Смирнов Евгений Тимофеевич
За несколько часов до заката солнца из форта 3-го (Форт № 3 находился на левой стороне р. Сырдарьи, в нескольких верстах от главного рукава ее, или 70 верст юго-восточнее Перовска — авт.), расположенного на р. Сырдарье, выехала оживленная толпа всадников в разнородных костюмах с казачьими винтовками и охотничьими двустволками за плечами; позади врассыпную ехало человек десять конвойных казаков в белых летних рубашках и в щеголеватых красных чембарах (штаны из козлиной шкуры).
Сзади кавалькады трясся на шершавой приземистой киргизской лошаденке пехотный солдатик в грязной рубашке и кепи, постоянно сползавшем на затылок. Перекинутые сзади седла объемистые куржумы (Азиатские переметные сумы, которые приторачиваются сзади к седлу — ред.) были битком набиты разной провизией и бутылками, гремевшими на каждом шагу шершавого маштачка; спереди седла был прицеплен закопченный медный чайник — неизменный товарищ путешественника по степям Средней Азии.
— Эй, Фомка, давай джигитовать! Да что у тебя, поштрелите, лошадь-то об четырех ногах? — трунили над ним молодцеватые казаки.
— Где ему! Вишь, его, братцы, как куренка на нашесть взворотили!..
— Ну, вы, кошешники! — отгрызался тот, а сам думал: «Эх, жисть анафемская! То ли дело пешком-то»...
Все изобличало в этом залихватском джигите, уцепившемся обеими руками за луку высокого бухарского седла, несчастного офицерского денщика — безответнейшее существо на свете.
Ехавшие впереди были офицеры, или, по-здешнему, просто господа; они принадлежали к разным родам оружия, с ними был даже неизвестно к чему замешавшийся, тоже с ружьем, сутулый, с красным корявым лицом интендантский чиновник из полковых писарей. Некоторые ехали на простых киргизских или казачьих лошадях, другие красовались на породистых кокандских карабаирах[1] — лучшая порода среднеазиатских лошадей по неутомимости и быстроте бега, соединенных с внешнею красотою и умом. Всадники были весьма оживлены; заметно было, что они пропустили уже, по степному положению, не одну капельку для куража. Они беспрерывно перекидывались фразами и зло трунили над подпившим интендантским чиновником, который никак не мог справиться с бойкой киргизской лошаденкой, постоянно пускавшейся мелким скоком.
Жаркое июльское солнце стояло раскаленным шаром на западной стороне ярко-голубого южного неба. Окружавшие форт сплошные заросли зеленого камыша с серовато-белыми метелками едва волновались от слабого ветерка, тянувшего с реки Дарьи. В нем среди неумолкаемого хора миллионов лягушек раздавались резкие голоса камышовок и других мелких птиц; где-то в глухой трущобе бухал водяной бык (выпь) да резко вскрикивали бойкие рыбалки, торопливо сновавшие над рекой; речные скопы и камышовые луни медленным плавным полетом носились над необозримым морем метелок. Вдали, на песчаном откосе реки, виднелись ряды белых пеликанов и черных бакланов, а высоко в небе, неподвижно распластав широкие крылья, кружилась стайка белых цапель; снизу они казались на голубом фоне неба ярко-белыми крестиками. Было невыносимо тихо и душно в знойном, пропитанном парами воздухе: вдали на горизонте начала образовываться сероватая мгла.
Всадники вступили в колючку, которая росла вперемежку с кустами саксаула, покрывавшими верхушки небольших песчаных барханчиков. Эти леса колючки от 3 до 5 аршин вышины, начинаясь от прибрежных камышей, тянутся непроходимыми зарослями далеко в степь и постепенно переходят в саксауловые леса, занимающие сыпучие степные пески. По берегам озер и потным местам колючка сильно перемешана с камышом и джидой, образующей густые уремы. Эти чащи, перепутанные разными ползучими растениями и составляющие то, что англичане в Индии называют джунглями, — место пристанища тигров, бесчисленного множества фазанов, маленьких степных зайцев, караганок и волков. Зимующие здесь ежегодно киргизы проложили узенькие тропинки, которые и служат единственным путем сообщения.
