Рогожкин Анатолий Георгиевич
Его зовут Владимир Юрьевич Есаулов. Ему 59. Немало, но и не так уж много. Он художник в самом широком смысле этого слова. Живет, видит, рисует, пишет, говорит и чувствует, как художник.
Некоторые говорят, что он пером владеет лучше, чем карандашом или кистью. Мне кажется, что он владеет ими одинаково.
Так он всегда и старается публиковать свои материалы — текст и к нему иллюстрации. А темы могут быть разные: путевые очерки и рассказы о заповедниках, о природе Севера и Юга. Знает он ее не понаслышке, потому что бывал в Карпатах и на Камчатке, за Полярным кругом и в туркменских песках. Многие годы работал в экспедициях с археологами. Копал и греческие городища, и скифские курганы. Так и получилось, что сплелись воедино интерес к живому зверю в его естественной природной среде и скифский «звериный стиль».
Хватило и приключений. Как-то заблудился в печорской тайге. День и ночь блуждал, пока не вышел к реке. А лет 20 назад в Аскании-Нова он рисовал у вольера с африканскими страусами. Я неподалеку щелкал фотоаппаратом. Аскания — зоологический рай: жарко, как в тропиках, в небе — синь, на прудах — белые гуси-лебеди. Благодать! А перед нами вышагивает «птенчик» центнера на полтора. Володя — вплотную к сетке. То поднимет глаза, то опустит в альбом. Сетка оленья, крупная, натянута слабо. Страус танцевал, танцевал перед художником и, когда тот в очередной раз опустил глаза в рисунок, подпрыгнул, да как долбанет лапой по сетке, будто боксер. Володя отпрянул, схватился за глаз... из-под пальцев кровь. Я к нему. Коготь огромной птицы вонзился ему в надбровную дугу, в сантиметре от глаза. Случай отвел беду. Это мы уже позлее поняли, когда начало трясти обоих.
А потом, в начале 70-х гг., в «Охоте» появились Володины рисунки на асканийские темы: зебра, антилопы, страусы, скот ватусси. Красивые, изящные работы...
Мне довелось видеть и работы его учеников из детской анималистической студии «Зарянка». Рисунки и скульптуры из папье-маше, яркие, по-детски наивные динозавры, драконы, кентавры, пингвины, фламинго и слоны. Думаю, что многие его ученики станут художниками.
Когда-то он начинал как ружейный охотник, но настоящим охотником не стал — стал художником. За плечами годы работы в природоведческих изданиях: «Охота и охотничье хозяйство», «Лес и человек», «Юный натуралист». Им опубликованы десятки очерков и статей, сотни рисунков. Знакомы мы с ним больше двух десятков лет, поэтому интервьюировать мне его и легко, и трудно.
— Здесь показана твоя силуэтная графика, но я знаю, что ты раньше работал не так. Почему ты перешел к силуэтам?
— Магия света и тени окружает человека со всех сторон. Чувствительнейшие клетки на сетчатке глаза фиксируют все это кружево. Человек, сам того не сознавая, живет в хороводе теней и бликов. Именно они создают настрой солнечного зимнего утра, сумерков в аллеях парка, узора еловых макушек над вечерним костром.
В мире охоты для черно-белой графики множество не открытых сюжетов: тени бегущих зверей, охотников и деревьев. Все это четко и гротескно-выразительно. И мне хочется показать их зрителю. Вернуть и себе, и ему остроту, свежесть восприятия. Насколько это удается — не мне судить.
— Насколько я понимаю, зверь и пейзаж у тебя находятся в равновесии. Это же не совсем анимализм?
— Да. Меня всегда мало привлекал как «чистый» пейзаж, так и «чистый» анимализм. А вот содержание этих двух жанров было чрезвычайно заманчиво. Это сочетание лучше всего получалось у нашего Алексея Степанова, у немца Кунерта и шведа Лилефорса.
— Кто же, по-твоему, величайший анималист?
— Если говорить о «чистом» анимализме, то самыми гениальными были, конечно, анималисты древности: неолитические художники французских и испанских пещер, египетские скульптуры и творцы скифского «звериного стиля». Они умудрялись создавать звериные образы поразительной силы, без всякого внешнего правдоподобия, без нашего занудного «реализма». В буграх мышц на узорах и гранях скифских зверей правды больше, чем в правильных, с анатомической точки зрения, скульптурах современных мастеров. В чем тут дело, не знаю. Думаю, они просто лучше понимали зверя и природу вообще. Они были к ней ближе, чем мы. Нам со всеми нашими знаниями таких высот не достичь. Человечество на своем пути не только находит и накапливает, но и теряет. И, к сожалению, навсегда.
— Пользуешься ли ты фотографиями?
— Да, и не считаю это зазорным. Фотографией можно пользоваться как справкой, как подсобным материалом. Нельзя становиться ее рабом. Нельзя позволять ей вмешиваться в работу над образом. Если же я использую, да еще в переработанном виде, пойманный силуэт, а потом, переработав, включаю в картину, то, по-моему, право на авторство я при этом не теряю. Чаще же всего я полагаюсь на зрительную память и воображение.
— Долго ли ты работаешь над рисунком?
— Нет. Долго вынашивается тема, причем чаще всего на контрастах. Летом я рисую зиму, а весной — осень. Рисую сразу набело, без предварительного рисунка и без помарок. Не получилось — выбрасываю. Но к одной и той же теме возвращаюсь по многу раз. Мне кажется ценным только первое мгновенное впечатление. Если этот первый мгновенный импульс удалось передать — работа состоялась. При таком методе каждая работа — экспромт. Многим моим коллегам-художникам это не нравится.
— Ты занимаешься только графикой?
— Нет. Есть и живопись. Но в печати все-таки лучше всего получаются гравюры или техники, близкие к ним. Вот такие работы я здесь и показал.
— Как соотносится твоя работа графика и живописца с работой в журнале?
— Я в журнале по преимуществу «заставочник», то есть меня привлекает знаковая природа рисунка, его близость типографской литературе. На мой взгляд, рисунок в полиграфии не должен создавать «ложного пространства». Он должен лежать на плоскости листа; сложность в том, что при этом он еще должен быть максимально приближен к натуре.
— Ты многие годы работал свободным, внештатным художником и примерно столько же лет в штате журнала, работаешь в нем и теперь. Где же лучше?
— В любом состоянии есть свои плюсы и свои минусы. Свобода — она и есть свобода — голодно и легко. Штатная работа дает ощущение причастности к общему хорошему делу, относительное материальное благополучие, но в ней много рутины. Очень много зависит и от коллектива редакции. С этим мне всегда везло. Мой нынешний коллектив просто замечательный.
— Так что, жизнь удалась?
— И да, и нет. Крупной фигурой в художественном мире я не стал, но жил так, как стремился, — много ездил. Бывал в таких местах, что самому не верится, будто такие на свете остались,— в Туве, например. Нарисовал множество рисунков к своим и чужим статьям и очеркам. Не разбогател, но и не умирал с голоду и вообще следовал совету Антона Павловича Чехова, который говаривал, что есть собаки большие и маленькие, но что маленькие не должны смущаться существованием больших, а должны лаять тем голосом, который Бог дал... Вот так я и «лаю»...
