Ничего, глухарь по ягодке клюет и наедается, так и я буду у зверюг отыгрывать метр за метром. Все равно посмотрим друг другу в глаза».
Старик вслед за хищниками пересек озеро и вошел в тайгу. Он пытался еще прибавить скорости, но чувствовал, что это уже невозможно: итак шел на пределе своих возможностей. Пот, заливающий лицо, стал проступать между лопатками. Время давно перевалило за полдень. Надо было спешить. И он продолжал, лавируя между деревьями, погоню за хищниками. Вдруг, совершенно неожиданно, его нос уловил незабываемый волчий запах. Вначале он даже не поверил и стал глубже втягивать в себя воздух. Сейчас он мог поручиться, что нет никакой ошибки — он чует волчий запах. Ему даже послышалось, что волки совсем рядом, проваливаясь сквозь наст, тоже из последних сил стараются уйти от него. «Не уйдете, я сильнее», — твердил он про себя. Охотничий азарт придал ему силы, которые, казалось, на глазах покидали его.
И вот он увидел своих врагов. И волки увидели его. Они впервые за все время погони посмотрели друг на друга с близкого расстояния. Волки барахтались в глубоком снегу. Старик сдернул с плеча карабин. Мушка ходила; как мог, он удерживал свое прерывистое дыхание. И вот раздался выстрел, за ним второй. Спустя несколько секунд грянул третий выстрел и вскоре четвертый. Волками овладела паника, они нарушили свой стройный ряд и бросились врассыпную. Три зверя остались лежать на снегу.
«Надо крайнего не упустить», — подумал старик. Не надевая карабин на плечо, он пробежал метров сто, тем самым сократил расстояние до пытающегося уйти в сторону волка. Чтобы надежнее выцелить хищника, охотник руку с карабином прижал к лиственнице. И поймав на мушку лопатку зверя, выстрелил. Волк лязгнул зубами, дернулся и ткнулся мордой в снег. Отбросил в сторону хвост. «Готов дыги иргичи (четвертый волк). Осталось еще дюри иргичи (два волка)», — подумал старик.
Теперь вместо одной вспаханной полосы потянулось два отдельных следа в направлении к склону, поросшему соснами. Примерно через триста метров старик догнал волка. После выстрела зверь пытался ползти, тогда охотник выстрелил вторично. Это был самый крупный матерый самец. «Как годовалый теленок, кило семьдесят будет. Сразу видно, отец семейства», — прикинул в уме старый охотник.
Солнце уже склонилось к горизонту. Чапогир понял, что следует скорее возвращаться назад — к следу ушедшего последнего зверя. Теперь охотнику стало ясно, что ушедший волк — это молодая волчица. Старик забросил карабин на спину и пошел в направлении следа самки. На плечи, на спину навалилась тяжесть, усталость легла на все тело. Карабин представлялся ему двухпудовой гирей. Даже поняга и та казалась непосильной ношей. Ноги словно свинцом налили. Но он их переставлял и что было сил отталкивался палкой. Он старался накатывать лыжи, чтобы дальше скользить, пытался делать более широкие шаги. Вот и одинокий след. Теперь только вперед и вперед. И он шел и шел. Во рту все пересохло. Но если остановиться, волчица уйдет, и тогда надо ждать новой беды. Тем более, что она обязательно будет мстить за свое семейство.
Теперь он уже автоматически переставлял ноги и отталкивался палкой. Перед глазами видел только след одинокой волчицы. Голова кружилась, сердце сильно колотилось, стучало в висках. Он понимал, что если упадет, то это будет конец: не сможет подняться, не сможет идти дальше. И продолжал тащиться по следу волчицы. В какое-то мгновение он все-таки остановился, просто на несколько секунд решил прислониться к дереву. Прислонившись к лиственнице, впервые оторвал глаза от следа, посмотрел перед собой и... обомлел: перед ним сидела волчица с широко разинутой пастью, из которой торчал длинный язык, а с него капала слюна. Расстояние между охотником и волчицей было не более пятнадцати метров. Волчица, понимая свое безвыходное положение, решила наброситься на охотника. Все происходило в какието мгновения. По изменившейся позе волчицы старик понял, что она уже готова к прыжку. Он сорвал с плеча карабин, зарядил его. И когда зверь сделал очередной прыжок к нему, выстрелил между передними лапами в грудь. Волчица поползла в сторону, он выстрелил второй раз. Раньше он не видел таких крупных волчиц, и шерсть у нее была не светло-серой с темным ремнем на спине, как у остальных волков, а темно-песочной.
Старик устал, страшно устал... Силы окончательно покинули его. Он прислонил к дереву карабин, снял понягу, бинокль, поставил лыжную палку к дереву, снял лыжи, сел на них и закурил трубку. Курил и думал: «Погоня окончена. Однако, далеко от палатки ушел. Километров двадцать пять будет. Вон уже и берег Таймуры просматривается». Его клонило в сон. Но он чувствовал, как холод подбирается к его сырой от пота спине, и решил еще раз себя пересилить. Отвязал топор, срубил две сухих лесины, нарубил кедрового лапника. Ободрал волчицу. Вывернул шкуру волосом наружу и положил ее на лапник. Разжег костер. Закрепил кусок брезента так, чтобы его экран отражал тепло на него. Пока сушил одежду, успел погрызть сушеного мяса и выпить две кружки чаю.
Потом поправил костер, лег на волчью шкуру, свернулся как ежик и с мыслью, что завтра будет дома, где его ждут жена, друзья, собаки, родные олени, мгновенно уснул.
