Арсеньев Владимир Клавдиевич
Когда на биваке все было готово, Чжан-Бао и удэхеец Маха стали куда-то собираться. Они выбрали лодку поменьше и вынесли из нее на берег все вещи, затем положили на дно корье и охапку свеженарезанной травы. На вопрос, куда они идут, Чжан-Бао ответил:
— Фан-чан да-лу.
Я высказал желание присоединиться к ним. Чжан-Бао передал мою просьбу удэхейцу, тот мотнул головой и молча указал мне место в середине лодки. Через минуту мы уже плыли вверх по Анюю, придерживаясь правого берега реки.
Смеркалось. На западе догорала заря. За лесом ее не было видно, но всюду — в небе и на земле — чувствовалась борьба света с тьмой. Ночные тени неслышными волнами успели прокрасться в лес и окутали в сумрак высокие кроны деревьев. Между ветвями виднелись звезды и острые рога полумесяца.
Через полчаса мы достигли протока Ачжю. Здесь мои спутники остановились, чтобы отдохнуть и покурить трубки. Удэхеец что-то тихонько стал говорить китайцу, указывая на проток. Он дважды повторил одно и то же слово: кя-нг-а. Я уже начинал понемногу овладевать языком туземцев, обитающих в Уссурийском крае, и потому без помощи переводчика понял, что дело идет об охоте на изюбра, который почему-то должен был находиться в воде. За разъяснениями я обратился к Чжан-Бао. Он сказал, что в это время года изюбры спускаются с гор к рекам, чтобы полакомиться особой травой, которая растет в воде, по краям тихих лесных протоков. Я попросил показать мне эту траву. Удэхеец вылез из лодки и пошел искать по берегу. Через минуту он вернулся и показал мне довольно невзрачное растение с мелкими листочками. Это оказался водяной лютик.
Покурив трубку, Чжан-Бао и Маха нарезали ножами древесных веток и принялись укреплять их по бортам лодки, оставляя открытыми только нос и корму. Когда они кончили эту работу, последние отблески вечерней зари погасли совсем, воздух заметно потемнел, и на землю стала быстро спускаться темная ночь.
— Капитан, — обратился ко мне Чжан-Бао, — твоя сиди тихо, говори не надо.
Затем мы разместились так: сам он сел впереди с ружьем, я — посередине, а удэхеец — на корме, с веслом в руках. Шесты были положены по сторонам, чтобы во всякую минуту они были под руками. Когда все было готово, Маха подал знак и оттолкнул веслом челнок от берега. Лодка плавно скользнула по воде. Еще мгновение, и она вошла под тесные своды деревьев, росших вперемежку с кустарниками по обоим берегам протока. Удэхеец два раза гребнул веслом и затем предоставил утлую ладью нашу течению. Не вынимая весла из воды, он легким, чуть заметным движением руки направлял лодку так, чтобы она не задевала за коряжины и ветви деревьев, низко склонившихся над протоком.
Ночь была необычайно тихая. В великом безмолвии чувствовалось какое-то напряжение. Словно это был совсем другой мир, таинственный и мрачный, полный едва уловимых звуков, которые зарождались где-то в отдалении и с подавленными вздохами замирали поблизости.
Чжан-Бао весь превратился в слух и внимание; я сидел неподвижно, боясь пошевельнуться; удэхейца совсем не было слышно, хотя он и работал веслом. Лодка толчками продвигалась вперед, легонько покачиваясь на воде. Впереди ничего не было видно, и в тех случаях, когда мне казалось, что проток поворачивает направо, удэхеец направлял лодку в противоположную сторону или шел прямо на кусты. Туземец хорошо знал эти места и вел лодку по памяти.
Один раз Чжан-Бао сделал мне какой-то знак, но я не понял его. Вслед за тем Маха положил мне весло на голову и слегка надавил им. Я сообразил, в чем дело, и едва успел нагнуться, как совсем близко над головой пронесся сук большого дерева, растущего в сильно наклоненном положении. Лодка нырнула в темный коридор; одна ветка больно хлестнула меня по лицу. Я закрыл глаза; кругом слышался шум воды, и вдруг все сразу стихло. Я оглянулся назад и среди зарослей во мраке не мог найти того места, откуда мы только что вышли на широкий спокойный плес. Он показался мне сначала озером, но потом я ясно различил оба берега, покрытые лесом. В это время Чжан-Бао легонько толкнул челнок рукою в правый борт; удэхеец понял этот условный знак и тотчас повернул лодку к берегу. Через минуту она тихонько скрипнула дном по песку. Я хотел было спросить в чем дело, но, заметив, что мои спутники молчат, не решился говорить и только осторожно поправил свое сиденье.