Офицеры с заметным любопытством слушали рассказ молодого вертлявого казака, ехавшего с ними. Казак говорил без умолку, быстро размахивал руками и при каждом обращении к нему собеседников прикладывал руку к козырьку.
— Прибегал намеднясь на кордон киргиз Иткара; аул тут у него недалеко в степи; смотри, — говорит, — ребята, джульбарс (тигр) из-за Дарьи пришел; берегите, — говорит, — коней. Барана, вишь, он у него унес с загороди. Да, — думаем себе, — врет собака, потому что как только пришли мы с табуном туда, так он раз десять приезжал, сказывал все, что тигра эта в камышах круг нас проживает. Береглись тогда, одначе, слава богу, ничего. Ну, — думали, — что и теперь врет. Только этта мы вогнали табун в камыши, что на берегу Дарьи начинаются, Федоркина лошадь-то шла впереди, смелый был конь, а она, тигра-то, как рявкнет, да махнет на нее, та, было, на дыбы, а она как ударит ее оземь, так аж земля кругом заходила! Табун как шарахнет назад, так только трескототь пошел... Мы насилу на конях удержались: чисто было сбили! «Тигра! Тигра!» — кричу, а меня так и бьет, как в лихорадке, схватился было за винтовку, да и ту уронил наземь. А Торпушин Лукашка выхватил шашку да и порет целиком по камышу, сам не знает куда!... Уморил! А сам все орет: «Тигра! Тигра!». Смеху сколько после было, как рассказали на кордоне; а что поделаешь, оробели... А она вишь как бьет, что твоя молонья ударила — и как нет ее... Опомнились мы тем временем, да за табуном: верст за пять в барханах нагнали; стали считать — все. Хорошо, что лошади наши, казачьи, дружны, а то бы беда. Сказывали киргизы, что если джульбарс ударит по киргизскому табуну, так в месяц не соберешь коней, потому что у них табуны на косяки разбиты: у каждого косяка свой жеребец — а лошади как брызнут от тигра в разные стороны, каждый жеребец и поведет свой косяк куда глаза глядят, после и ищи его!... За р. Сарысу в песках иной раз находят.
— Собрали мы табун, ваши благородия, — и рассказчик сделал под козырек, — да на кордон. Докладываем там, а урядник почал нас ругать: «Чего, — говорит, — глядели; лошадь-то хоть и казачья, а все будто казенная — отвечать будете». А где тут ее углядишь; она в камыше лежала, тигра-то, и как махнет, так почесь выше метелок — только спина зажелтелась. Страх, как прыгает ловко, словно ок-джилан-змея[2]. Напоили мы лошадей в арыке — урядник нам и говорит: «Чего же, ребята, нужно будет ехать, поглядеть: може лошадь-то жива, да винтовку твою нужно сыскать, а то киргизы утащут неравно». Ну, мы взяли с собой собак и поехали. Приехали мы, глядим вдоль тропы, что лошади пробили сквозь камыш к реке, — нет лошади; науськали собак, они пошли ничего, глядим — встали в кружок на том месте, где тигра ударила лошадь, ждут чего-то. Вот мы осмелились, изладили винтовки, да к ним — смотрим, а тут только лужа крови стоит, да земля взрыта, как секач (кабан) жировал, а лошади нет, унес — и дорога по камышу проложена: чисто как возом проехано — поломал камыш-то. Вот-то силища!.. У нас волосы дыбом так и становятся! Вот мы по следу и айда, а он нас вскорости вывел из камыша к барханам, в колючку. Тут мы и лошадь нашли — лежит на полянке. Правая ляжка переломлена как фальконетной пулей; зад выеден почесь до костей, холка тоже; на шее шкура порвана в клочки, как ножами изрезана. Поглядели, поглядели мы, хотели хоть шкуру содрать, да урядник говорит: «Не трогайте, ребята, надо в форт дать знать командиру да вот вашему благородию, може на тигру поохотиться пожелают, — обратился он к казачьему офицеру, — потому, — говорит, — ихнее благородие первый у нас в сотнях охотник; а лошадь пущай лежит так — вечером тигра жрать придет, а со шкуры немного выручишь, — как ножами изрезана».
— Вот и послали меня к вашим благородиям, — закончил казак, прикладываясь к козырьку.
