Егоров Олег Алексеевич
Несколько дополнительных штрихов к истории русской охотничьей терминологии
Термины, «ловчий» и «сокольничий» пути, ушли в глубокую старину, и как в старой, так и в современной русской охотничьей литературе с этими понятиями связано много путаницы. Как правило, под понятиями «ловчий» или «сокольничий» пути понимается соответствующее охотничье ведомство.
Одним словом, априори считается, что «ловчий путь» ведал всей княжеской зверовой охотой, а «сокольничий путь» соответственно — всей птичьей. Между тем термин «путь» (не имеет значения какой) в средневековой Руси означал нечто совсем другое.
Учреждение, управлявшее всем Великокняжеским хозяйством (двором), так и называлось — «дворец», и возглавлял его, соответственно, «дворецкий». Все земли, обслуживающие непосредственно нужды Великокняжеского двора, назывались «дворцовыми». В подчинении у дворецкого были все другие дворцовые чины: казначей, ясельничий, постельничий и т. д., в том числе и чины, занимающиеся ведением охоты Великого Князя — ловчий и сокольничий.
«Путём» же называлась «определённая административно-территориальная единица, население которой судилось и облагалось поборами феодалом, исполнявшим те или иные служебные обязанности по дворцовому ведомству»[1]. Или по-другому — «путь — это кормление, выдававшееся лицам из состава дворцового ведомства. Лицо, получившее тот или иной «путь», обладало правом сбора в свою пользу доходов с определённой территории, а также правом суда и управления в отношении его населения»[2].
Таким образом, «ловчий путь» — это сёла и деревни, находившиеся под управлением княжеского ловчего, который собирал с них доход на себя и своё ведомство, а заодно вершил там суд и расправу. Эти земли не были его собственной вотчиной или поместьем, это была часть княжеских земель, выделенная в качестве платы за исполнение обязанностей ловчего. Можно сказать и так. Это были княжеские земли, доходы с которых шли не прямо на князя, а на содержание должности ловчего при княжеском дворе. Отсюда вытекает, что было вовсе необязательно, чтобы в состав ловчего и сокольничего путей входили земли, на которых протекала сама княжеская охота. Князь имел право охоты на всех землях своего княжества и потому не могло быть какого-либо искусственного ограничения.
Поставка дичи и пушнины на княжеский двор шла со всех дворцовых земель княжества, которым это было вменено в повинность, а не только лишь с земель ловчего и сокольничего путей. Другое дело, что ловчий или сокольничий, имевшие право так называемого «боярского суда», т. е. суда высшей инстанции на землях своего пути, естественно, старались разместить здесь же и лиц, обслуживающих нужды княжеской охоты: псарей, тенетников (воровников) и т. д., т. е. зависимых от них людей. Лица же, поставляющие дичь и пушнину на княжеский двор: бобровники, заячьи ловцы и т. д., т. е. занимающиеся традиционными охотничьими промыслами, а не организацией княжеской охоты, жили по сёлам и деревням в местах своего промысла и не нуждались для организации своего труда в каком-либо руководстве со стороны княжеского ловчего. Да это и не входило в круг его обязанностей. Если лица, занимающиеся охотничьим промыслом, жили на землях, которые не входили непосредственно в состав ловчего пути, то они управлялись и судились не ловчим, а именно местным волостелем, который и собирал с них положенные повин-ности в княжескую казну.
До середины XV века, т. е. в период удельной раздробленности, дворец управлял всеми землями княжества, собирая с них доход в княжескую казну. Со второй половины XV века, с обретением независимости и началом централизации Московского государства, начался постепенный процесс размежевания чёрных (государственных) земель и собственно дворцовых. Соответственно управление великокняжеским хозяйством начало обособляться от государствен-ного управления и стало занимать по отношению к последнему подчинённое место. По мере постепенного присоединения к Московскому государству бывших великих и удельных княжеств, например, Твери, Рязани, Великого Новгорода и т. д., возникла система «областных дворцов», управлявшихся «областными дворецкими». В связи с этим сам Московский Великокняжеский дворец в начале XVI века получил собственное название — «Большой дворец».
