Дядченко Игорь Вячеславович
Случаи эти произошли давно, но не зря говорят, что у доброго дела жизнь долгая.
В ту далекую осень мы с братом и отцом усердно готовились к охотничьим походам и неожиданно обнаружили, что мои старые охотничьи сапоги уже не подлежат реставрации. Изношенные донельзя, резиновые эти бахилы там и сям пестрели заплатками, а последний случай с раненным болотным лунем, когда этот вредный хищник, сбитый лихим братовым выстрелом, при моем приближении к нему вцепился когтистой лапой в мой резиновый сапог и в агонии вырвал целый кусок резины спереди — случай этот привел к тому, что в разгар охотничьего сезона (а в Дагестане он длится чуть ли не до Нового года — зима-то теплая!) я оказался без сапог.
Вроде бы и беды особой нет — пойди и купи другие, но в те времена купить их в нашем городишке было не так-то просто — нужно было дожидаться, когда они появятся в обувном магазине. Это «когда» могло длиться весьма долго — размер мне требовался сорок пятый, а южане, как известно, народ, в основном, невысокий и, значит, ноги у них небольшие — так что высокие резиновые сапоги больших размеров — товар здесь не шибко ходовой. Ожидание вполне могло растянуться и на полгода. А время-то охотничье идет!
Порыскав по магазинам, батя купил мне то, что было на данный момент в продаже, — обычные резиновые сапожки, даже немного ниже средних, но точно требуемого размера.
Говорят, на безрыбье и рак — рыба. Новые сапоги мне сначала даже понравились — в сухой степи охотиться в них было неплохо. Однако мы-то чаще всего охотились по водоплавающей птице как раз не в степи, а на болотах и озерах, и тут моя обувка оказалась вовсе непригодной — стараясь угнаться в камышах за своими ретивыми родственниками, я умудрялся набирать воды в оба сапога.
Особенно тормозили мое продвижение всякие степные канавы, разные маленькие речушки, которых тогда в окрестностях нашего городишки было до черта. Ну, представьте: идем мы всей группой с одного озера на другое, торопимся, естественно — у настоящих охотников времени всегда в обрез — и вдруг, на самом бегу, путь преграждает очередная канава. Почва в Дагестане, в основном, глинистая и потому при преодолении любой канавки или речушки, где и воды-то всего на ладонь, из-за вязкой набрякшей глины мои «степные» сапожки неминуемо окажутся ниже ватерлинии. А это значит, что на другом берегу мне обязательно потребуется остановка — заменить портянки, носки... Другие охотники тоже вынуждены останавливаться и хором выражать мне свое сочувствие. А время-то идет...
Да и сколько же запасных портянок и носков нужно с собой в рюкзаке таскать, если при каждой переправе их требуется менять.
Пытался я, правда, делать по-другому: при форсировании очередной водной преграды снимал на берегу штаны и сапоги и одевался в сухое на той стороне. Времени в таком случае тратилось немного меньше, но операция эта с каждым разом проходила все тяжелее — августовская вода была теплой и приятной, сентябрьская и октябрьская — гораздо хуже, а уже в ноябре каждое такое раздевание-одевание для разгоряченного долгой ходьбой тела могло закончиться серьезной простудой.
И вот, помню, как-то в ноябре собрались мы втроем — я, батя и младший брат Саша — на озеро, стрелять гоголей.
Водоем, где мы намеревались охотиться в тот день, имел весьма причудливые очертания, вызванные множеством впадающих в него ручейков, и назывался коротко — Кор.
День был холодный. Тяжелые темные тучи, гонимые порывистым ветром, опускались до самых подножий видневшихся на западе гор, то и дело скрывая из виду их знакомые очертания.
Озеро еще не замерзло и лишь у берегов кое-где поблескивала тонкая корочка льда. Впрочем, охоте это не мешало — дичь была. Негромкий, очень мелодичный посвист, который гоголь обычно издает в полете, доносился с разных сторон. И столь приятный уху звук этот, конечно, заставлял нас ускорять и ускорять шаги.