— Ладно, вот мы угомоним вашу тигру, — заметил хвастливо артиллерист. — Эй, Фомка! Пить хочу! — крикнул он денщику, который отстал на версту и не помышлял ни о каких тиграх. Все внимание его сосредоточено было на том, как бы сохранить равновесие на непривычном для него сиденьи.
— Вон и табун наш, — сказал казак и показал кнутовищем нагайки на видневшийся вдали между песчаными барханами большой косяк лошадей. Всадники прибавили шагу.
Охотники шумно подъехали к кибитке; на приветствие начальства послышалось неизменное «Здравия желаем, ваши благородия!» Офицеры прошли в кибитку. Вслед за ними вошел широкоплечий, приземистый киргиз в замазанном, дырявом ситцевом халате и в порыжевших сапогах с высокими, острыми каблуками. Скорчив улыбающуюся, претендующую на любезное выражение скуластую физиономию, он быстро и низко кланялся во все стороны и при этом считал непременною обязанностью прикладывать два пальца к грязной тюбетейке на бритой голове; заметил, умница, как солдаты отдают честь офицерам!..
— Аман, аман, тюря[3], аман! — говорил он, подавая руку всем без исключения.
Это был часто упоминаемый казаком киргиз Иткара, кочевавший неподалеку; он приехал на кордон сообщить казакам новость, но, узнав, что прибыли господа на охоту, он без дальних околичностей затесался к ним, чтобы лично передать свой хабар, за что по киргизскому обычаю его непременно нужно было угостить.
— Ой-бой, джульбарс! — говорил Иткара, скорчив печальную рожу и сдвинув брови. — Казак ат ашай, кой ашай, шайтан джульбарс![4]
— Коп джульбарс?[5] — спросил его казачий офицер, тот самый, которого казак назвал первым охотником в сотнях, и бойко заговорил с ним по-киргизски.
Иткара чинно подсел к нему на корточках и повел какой-то длинный рассказ, сопровождаемый энергичной жестикуляцией и уморительными гримасами на плутоватой физиономии; при этом он беспрерывно сплевывал жеваный табак в угол кибитки. Киргизский язык очень беден, поэтому то, что русский может выразить в десяти словах, киргиз будет рассказывать с полчаса. Офицер внимательно слушал его, перебивая по временам короткими вопросами. Это был молодой сотник К-ев — кутила, весельчак и страстный охотник; это была натура, в основу всех действий которой было положено русское авось. Вооруженный своей дрянной тульской двустволкой, он перебил сотни секачей и на этой чрезвычайно опасной охоте не раз только чудом спасался от верной смерти. Не придавая никакого значения охоте на разную пернатую дичь, он уважал только серьезную, т.е. опасную, охоту и предавался ей со всей беззаветной страстью истинного охотника.
Пустынная и дикая местность, окружающая форт, при полном отсутствии оседлого населения изобилует необыкновенным множеством всякого рода птицы и зверя. По камышам, покрывающим прибрежные болота и сыроватые пески сплошной массой, местами на сотни квадратных верст (например, урочище Кара-Узяк), по колючке и джидовым уремам водится в бесчисленном количестве фазан; по полянам, частью возделанным киргизами, и по высохшим ложам степных лиманов — множество дудаков, стрепетов, степных и горных рябков, спускающихся на жировку с Каратауских гор; в степи и саксауловых лесах пасутся стада диких коз (персидская антилопа)[6], в песках — стада сайгаков и куланов. Шум, производимый водяной птицей на озерах и разливах р. Дарьи, иногда слышен за несколько верст. В лесах и камышах множество тигров, кабанов, диких кошек и прочих зверей. Вообще эта местность может удовлетворить самые пылкие ожидания охотника. На охоте совершенно теряешься, к кому подходить, в кого стрелять: из-под ног выскакивают с звонким коканьем облитые золотыми перьями красавцы фазаны; над головой несется, как пушечная картечь, стая рябков — этих первоклассных летунов пернатого царства; на озере, задернутом черной массой уток и лысух, разговаривают гуси и мелодично перекликаются красивые бойкие утки-карагатки; в грязи болота роется кабан, а вдали, между редкими кустиками саксаула, пасутся косячки диких коз или горбоносых быстрых, как ветер, сайгаков. Знает охотник, что первый его выстрел быстро изменит эту картину, и вот он поневоле принужден ломать голову над вопросом: в кого выгоднее стрелять? Горячий, неопытный охотник редко выдержит такое искушение и первым же выстрелом испортит все дело. Тут нужно знание характера и привычек всей этой дичи, знание местности, а главное, невозмутимое хладнокровие, иначе при таком изобилии нередко остаешься в накладе и приходишь восвояси с пустым ягдташем. Опытные же, присмотревшиеся охотники возвращаются с баснословной добычей.