* * *
Берег, к которому мы пристали, был покрыт высокими травами. Среди них виднелись крупные белые цветы, должно быть, пионы. За травой поднимались кустарники, а за ними — таинственный и молчаливый лес.
Вдруг вправо от нас раздался шорох, настолько явственный, что мы все трое сразу повернули головы. На минуту глум затих, затем опять повторился, но на этот раз еще явственнее. Я даже заметил, как колыхалась трава, словно кто шел по чаще, раздвигая густые заросли. При той тишине, которая царила кругом, шум этот показался мне очень сильным. Чжан-Бао приготовил ружье и караулил момент, когда животное покажется из травы, но удэхеец не стал дожидаться появления непрошеного гостя: он проворно опустил весло в воду и, упершись им в песчаное дно, плавным, сильным движением оттолкнул лодку на середину протока. Течение тотчас подхватило ее и понесло снова вдоль берега.
Отойдя метров сто от места первого причала, мы опять подошли к зарослям. Лишь только лодка успела коснуться носом берега, как опять послышался шорох в траве. Тогда Чжан-Бао два раза надавил на левый борт лодки. По этому сигналу удэхеец, отведя немного лодку от берега, стал бесшумно сдерживать ее веслом против воды, время от времени отдаваясь на волю течения. Шум по берегу в зарослях следовал параллельно нам. Стало ясно, что таинственный зверь следит за нашей лодкой. Потом он стал смелее, иногда забегал вперед, останавливался и поджидал, когда неизвестный предмет, похожий на поваленное дерево с зелеными ветвями, поравняется с ним, и в то же время он чувствовал, — быть может, и видел,— что на этом плывущем дереве есть живые существа.
Я не спускал глаз с берега и по колыхающейся траве старался определить местонахождение зверя. Один раз мне даже показалось, что я вижу какую-то движущуюся тень, как вдруг Чжан-Бао шевельнулся и стал готовиться к выстрелу. Впереди, шагах в двухстах от нас, кто-то фыркал и плескался в реке.
Широкий проток здесь делал поворот, и потому на фоне звездного неба, отраженного в воде, можно было кое-что рассмотреть. Чжан-Бао быстро поднял вверх руку, и удэхеец сразу поставил лодку в удобное для выстрела положение. Благородный олень, стоя в воде, время от времени погружал морду в холодную темную воду, добывая со дна водяной лютик. Лодка, влекомая тихим течением, медленно приближалась к животному. Но вот изюбр насторожился, поднял голову и замер в неподвижной позе. Слышно было, как с морды его капала вода.
Вдруг в кустах, как раз против лодки, раздался сильный шум. Таинственное животное, все время следившее за нами, бросилось в чащу. Испугалось ли оно, увидев людей, или почуяло оленя — не знаю. Изюбр шарахнулся из воды, и в это время Чжан-Бао спустил курок. Грохот выстрела покрыл все другие звуки, и сквозь стоголосое эхо мы все трое ясно услышали тоскливый крик оленя, чей-то яростный храп и удаляющийся треск сучьев. С песчаной отмели сорвались кулички и с жалобным писком стали летать над протоком.
Когда все смолкло, Маха направил лодку к тому месту, где был изюбр, но там оказалось мелко. Пришлось спуститься еще на несколько метров, и только тогда появилась возможность пристать к берегу. Оба охотника тотчас пошли за берестой для факела, а я остался около лодки. Прошло несколько минут, а они все еще не возвращались. Вдруг влево от меня зашевелилась трава; мне стало жутко, но в это время послышались голоса. Я поборол чувство страха и пошел навстречу своим спутникам. Разжегши принесенное березовое корье, мы пошли посмотреть, нет ли крови на оленьих следах. Крови не оказалось. Значит, Чжан-Бао промахнулся.
Придя назад к берегу, Маха положил факел на землю и бросил на него охапку сухих веток. Тотчас вспыхнуло яркое пламя, и тогда все, что было в непосредственной близости, озарилось колеблющимся красным сиянием. Побежденный ночной мрак отступил на время в лес, но каждый раз, когда замирал огонь, он мгновенно бросался к костру и, казалось, хотел проникнуть в самую середину его.