Уже и ружья были сняты с плеч, и патроны загнаны в патронники, и взгляды наши выбирали места будущих скрадков на приближающемся берегу, как вдруг...
Дорогу нам преградила широкая канава с крутыми невысокими берегами, наполненная мутной водой. Вот тебе раз! Ширина этой водной преграды даже в том узком месте, где мы оказались, была метров семь. Появилась она тут, видно, недавно — во всяком случае, ее не было, когда мы с братом охотились здесь последний раз недели три назад.
Несколько минут мы в растерянности стояли на бережке, а потом я сбросил рюкзак и уселся на землю, собираясь разоблачаться. Саша, предчувствуя задержку, скривил кислую рожу и, подняв повыше верха своих сапожищ, смело двинулся в воду, наощупь отыскивая брод.
— Погодите-ка, — сказал стоявший позади нас отец. — Не лезьте пока в воду. Думаю, мы ее преодолеем по-другому.
Опустив на землю свои пожитки, батя широкими шагами двинулся направо, вдоль этой самой канавы, к куче ржавого железного хлама, выброшенного, очевидно, с какой-то машины.
Что он там мог заметить?! Стоящий по колено в воде Саша глубоко вздохнул и послушно полез обратно. На лице его было написано глубокое отчаяние — драгоценное время утренней зорьки проходит впустую.
Отец вернулся минут через десять. Шел он медленно, покачиваясь под тяжестью здоровенной ржавой сварной арматуры, лежащей на его плечах как коромысло. Кряхтя, подошел к самой воде, двинул своими плечищами, и железный этот каркас с плеском упал поперек канавы, чуть-чуть не достав до другого берега.
Удовлетворенно потирая испачканные руки, отец повернул ко мне раскрасневшееся довольное лицо:
— Вот видишь, мост для тебя построен — можно и переправляться. На охоте нельзя бездумно только вперед переть — иногда лучше остановиться и подумать, надо быть немного предприимчивей. А ты — сразу раздеваться... Так и простыть недолго — вода-то нынче для купания холодная. Видишь, как он ловко идет, — отец протянул руку в сторону переправы, где Саша, сразу оценив преимущества моста, с ловкостью канатоходца уже бежал по чуть выступающему над водой шаткому настилу.
Удивленный и обрадованный, я принялся изъявлять бате свою благодарность, но он сразу прервал меня:
— Ничего-ничего, придет время, и ты что-нибудь построишь для людей полезное. Здесь место удобное для перехода — узкое и берега пониже и вот, попомни мое слово, — если эту канаву со временем не засыпят, мой мостик еще послужит. Ну, переходи осторожней да давай Александра догонять, а то он один всех гоголей перестреляет.
Да, предприимчивость бати, как мы заметили уже через месяц, по чернотропу, оказалась оцененной многими охотниками — как-то в декабре, возвращаясь этой дорогой с заячьего загона, на подходе к Кору мы заметили выбитую в низкой степной, пожухлой уже траве тропинку, которая привела нас к знакомому арматурному мостику. Тогда, перейдя разлившуюся канаву, мы, подростки, помнится, с восхищением поглядывали на шагавшего рядом отца, дивясь его смекалке и споря друг с другом о том, сколько этот батин мостик еще простоит...
Другой случай охотничьей предприимчивости мне пришлось наблюдать во времена наших августовских походов.
Август на юге — обычно очень жаркий и поэтому основная проблема, с которой сталкиваются охотники, — проблема питьевой воды.
Воды в болотах много и в августе, но пить ее так просто нельзя — значит, необходимо кипятить, а на это требуется время, которое для охотника так же ценно, как и питьевая вода, поэтому приходится выбирать — что на что менять, а в результате, как правило, теряешь и здесь и там.