К-ев внимательно слушал рассказ Иткары, попивая чай из маленькой полоскательной чашки, — такие чашки киргизы употребляют вместо стаканов.
Наконец, рассказчик кончил, сплюнул в угол и потянулся, было, за голенище, где у него хранился насвой (табак, который киргизы кладут за нижнюю губу) в маленькой желтой горлянке, но К-ев подал ему стакан водки. Иткара ухмыльнулся и, скорчив умильную рожу, одним духом опрокинул стакан. Полумагометане, полуязычники, киргизы великие охотники до урус-арак (русской водки), несмотря на запрещение Корана, известного им, впрочем, только по названию.
— Ну что он тебе врал? — спрашивали К-ева товарищи.
— Черт его разберет, врет ли он, нет ли; только рассказывает, что у него тигр стянул ночью теленка; он и место разыскал, где тот завтракал. Я думаю, что это другой тигр; он говорит, что много их тут появилось в последнее время. С Кара-Узяка, говорит, пришли с тигрятами. Я думаю ехать с ним, да залечь покараулить, а то с вами, полагаю, толку мало будет...
— Ну да, толкуй!... Казаков возьми на всякий случай.
— Пойду один, так удобнее будет.
— Ну, смотри! Это ведь не кабан.
— Чего смотреть? Бьют же другие. Мантык[7] всегда один охотился.
Весьма резонные замечания товарищей, что между Мантыком и им громадная разница и что поэтому не мешает взять в резерв человека три казаков, только раздражали самолюбие молодого охотника. Без дальних разговоров К-ев сел на лошадь и ускакал в сопровождении Иткары. «Я сам Мантык, — самонадеянно рассуждал он дорогой, — Не промахнусь; цель-то не маленькая, что твой забор! Что Мантык заговоры разные знал, так, верно, все врут; не трус только был, так это правда».
— Врет, вернется, — говорили про него товарищи, — это ведь не поросят душить в камыше, струсит! — и начали собираться сами.
Через полчаса езды по узким извилистым тропинкам, пробитым в зарослях, Иткара привел его на место.
Между тем солнце уже село, бросив от себя сноп ярко-красных лучей, сквозь камыш закат казался каким-то гигантским заревом, голубое небо густо потемнело на востоке. Мириады комаров с глухим жужжанием поднялись в воздух.
Место было не совсем удобно для охоты: изуродованный труп теленка лежал среди глухой заросли колючки на широкой тропинке, пробитой скотом и кабанами. С восточной стороны, шагах в двадцати, возвышался небольшой песчаный барханчик, увенчанный, по обыкновению, кустом саксаула. Тропинка шла мимо него шагах в десяти и далее круто поворачивала в соседние камыши. С барханчика было удобно стрелять зверя возле приманки, но только днем; ночью же это место должно было представляться темною канавою, дно которой мог различить только весьма острый глаз. С надеждой на успех можно было стрелять и ночью, но только в том случае, если тигр придет с восточной стороны; при этом он должен пройти мимо барханчика очень близко и чтобы его было хорошо видно. В противном же случае К-еву ничего не оставалось делать, как быть только тайным свидетелем королевского ужина и дожидаться утра, так как стрелять в темноте, не видя цели, было чересчур рискованно. Другого же места, кроме барханчика, для засады не было. Сообразив все это, К-ев выбрал барханчик местом засады; ему непременно хотелось настоять на своем, чтобы избежать насмешек товарищей. При помощи Иткары он нарезал множество колючки, построил на барханчике небольшой шалашик и забрался в него. Для засады здесь обыкновенно роют ямы и закрываются сверху хворостом, но из-за недостатка времени и инструментов К-ев не мог этого сделать и ограничился шалашом, который едва ли мог хорошо защитить от нападений зверя, в особенности при двух пулях, находящихся в распоряжении стрелка. Иткара завалил его сверху и с боков колючкой, пожелал успеха и всякого благополучия и поехал домой.