Чжан-Бао и удэхеец набили трубки и принялись обсуждать происшедшее. Оба были того мнения, что зверь, следовавший по берегу за лодкой, был тигр. Китаец называл его «ломаза», а удэхеец «кутымафа». Тигр спугнул изюбра, который сорвался с места прежде, чем Чжан-Бао выцелил его как следует: поэтому и пришлось стрелять раньше времени. Китаец был недоволен, ругал тигра и в сердцах сплевывал на огонь. Удэхеец волновался, но не потому, что охота была неудачной, а по другой причине: ругань по адресу тигра и плевки в огонь казались ему двойным святотатством.
— А-та тэ-э, манга-мангала би — говорил он с сожалением, поправляя огонь. Своим вниманием к нему он как бы старался парализовать оскорбление, нанесенное плевками китайца.
Чжан-Бао не унимался. И удэхеец уже не на шутку был встревожен поведением товарища. Я увидел, что пришло время вмешаться в разговор.
— Ничего, — сказал я Чжан-Бао, — не надо сердиться. На этот раз неудача, зато в другой раз будет успех. Не убили изюбра, зато если не видели, то слышали близкое присутствие тигра.
Мои слова, видимо, успокоили китайца. Он перестал ругаться и вскоре начал даже шутить.
Развеселился и Маха. Через полчаса мы стали собираться домой. Удэхеец охапкой мокрой травы прикрыл тлеющие угли, а сверху засыпал их песком. Затем мы сели в лодку. Маха оттолкнул ее от берега и на ходу сел на свое место. Мои спутники взялись за весла. Теперь мы плыли скоро и громко разговаривали между собой. Я оглянулся назад: тонкая струйка беловатого дыма от притушенного костра подымалась еще кверху. На гладкой и спокойной поверхности воды виднелись следы от лодки и круги, оставленные испуганными рыбами. Большая ночная птица бесшумно летела вдоль протока, но, догнав лодку, метнулась в сторону и через мгновение скрылась в непроницаемом мраке прибрежных кустарников.
Приблизительно с километр мы еще плыли широким плесом. Затем течение сделалось быстрее, проток стал суживаться и наконец разбился на два рукава: один, большой, поворачивал направо, другой шел прямо в лес. Лодка, направляемая опытной рукой Махи, нырнула в заросли, и мы сразу очутились в глубокой тьме. Впереди слышался шум воды на перекрестках.
— Анюй, — лаконично сказал удэхеец.
Действительно, мы вдруг совершенно неожиданно вышли в реку. Теперь нам предстояло подняться против течения. Мои спутники оставили весла и взялись за шесты.
Несмотря на неудачу, я был очень доволен поездкой. Ночь выпала на редкость тихая. Комары исчезли. Я с удовольствием вдыхал свежий прохладный воздух и любовался природой. Скоро мы миновали каменистые утесы, обогнули устланную галькой отмель и подошли к берегу, заросшему низкорослыми ивняками. Дальше за кустами, на фоне темного неба, усеянного миллионами звезд, вырисовывались кроны больших деревьев с узловатыми ветвями: тополь, клен, осокорь, липа — все они стали теперь похожи друг на друга, все приняли однотонную не то черную, не то буро-зеленую окраску. На правом берегу показался громадный кедр. Он был единственным в этой местности и, словно гигантский часовой, охранял порядок в лесу. Кедр смотрел величаво и угрюмо, точно был недоволен сообществом лиственных деревьев, и через вершины их всматривался вдаль, где были его сверстники и собратья.
Наконец показался огонь — это был наш бивак. Он то скрывался, то появлялся вновь и как будто перемещался вдоль берега. Еще один поворот, и от огня по воде навстречу нам побежала длинная колеблющаяся полоса света — верный признак, что бивак был недалеко.
Минут через пятнадцать мы причалили к берегу. На биваке все уже спали; покой уснувших охраняли собаки. Моя Альпа лежала, свернувшись, недалеко от костра. Она узнала нас по голосам, но все же для вида, не поднимая головы, лениво тявкнула два раза. Я погладил ее, подбросил дров в огонь, прошел в свою палатку и, завернувшись в одеяло, покончил с этой ночью глубоким сном.
1 Начальник китайской дружины охотников, оперировавшей в Уссурийском крае по борьбе с хунхузами в 1896—1907 годах.
2 Оленя стрелять.
3 Кя-нг-а — изюбр. Буквы «н» и «г» произносятся носовым звуком.
4 Ай-ай, совсем плохо!