Можно, правда, подгадывать так, чтобы места привалов совпадали с какими-нибудь природными или рукотворными источниками, но они в сухой, выжженной солнцем прикаспийской степи — явление редкое, да к тому же в самую жару пересыхают. Переходы от воды до воды обычно очень большие, а иногда и бесполезные. Да и с точки зрения стрельбы такие сложные маршруты далеко не всегда выигрышны, но делать нечего — солнечный или тепловой удар заработать легко, а последствия вдали от дома и дорог могут быть весьма тяжелыми.
Однажды, охотясь близ бакинской железки, мы случайно наткнулись на одну, не пересыхающую ни в какую жару лужу с характерным сероводородным запахом. Несмотря на этот запах вода в ней оказалась чистой и пригодной для питья — только очень мало ее из-под земли натекало. Наверное, в этих местах когда-то искали нефть, но неудачно, и теперь на месте изысканий из земли торчала ржавая-прержавая металлическая, запаянная сверху труба, окруженная тоненьким слоем прозрачной водички, видимо, нашедшей себе где-то под землей маленькую лазейку.
Я допускаю, что того, кто никогда не охотился на юге в жару, может быть, и покоробит использование для питья столь примитивного источника, но те, кому случалось целыми днями, как нам, вышагивать с двустволкой по бескрайним прикаспийским степям и предгорьям, полагаю, не будут слишком категоричны в своих оценках.
И вот однажды, в очень жарком августе, в предвкушении неминуемого утоления жажды, еле доковыляв до заветной трубы, мы с ужасом обнаружили пользующуюся подземным нашим источником отару овец. Чабан — высокий, загорелый мужчина, подошел к нам закурить и, видимо, заметив наши глубоко несчастные от жажды физиономии, посочувствовал:
— Плохо, конечно, что мои овцы могут здесь напиться, а я после них уже не могу — всю воду в лужице замутят, когда еще потом она очистится! А вода-то в этой трубе есть — это я точно знаю — в самую жаркую погоду коснись ее — всегда холодная и влажная. Вот только не добудешь ее оттуда.
Закурив, он попрощался с нами и, видимо, мало страдая от жары, погнал своих овец дальше в степь, оставив нас совсем разбитых усталостью и жаждой около затоптанной овечьими копытцами грязной лужи.
В отчаянии сбросив с плеч рюкзаки, попадали мы на самом солнцепеке (укрыться-то все равно негде!) и на какое-то время словно оцепенели. Говорить не хотелось, да и тяжело было вымолвить хоть слово совершенно сухим ртом.
Нет, чтобы представить жар и духоту этих августовских походов по дагестанским предгорьям, надо в них побывать — бумага не в состоянии передать столь горячего впечатления. Была, правда, маленькая надежда, что через какое-то время (неизвестно через какое) тонюсенький слой воды в этой луже очистится сам собою из-за постоянного притока подземной влаги и тогда, может быть, можно будет как-нибудь, через тряпочку, наполнить ею фляжки. Конечно, пить в жару подобную воду опасно, да что делать — до дому можно не дойти, не то, что до следующего «охотрайона».
Задумчиво лежащий рядом мой товарищ во многих походах — худенький шустрый паренек Витька вдруг вскочил, хлопнув себя по потному лбу ладонью:
— Братва, у кого пули с собой есть?! У меня-то нет, а ведь можно эту трубу прострелить. Она хоть и железная, но, смотрите, ржавая совсем — должна пуля взять. Тогда уж точно напьемся.
Все, как по команде, вскочили и начали рыться в рюкзаках, где лежали запасные патроны. Вот когда мы с братом с благодарностью вспомнили отца, всегда настаивавшего на том, чтобы в поход брать побольше любых патронов — запас мешка не трет. Общими усилиями собрали пять пулевых патронов. Странно все-таки, что в нашей компании, охотившейся на куликов и голубей, их оказалось так много.