К-ев начал прилаживаться, как бы усесться поудобнее: ему было очень неловко, острые иглы колючки неприятно покалывали со всех сторон; тучи комаров, почуяв живое, лепились на лицо и руки. После продолжительной возни он, наконец, устроился, переменил на ружье пистоны, просунул его в амбразурку и начал изучать местность.
Быстро темнело; дневные звуки постепенно ослабевали и заменялись другими. Кругом раздавалось звонкое, медленное коканье фазанов: вот один показался на тропинке, быстро замотал головкой снизу вверх и с шумом взлетел на куст, за ним другой, третий... После непродолжительного шелеста один петушок громко кокнул, и все затихло. Сквозь неумолкаемый гвалт лягушек и жужжание кружившихся в воздухе комаров с соседнего озера доносился серебристый говор лебедей и приятный голос чем-то недовольной карагатки. Цапля-кваква потянула на степные лиманы; повсеместно высоко в воздухе слышалось отрывистое неприятное карканье. Голодный волк пробовал где-то свой голос для ночного концерта; летучие мыши резко вскрикивали в высоте.
Приятную и раздольную область представляют для тигра местности по реке Сырдарье: есть где поохотиться, отдохнуть в летний зной и укрыться в зимний буран и вьюгу. Камыши и кустарные леса — удобный дом для тигра и, вместе с тем, его неистощимая кладовая; он полновластный владыка и тиран окружающих его разумных и неразумных тварей. Весь свой век скитается он то в обществе нескольких товарищей, то совершенно один по своей обширной области и много передушит на веку поросят, козлят, гусят и прочей неприрученной твари, а еще больше вынесет ругательств от киргизов, когда с глухим ревом врывается в скученные на ночь табуны лошадей или баранов и пускает их по ветру, доставляя ленивым хозяевам бесконечные хлопоты в розысках угнанной скотины.
Тигр — чистый разбойник в полнейшем смысле этого слова. Обладая громадной силой, ловкостью, хитростью и умом, он проводит всю свою жизнь в самом резком разладе с общепринятыми понятиями о чужой собственности: он то ловко ворует, то грабит открытою силою. Вот он ползет, как змея, к табуну кабанов, чтобы незаметно стянуть вкусного поросенка, или громадным скачком сбивает оторопевшего киргиза с быка, на котором он ехал, и, не обратив никакого внимания на хозяина, взваливает скотину на спину и уносит в глухую трущобу. Киргизы преклоняются перед этой дикой силой и при внезапной встрече с грозным джульбарсом почтительно становятся на колени и отвешивают три низких поклона. Замечательно, что здешние тигры очень редко нападают на людей; чем это объяснить — не знаю. Очевидно, в объяснении этого факта играет не последнюю роль привольная жизнь в камышах, наполненных множеством всякого рода зверя, птицы и рыбы. До рыбы он великий охотник, как и все кошачьи породы, и ловко ловит ее в мелких канавах и озерах, где она кишит, как в лоханке рыбного торговца. На кочевья же киргизов сильно нападает только зимою. Голодный зверь врывается иногда в середину аула и наводит ужас на беспечных, всегда безоружных кочевников; во время этих нападений, вынужденных только крайностью, рвет и людей, но уносит по большей части все-таки какую-нибудь скотину. Судя по рассказам, тигров-людоедов, вроде индийских, в Туркестанском крае нет.
Специальной охоты на тигров в Туркестанском крае до прихода русских не существовало, да и до сих пор, несмотря на заботы администрации, поощряющей охоту денежными наградами по 25 рублей за голову, еще не выработано никаких правил. Самые употребительные способы охоты основаны на обыкновении тигра приходить есть убитое им животное до тех пор, пока не кончит, что, впрочем, бывает весьма скоро при усиленной помощи волков, черных ворон и прочей нищенствующей братии. Туземные охотники ставят около убитого животного несколько настороженных протянутыми от спусков бечевками и прицеленных в одну точку ружей так, чтобы тигр, подходя к трупу, непременно тронул бечевки. При удаче ружья стреляют все разом, и зверь падает под градом пуль и картечи. Но этот способ удается весьма редко, потому что тигр осторожен и отлично видит в темноте; заметив подозрительное, он, как летучая мышь, проберется между ружьями и бечевками и унесет добычу в безопасное место. Кроме того, выстрелы достаются зачастую волкам, корсакам и даже фазанам.