Стрелять решили с близкого расстояния — труба, при ближайшем рассмотрении, оказалась хоть и ржавой, но довольно прочной. В том ее месте, где металл был как будто потоньше, нарисовали куском ракушечника небольшой кружок — цель.
После выстрела из трубы во все стороны брызнули кусочки окисленного железа, а на месте удара пули образовалось лишь углубление примерно в полпальца. Следующим выстрелом надо попасть именно в это углубление, значит стоять желательно совсем близко, почти вплотную к этой железяке — иначе можно не попасть — дробовик ведь не винтовка, чтобы сажать из него точнехонько одну пулю на другую. Однако совсем близко стоять тоже не здорово — свинцовая пуля, если встречает на близкой дистанции жесткое препятствие, частенько раскалывается от удара, и ее осколки, летя в разные стороны, могут задеть и стрелка, и сочувствующих. Следовало как-то обезопасить себя от подобных случайностей.
После непродолжительных дебатов основная масса томимых жаждой залегла за маленьким холмиком, оставив обвешанного вместо панциря несколькими рюкзаками спереди и с боков, ставшего очень толстым, Витьку один на один со ржавой, мертво торчавшей в жаркое небо трубой. Обвешанный рюкзаками, которые должны были защитить его от возможных осколков, огромный, на тоненьких ножках Витька, прижимавший к плечу любимую двустволку, вполне мог бы участвовать в конкурсе на лучший костюм охотника на слонов или носорогов.
Он подмигнул нам и поднял к плечу двустволку. Звук выстрела слился со звоном металла, и мы из своего укрытия с великим удовлетворением увидели, как из пробитой трубы брызнула тонкая долгожданная сверкающая струйка.
Нет, только тот, кто вот так проходил весь день по этой невыносимой жаре, сможет понять охватившую нас радость. Могучее «ура!» далеко разнеслось по выжженной солнцем степи и охотники наперегонки бросились к новому рукотворному источнику, подставляя свои затертые во многих походах фляжки.
А потом, совсем счастливые, мы пили и пили эту чистейшую подземную водичку и никак не могли напиться. И когда наконец, совсем удовлетворенные и запасшиеся сколько можно драгоценной влагой, решились все же покинуть это, ставшее теперь таким гостеприимным местечко, брат мой Александр — самый великий охотник, так расчувствовался, что в благодарность за испытанное удовольствие снял со своей фляжки пластмассовый стакан и, повернув вверх дном, надел на один из ржавых зубцов на верхушке этой железяки, чтобы и другие охотники могли пользоваться этим источником.
С уважением похлопывая своего старшего приятеля Виктора по худенькой спине, растроганный Александр приговаривал:
— Ну и голова же у тебя, братан! Прямо скажем, предприимчивая голова!.
Конечно, Витька на самом деле не был ему родственником, просто это слово «братан» в нашей охотничьей среде, сколько помню, всегда носило на себе оттенок не столько родства, сколько настоящего мужского уважения.
С тех пор прошло тридцать лет. За эти годы я много ездил по стране и наконец осел в большом, далеком от тех мест городе. И хотя тянуло меня, позабыв все, хоть разок пройтись по местам наших юношеских охотничьих походов, но бесконечные дела и проблемы, свойственные, наверное, любому взрослому человеку, не позволяли вырваться на юг.
И вдруг повезло. Командировка пришлась именно туда, в маленький городок, где мне когда-то посчастливилось впервые взять в руки собственную двустволку.
Побродив по знакомым с детства улочкам и бесполезно проискав в течение нескольких дней старых знакомых, я решил в одиночестве прогуляться по тем памятным с юности полям и болотам, где бродил с подаренной батей «бээмкой» и где испытал столько счастливых минут.
Стояла хорошая осенняя погода. Нежаркий освежающий ветерок дул откуда-то со стороны гор, и степь, давно не видевшая дождя, была суха и ровна, как стол, и наверное оттого ноги мои, как в далекой юности, шагали, не чувствуя препятствий и усталости, а глаза были устремлены вдаль — как на настоящей охоте я не мог позволить себе расслабиться, хотя и был в этот день совсем безоружным.
Пройдя в быстром темпе несколько знакомых с давних лет озерков, я, наконец, подошел к тому месту, где когда-то мой друг Витька создал новый источник. Время не пощадило его — за десятилетия и труба, и вода исчезли, и лишь темное пятно на холмике да груда ржавчины в центре его указывали место бывшего маленького рукотворного родника.
Постояв несколько минут, я двинулся обратно к городку — время уже было к вечеру. За десятилетия в знакомой прежде прикаспийской степи появилось много новых, неизвестно куда ведущих дорожек и троп.
Попав на грунтовую дорогу, которая, казалось, совпадала с направлением моего движения, я доверился ей и не напрасно — она вывела меня на берег обмелевшего знакомого водоема — Кора да так и шла себе берегом, повторяя его изгибы.
Канаву, где батя когда-то соорудил маленькую переправу, я заметил с высокого берега Кора еще издали. Она, не в пример озеру, разлилась с годами, превратившись в маленькую степную речушку.
Двигаясь по накатанной машинами дороге, я вдруг понял, что она ведет прямо к месту нашей давнишней переправы. Пораженный возникшей догадкой, я ускорил темп и через несколько минут оказался на берегу этой, разлившейся теперь водной преграды. И каково же было мое удивление, когда на месте брошенной когда-то отцом в воду железной арматуры я увидел мост. Небольшой, но настоящий капитальный мостик.
Отцовские слова о том, что его самодельная переправа еще послужит людям, подтвердились — народ оценил батину предприимчивость, о чем свидетельствовал этот сварной металлический мостик, способный выдержать, наверное, и грузовик.
Долго стоял я на нем, глядя сверху на мутную воду, вспоминая отца, наши совместные охотничьи походы, думая о том, что добрые дела не умирают, живут долго и служат не одному поколению людей.
Ложка дегтя
В каждом, даже самом положительном явлении есть своя «ложка дегтя». Правда, иногда она на первый взгляд незаметна, но это не значит, что безвредна.
Я — горячий поклонник ружейной охоты и убежден, что только она воспитала во мне человека и мужчину. Ну и, конечно, родители. Родители и охота.
Ружейная охота, ощущение ружья в руках очень взрослят молодого человека, ставят его выше безружейных, и потому сразу становящихся инфантильными, сверстников. Именно охота удерживает подростка от уличных традиций, которые, кажется, так и ловят в свои мерзкие сети любого юношу, особенно если он имел несчастье родиться где-нибудь в глубинке, в маленьком городке или поселке.
Я убежден, что даже одно осознание того, что ты — владелец собственного настоящего ружья, сразу заставляет юношу выучиться ориентироваться по звездам, разбираться в карте, пользоваться компасом, разводить костер из сырых дров и многому другому из того, чему, по логике вещей, должны были бы учить в школе, но почему-то не учат. Подросток, научившийся читать «великую книгу природы» — разбираться в породах птиц и диких зверей (что тоже прежде всего дает человеку охота), потом, даже и без ружья, в любом походе не кажется чужаком и сиротой.
Помню, мы с младшим братом Сашей, даже когда охота заканчивалась, готовы были целыми днями бродить в окрестностях нашего городишки, знали наперечет все лужи, кусты и болотины в радиусе чуть не двадцати километров. И учились, между прочим, неплохо. Наши головы оставались после таких походов свежими, не засоренными всякой ерундой трудного переходного возраста, да и стимул хорошо учиться был для нас вполне осязаем — отец мог не взять нас на охоту, если были плохие оценки. Батя был, вообще говоря, неплохим педагогом.