В камышах рек Или и Чу смелые кара-киргизские охотники, заметив место отдыха тигра в полдневный зной, подползают к нему и бьют из своих фитильных винтовок с прямыми нарезами. Но такие удальцы чрезвычайно редки, а в южном Туркестане не встречаются вовсе. Строго же говоря, специальных охотников на тигров до прихода русских не было, поэтому тигры были весьма смелы: преспокойно разгуливали они по улицам кишлаков и даже взбирались на крепостные стены вновь построенных русскими фортов: их, вероятно, разбирало любопытство посмотреть, что-де тут понастроено не по-нашему... Понятное дело, начальство обратило внимание на незваных ревизоров, вызваны были охотники, преимущественно из уральских казаков, и образованы охотничьи команды. Эти охотники немного поубавили число тигров, очистили окрестности фортов и поселений, но так как при этом они сильно очищали карманы киргизов, то вскоре были расформированы; подобная команда осталась только в Семиреченской области. Несмотря на это, тигры все-таки держатся в почтительном отдалении от русских населенных пунктов, благодаря беззаветной удали солдатиков и казаков, которые рискуют пускать в них заряды при первой встрече или просто в порыве бесшабашной удали. Например, представляю на суд читателей следующий вполне достоверный случай.
Выпросил солдатик у заведующего артиллерийским складом бракованное гладкоствольное ружье, забил в него соответствующий калибру заряд самодельной катаной дроби и пошел в камыши за фазанами. «Ходил, ходил я по камышу, — рассказывал он после, — фазанов множество, да никак его не приспичишь на земле: только наведешь ружье, а его, глядь, уже и нет, сбежал, а там и зашумит; а влет-то я не мастак. В России чирят все с козелков, бывало, пощелкивал. Иду так камышом, кругом густель такая, вдруг слышу, около меня как будто кто голосом позевывает: что за притча? Раздвинул я камыш, гляжу потихоньку, а шагах в десяти от меня лежит страшенная тигра, потягивается... Я так и обмер... Гляжу эдак на нее, глаз оторвать не могу, а сам думаю: а что если да выпалить? Вынул я сейчас из кармана боевой патрон винтовочный, что от практической стрельбы остался. Спасибо, товарищ посоветовал взять: возьми, — говорит, — на случай, неровно что..., потому места глухие, на секача как раз наскочишь... Не хотел и брать, а спасибо, что послушался! Оторвал я это порох, бросил, а пулю — в ружье, она зашуршала за стенки, да и села на пыж, и шомпола не нужно. Ну, — думаю, — дробь вывертывать некогда, может стволинка-то и не лопнет, а лопнет — все одно... Проделываю я это, а сам все поглядываю: а она то ляжет на брюхо и голову между лап положит, то приподнимется да потянется, а сама на меня так глазищами-то и косит и косит, аж волосы дыбом становятся. Только она приподнялась, я сейчас изловчился, прицелил под лопатку да как ахну!... Что тут было после, я уж и не помню: ружьем-то мне всю рожу так и разворотило, потому заряд-то я положил большой, а тут еще пуля семилинейная — шибко отдало! Опамятовался я, слышу — в камыше что-то хлипает: ну, думаю, убит! Приподнялся я немного, гляжу сквозь камыш, а тигра-то уж издохла; знатную дыру просадил ей в боку — языки какие-то белые выглядывают, должно быть легкие».
А чаще случалось совершенно иначе.
Казаки-охотники не прибегали ни к каким хитростям, а брали прямо по-русски, на ура: найдя тигра, они били его на месте, стреляя один за другим. Если зверь бросался на кого-нибудь, то другие стреляли в упор, и сбитый с ног охотник отделывался только незначительными ранами. Это напоминает охоту на льва арабов Центральной Африки.