Одним словом, мы с братом с самого раннего возраста были убеждены в том (да, впрочем, я и сейчас так думаю), что родители у нас самые лучшие и, наверное, поэтому обычных конфликтов между «отцами и детьми» у нас дома было очень мало. Охота давала нам чувство гордости за свою семью. Шествуя по улочкам родного городка с настоящими ружьями на плечах и чувствуя на себе ошеломленные и завистливые взгляды знакомых и незнакомых сверстников, мы с благодарностью смотрели на шагавшего рядом отца, а дома горячо обсуждали все, что произошло с нами в походе.
И это чувство единения с природой, любовь к родному краю, испытанное человеком хоть раз, особенно в детстве, никогда не забывается, никогда не дает покоя и, словно за руку, тянут и тянут тебя за город в любую погоду — в шторм и затишье, в снег и жару, потому что все эти явления природы по-своему интересны и особенно понятны охотнику.
Но таково уж свойство человека: если он чем-то слишком увлекается, то часто теряет меру, а это приводит к неприятностям, к такой своеобразной «ложке дегтя в бочке меду». К сожалению, охотники тоже не застрахованы от этого. И эта самая ложка дегтя бередит твою охотничью душу долгие годы наравне с самыми радостными охотничьими воспоминаниями.
В ту далекую весну из-за штормов (жили-то у моря) и без того короткая весенняя охота пронеслась в этих нескончаемых ветрах словно в один день. Вот так просто пролетела и кончилась! Обидно было... Конечно, ружья наши были торжественно водворены до осени в кладовку, но мы с Сашей все равно, позавтракав пораньше (учились во вторую смену), старались до школы выбраться за город — посмотреть на дичь. Тем более, что по закону очередной подлости, именно с окончанием весеннего охотничьего сезона и наступила у нас настоящая весна.
Ветры утихли. Небо, хотя и оставалось облачным, приняло какой-то весенний оттенок. И главное — оно наконец-то наполнилось бесконечными стаями и стайками перелетных птиц.
Не жалея ног и всякий день залезая по уши в грязь, мы с Сашей азартно разглядывали небеса и тыкали в них пальцами, когда замечали дичь.
Родители не препятствовали нашим ежедневным прогулкам за город. Нет, нам решительно повезло с родителями! Но неистребимый охотничий дух, столь добротно привитый отцом, не только тянул нас любоваться природой, но и требовал хоть какого-то реального выхода. И уж коли ружья спрятаны в кладовку до осени, мы выходили за город с другим, более привычным этому возрасту оружием, — с рогаткой.
Рогатка эта была собственностью Саши, но он великодушно разрешал и мне стрельнуть по дичи. Мы, разумеется, знали, что коли охота закрыта, то стрелять по птицам даже из рогатки нельзя. Но искушение хоть капельку почувствовать себя охотником было свыше наших детских сил. Нашу совесть успокаивало еще и то, что из рогатки подстрелить дичь было трудно, результат наших охотничьих усилий до сих пор был нулевой. Утки и кулики, настеганные за время весенней охоты, были не настолько глупы, чтобы позволить ухлопать себя столь примитивным образом. Да и мы с Сашей, по правде говоря, не были уж такими кровожадными, как иногда еще пытаются изображать у нас ружейных охотников, может быть, лишь слишком азартными. Но кто ж в юности азартным не был!
Надо сказать, что отец пытался объяснить нам, что когда охота закрыта, то даже и из рогатки в птиц стрелять нельзя, но видя наши счастливые физиономии после загородных прогулок и безвредный эффект рогаточной охоты, скоро успокоился. Пусть, мол, дети промнутся перед школой — все лучше, чем дома сидеть.
В тот памятный день, грозивший с утра дождем, мы, наскоро перекусив, быстро-быстро убрались из дому, опасаясь, что собирающийся дождь заставит нас сократить и без того короткий поход.
А весна, несмотря на хмурившееся небо, уже в полную силу чувствовалась в природе. Степь до самых гор зазеленела, вокруг болотинок поднималась яркая нежная травка, и чибисы, уже давно разбившиеся на пары, наполняли воздух радостным криком. Первая волна перелетных птиц (в основном уток и гусей) уже ушла дальше на север и теперь только бесчисленные кулики носились над лужами. По ним мы пытались стрельнуть из рогатки, но, как и прежде, безуспешно. Переходя увлеченно от одной лужи к другой, незаметно подошли к маленькой рукотворной речушке, тихонько журчавшей среди зеленой степи. Усевшись на бережке, я стал было переобуваться, потому что натер ногу при ходьбе, а Саша, усевшись рядом, хоть и притомился, но продолжал бодро вертеть головой во все стороны — охотник не знает отдыха!
Приятно было после долгой ходьбы вот так свободно развалиться на сухой кочке и смотреть вдаль. Степь тянулась налево бесконечным ровным столом до самых далеких гор на западе. Направо, на восток, шли тополиные посадки по сухому песчаному берегу, а за ними мирно дремал, наслаждаясь хорошей погодой, древний Каспий. Тишина и мир лежали вокруг. И небо, все еще облачное, исходило совсем летним теплом. Какие все-таки теплые весны на юге!
Размечтавшись лежа на кочке, я чувствовал, что начинаю дремать. Но тут Александр толкнул меня локтем, сразу возвращая к действительности:
— Смотри, смотри — погоныш гуляет!
Приподнявшись, я действительно увидел, что по излучине канавы, у самой воды прямо на нас быстренько бежит небольшая длинноногая птичка темно-охристого цвета. Да, именно охота, ну и батя, конечно, научили нас, пацанов, даже издали безошибочно определять породы многих птиц. Брат мой не ошибся — на нас шагал, видимо, не замечая притаившихся над бережком охотников, погоныш — птица отряда пастушковых. Я слышал, что он, как и коростель, передвигается по земле пешком, а крыльями пользуется лишь когда вода преграждает ему дорогу, и в тот день впервые увидел, как это происходит в действительности.
Погонышей нам случалось стрелять несколько раз с отцом на осенних болотах. Они тогда казались не такими уж и маленькими, нагулявшими за лето жира и потому очень вкусными на сковороде.
Конечно, все эти соображения мгновенно пронеслись в наших юных охотничьих головах, заслонив собой последние поучения бати. Саша выхватил из кармана рогатку, зарядил ее дробью, которая позвякивала у него при ходьбе в карманах, привстал и, согнувшись, стал тихонько подкрадываться к краю обрывчика, внизу которого должен был пройти этот маленький ходок, возмутивший наш душевный покой. Разумеется я, как старший, не мог оставить младшего брата в столь ответственную минуту и, так же согнувшись последовал за ним.
Тихонько выставив головы из-за берега, мы всматривались в каждый камешек у воды, стараясь не прозевать дичь, но погоныш как в канаву провалился.
Вдруг на одном из многочисленных изгибов канавы, на фоне светлой воды на секунду мелькнул и пропал знакомый маленький силуэт на тонких ножках. Не сговариваясь, мы кинулись бегом, плюхая по лужам, чтобы, сделав крюк, выйти к берегу подальше и там уж перехватить погоныша. Пробежав так метров триста, запаленно дыша, мы снова согнулись пополам и почти бесшумно выползли на берег речушки. И вновь все повторилось один к одному: мы долго вертели головами направо и налево, ожидая появления дичи, и опять, случайно глянув налево, мой глазастый брат заметил уже довольно далеко на очередном повороте маленькую темно-охристую птицу. Да сколько же он нас обгонять будет?!