Чтобы защитить себя хоть несколько в случае неудачи первого выстрела, семиреченские охотники в последнее время начали брать с собою длинные рогатины. Насколько рогатины практичны в охоте на этого необыкновенно ловкого зверя — еще неизвестно, это покажет опыт. По крайней мере, был один случай охоты с рогатинами, и они сослужили свою службу как нельзя лучше. Найдя зверя, охотники встали так, что рогатчики были впереди. После выстрела смертельно раненный тигр бросился на рогатчика и насел на острие, стоявший рядом рогатчик вонзил свою рогатину в бок, а очередной стрелок раздробил череп тигра выстрелом в упор.
Упомянутый раньше Мантык всегда охотился один, с глазу на глаз, и бил без промаха.
Основываясь на привычке тигра приходить к убитому им животному иногда несколько раз для утоления голода, придумали стрелять из засады. Для этого роют около приманки яму и покрывают сверху хворостом и колючкой; охотник садится в яму и стреляет в нарочно проделанные амбразурки. Этот способ напоминает охоту на черную пантеру в Северной Африке, только там для приманки привязывают козленка, для тигра же живой приманки никогда не употребляют. Эта охота тоже не всегда удачна, как и киргизская с настороженными ружьями. Тигр отлично бережет свою шкуру и нередко сам до утра караулит охотника. Вообще, по рассказам охотников, тигр умен, как человек: почуяв за собою погоню, он сам начинает скрадывать охотников по следу, чем будто бы нередко пользовался Мантык, подкарауливая тигра на своем же следу.
Нельзя не заметить, что для открытой борьбы с этим зверем нужны необыкновенное мужество и присутствие духа. Раненый тигр ужасен: в тот же момент после выстрела он со страшным ревом бросается прямо на дым, рвет когтями тело и ломает кости промахнувшегося стрелка. При этом нужны вполне надежные товарищи, иначе смерть неизбежна. Тут не спасут ни револьвер, ни кинжал.
Зная по рассказам о чуткости тигра, К-ев сидел неподвижно, зорко всматривался в темноту и внимательно прислушивался к разнородным звукам. Приманку было почти совсем не видно; ее покрывала густая тень окружающих кустов: едва можно было различить небольшую черную массу.
Заря совершенно потухла и заблистали яркие ночные звезды. Вдруг раздался глухой удар; звук с рокотом раскатился по реке и зыбучим, засыпающим берегам прибрежных озер и, рассыпавшись на тысячу отголосков, замер вдали. Это ударила заревая пушка крепости. В стороне что-то зашевелилось, сверкнули две блестящие точки. «Тигр», — подумал К-ев и взвел курки. На тропинке показался какой-то небольшой зверек, понюхал воздух своей тупой мордочкой и мелкой рысцой побежал вдоль тропинки, за ним показался другой, третий. «Волчишки проклятые!» — сказал с досадою К-ев и опустил курки. Около теленка началась возня и чавканье. Это были действительно маленькие степные волки, слабые и трусливые, но хитрые и кровожадные звери, как наши лесные герои. Они усердно возились около падали, ворчали и ссорились между собою.
Наступила глубокая ночь; в воздухе потянуло холодом и резкой сыростью. Комары начали умолкать и падать в камыши; кругом было совершенно тихо, только с болот несся неумолкаемый гвалт лягушек да высоко в воздухе послышался зычный крик серой цапли. К-ев отсидел себе ноги; лицо и руки, искусанные комарами, страшно чесались. Мало-помалу он начал выходить из того напряженного состояния, в котором находился сначала, в сущности он не думал ни о чем и беспечно следил за беззвучным, эластичным полетом болотных сов. Вдруг совершенно нечаянно взгляд его упал на дорожку: по ней двигалась какая-то длинная, черная масса. «Вот он!» — подумал К-ев. Это был действительно тигр; он шел своим быстрым, совершенно беззвучным шагом, расставляя ноги. Вот он поравнялся с К-евым, быстро прилег и тихо заворчал: волки с визгом и ворчаньем бросились во все стороны, только мелькнуло в темноте несколько ярких точек; в соседней колючке звонко кокнул встревоженный фазан. К-ев совершенно растерялся: широко раскрыв глаза, безмолвно смотрел на зверя, который был от него шагах в десяти. Он видел его отлично, видел сероватые полосы по бокам и белый подбой шерсти на брюхе. «Неужели упущу?» — мелькнуло у него в голове, он быстро прицелился и нажал спуск — выстрела не последовало, даже курок не щелкнул по брандтрубке... У него задрожали руки. Оказалось, что курки не были взведены. Догадавшись, в чем дело, он быстро взвел правый курок. Тигр между тем медленно приподнялся и хотел было идти, но, услыхав резкое щелканье курка, остановился и быстро повернул голову. В это самое время грянул выстрел, блеснул яркий бок громадного зверя. Смертельно раненный тигр быстро приподнялся на задние ноги, глухо ударился об землю и громко заревел. Ослепленный блеском выстрела, К-ев несколько времени всматривался в темноту. Тигр быстро катался на месте, ломая кусты и взрывая песок; дикий рев его покрывал собою ночной шум. Вот он порывисто приподнялся на передние ноги; блеснул второй выстрел, голос тигра мгновенно оборвался, послышалось предсмертное хрипение и глубокие вздохи. Через минуту все затихло, только тревожно перекликались кругом распуганные фазаны. К-ев, зарядив наскоро ружье, вылез из-под колючки и опрометью бросился на кордон. Здесь, между тем, шел пир горой.