Галопом понеслись мы по лужам сначала от этой злополучной канавы, а потом, сделав на этот раз чуть не полукилометровый крюк, опять ближе к ней. Теперь-то уж мы были совершенно уверены, что обогнали погоныша и, выскочив на берег, плюхнулись прямо в грязь — так сказать, залегли в засаду, представляя, как из-за ближайшей излучины появится предмет наших охотничьих мечтаний.
И действительно, не прошло и нескольких минут (быстро же они бегают, эти погоныши!), как справа, из-за поворота, бесшумно появилась и быстренько засеменила по бережку небольшая птица. Не замечая спрятавшихся врагов, она бойко приближалась к нам.
И тогда великий охотник Саша тихонько поднял натянутую рогатку. Глядя во все глаза на приближавшегося погоныша, я лишь услышал, как смачно чмокнула спущенная резина братова оружия и увидел вспенившую воду вокруг птицы.
— Попал!! — заорал брат в восторге и кинулся к воде.
Когда я подошел к Саше, он уже изучал добытую дичь. Взяв в руки птицу, я был поражен ее худобой — невесомый комок спутанных пестрых перьев лежал на ладони.
— Ну, мы сегодня — охотники знатные! — сиял от счастья брат. — Придем домой, папе покажем, он обрадуется за нас! А уж какое жаркое мама сделает — пальчики оближешь!
Домой мы шли быстро и весело, ухарски прыгая через лужи. Когда ворвались домой, отец сидел за столом и обедал. Мы наперебой принялись ему расписывать, как подкрадывались к погонышу, как Саша целился из рогатки, а в заключение Саша гордо вытащил из кармана помятого погоныша и высоко поднял над столом.
Жующий отец окинул нас каким-то непривычно-усталым взглядом, немного помолчал и потом осуждающе покачал головой:
— Научил я вас кажется... Зачем же вы его убили, такого маленького? Он шел издалека, может, гнездо бы здесь свил, а вы... Не жалко, а?
Непривычный тон бати-охотника поразил нас, как громом. Это ведь он, наш отец, учил нас и стрелять, и скрадывать дичь, и всегда так искренне радовался нашим успехам на охоте! А теперь, когда мы продемонстрировали на практике навыки скрадывания дичи, — вдруг такая «похвала»! Было от чего растеряться...
— Ну, а что мы не так сделали? — начал обиженный в лучших чувствах Саша. — Охота — это же всегда стрельба по дичи, а погоныш — прекрасная дичь. Ты же сам говорил...
— Только не забывай, — перебил его отец, — что охота существует тогда, когда она разрешена, а сроки и запреты — не с потолка пишутся — в них смысл есть! Посмотри, твой погоныш худющий, а живот у него надутый — небось яички в себе носил, а вы, загубив его, сегодня и выводок его напрасно загубили. Тоже мне, охотнички... — отец, не доев, встал из-за стола и, кивнув матери, стал одеваться.
— Смотрите, в школу не опоздайте, стрелки. Вот уж действительно, ложку дегтя на закуску мне припасли, — грустно улыбнулся он на прощание, закрывая за собой дверь.
Впервые после удачной охоты как-то без аппетита обедалось нам с братом. И уже уходя в школу, Александр тихонько открыл холодильник, где у нас стояла специально сделанная металлическая сетка для дичи (семья-то была охотничья!), взял из нее завернутого в газету злополучного погоныша и молча положил в помойное ведро. По дороге в школу он долго о чем-то сосредоточенно размышлял, а потом вдруг достал из кармана пальтишка любимую рогатку и далеко забросил в кусты.
— Жалко, батю расстроили, — заговорил он наконец, расставшись со своим карманным оружием.
* * *
Давно это было... Дети-охотники давно выросли, а их отца уже нет в живых. Но и став взрослыми, мы оба до сих пор помним его слова о ложке дегтя и, оказавшись в походе с детьми, стараемся передать смысл этих слов новому поколению. Авторитет отца-охотника всегда велик в глазах его сыновей. Значит и воспитывать парней в таких семьях несложно.