— Ну что, были на охоте? — спросил К-ев казаков.
— Быть-то были, да...
— Не удалось?..
— Какое, ваше благородие, она и лошадь-то у нас, кажись, уперла...
— Вот-те и раз! Как так? Господа в кибитке?
— Точно так, ваше благородие.
В кибитке шел дым коромыслом: охотники пьянствовали по степному положению... Одни лежали без задних ног, другие, посильнее, проводили время так, как его проводит обыкновенно сильно пьяный человек, т.е. дебоширили.
Оказалось, что они были на охоте, но с ними приключилась следующая история. На охоту они отправились всем кагалом и довольно поздно. Убитая лошадь лежала на небольшой полянке, к которой с одной стороны примыкал заброшенный глубокий арык, заросший по берегам густым камышом. Артиллерист и стрелок К-ский, распоряжавшиеся охотою, условились поместить в канаву для засады казаков, а для себя приказали несколько впереди копать яму, но из-за недостатка инструментов яма была вырыта весьма мала, так что одному едва можно было поместиться. К-ский и артиллерист заспорили, кому садиться в яму, потому что обоим хотелось, так как это место представляло две выгоды: честь первого выстрела и совершенную безопасность от нападений зверя.
Быстро темнело; кругом спорящих, опершись на винтовки, стояли казаки и другие охотники. Вдруг шагах в двадцати от этой группы послышалось глухое и сердитое ворчанье — все обомлели... Громадным скачком тигр перелетел через кусты, бросился на охотников и... Но это, впрочем, им только так показалось... Пролетев мимо них в нескольких шагах, тигр прилег около убитой лошади и страшно зарычал. Можно себе представить, что сделалось с охотниками! Храброе оренбургское воинство, забыв про винтовки, бросилось в сторону со всех ног и полегло рядами в грязную канаву... Интендантский чиновник, придавленный насевшим на него в канаве массивным урядником, орал во всю глотку и божился всеми святыми киевских святцев, что его душит тигр.
Смертельно перепуганные, грязные и оборванные, явились они на кордон, оставив винтовки по дороге. Яркий огонь, глоток очищенной и приятное чувство отсутствия смертельной опасности скоро, однако, привели их в себя, и, как это зачастую бывает даже после опасной неловкости, начались шумные рассказы, хохот и шутки над грязными, исцарапанными лицами и одеждой, изорванной во время постыдной ретирады.
На другой день, подобрав разбросанные винтовки, охотники отправились на то место, где стрелял К-ев. Почти саженный тигр лежал на взрытом вершковыми когтями песчаном грунте тропинки; он был убит двумя пулями: одна прошла несколько наискось под правую лопатку, другая перебила спинной хребет. Теперь только при взгляде на этого могучего зверя К-ев сообразил, какому страшному риску подвергался он, стреляя из своей дрянной тульской двустволки. Но такова уж русская натура: тысячи медведей убиты из дрянных гладкоствольных ружей и тысячи охотников покоятся вечным сном со свороченными черепами в глухих дебрях дремучих лесов северной России. Россия — страна не шикарного спорта, а смелых и отважных охотников.