Соответственно, если под управлением областного дворца находились земли, которые до этого в данном уделе входили в состав того или иного пути, например, ловчего, то лицо, назначенное ими управлять, могло получить звание «областного ловчего», например, тверского («ловчий тверского пути»). Но чаще всего этого не происходило, и управляющий, пусть и землями бывшего ловчего пути того или иного удела, был просто волостелем или наместником, хотя управляемые им земли чаще всего сохраняли свое старое название. Например, по писцовым книгам XVI века известны земли ловчего пути Владимирского уезда. Однако из разрядных списков того же XVI века не известен какой-либо владимирский ловчий, что естественно, т. к. дворцовые земли Владимирского уезда управлялись Большим дворцом. Но и московский ловчий не управлял этими землями. Назначенный же волостелем или наместником служилый человек, даже в том случае, если получал звание областного ловчего, был просто управителем и не занимался какой-либо организацией охоты для Великого Князя, как ошибочно полагал это Кутепов, писавший в своем труде, что «до смутного времени у провинциальных ловчих было и прямое дело, и действительные права: они заведовали промысловою охотою на царских угодьях в том или другом «пути», устраивали зимнюю потеху для царей, когда последние приезжали в их «путь», и за что получали во владение слободы, деревни и пустоши»[3]. Понятно, что промысловою охотою никто ни на ка-ких землях не заведовал. В противном случае мы должны были бы назвать великокняжеских наместников, собиравших дань пушниной с промыслового населения Московской Руси, первыми русскими охотоведами. Но это просто абсурд.
В середине XVI века в ходе Приказной реформы Ивана Грозного все областные дворцы были ликвидированы и их функции перешли к соответствующим приказам. Те земли, которые остались непосредственно за Государем, перешли в ведение Приказа Большого дворца; земли, поступившие в вотчинно-поместный фонд, — в ведение Поместного приказа и т. д. Если земли переходили в Поместный приказ и поступали в раздачу, то само собой никаких «путей» более не оставалось. Если же земли оставались дворцовыми, то за ними часто, как пережиток старины, сохранялось прежнее название. Но именно как название административно-территориальной единицы и не более того. Почти все последние осколки этих бывших ловчих, сокольничих, да и других путей бывших удельных княжеств после смутного времени поступили в поместную раздачу, как произошло это, например, с уже упомянутыми выше землями ловчего пути Владимирского уезда[4], и исчезли навсегда.
И ещё раз ошибается Кутепов, указывая, что «княжеские охотничьи угодья, объединяемые в целях управления в отдельные группы, носили названия путей»[5], таким образом, сужая само понятие «путь». На самом деле, как было показано выше, ловчий или сокольничий пути это были не только и не столько охотничьи угодья. Поэтому вновь ошибается Кутепов, когда в обоснование того, что в Московском княжестве охотничьи угодья ценились очень высоко, приводит в пример хорошо известное «Докончание» 1350/51 года сыновей Ивана Калиты, в котором впервые в русских документальных источниках упоминаются ловчий и сокольничий пути.
На самом деле место, на которое ссылается Кутепов в обоснование своего тезиса о высокой ценности охотничьих угодий, в договоре сыновей Калиты звучит так: «...да тобе (т. е. Великому Князю — О. Е.) соколничий путь и садовницы, да конюший путь, и кони ставити..., ловчий путь, тоже и потом на старейший путь, кто будет старейшим, тому пол-тамги, а молодшим двум пол-тамги, а опричъ того все на трое...»[6] Не об охотничьих угодьях хлопочет Великий Князь, а о своих землях и доходах, об усилении и укреплении своего Великого Княжения. Нет ещё сил да и законных прав ликвидировать и присоединить к своим владениям выделенные отцом уделы для младших сыновей, так хоть рвануть на себя то, что отдано отцом им всем в нераздельное владение.
Поняв термины «сокольничий» и «ловчий» пути как синонимы охотничьих угодий (что было невозможно, т. к. тогда ловчий и сокольничий пути должны были бы занимать все земли, пригодные для княжеской охоты, и чего мы в действительности нигде не видим), Кутепов, в довершение всего, смешал в общую кучу реалии XV века, т. е. периода удельной раздробленности, и реалии XVI века, т. е. периода централизованного Московского государства и окончательной ликвидации системы удельных княжеств; при этом, не только путая, но и просто не понимая разницы между волостелем и ловчим. «Дворцовые поселения при охотничьих угодьях, — пишет Кутепов, — напротив, ведались уже не волостелем, но ловчим, который заведовал станом. В таком случае к ловчему переходили обязанности и права волостеля, и случалось иногда, что должность волостеля и ловчего совмещались в одних руках»[7].
Ловчий ведал только теми поселениями, которые непосредственно входили в ловчий путь, и где он был волостелем, т. е. управителем. Однако не все поселения, нёсшие охотничьи повинности, например, бобровники, помытчики и т. д., входили в состав ловчего пути. Точно так же как в состав ловчего пути входили поселения, несшие самое обычное тягло, а не только те, которые несли именно охотничьи повинности. Суть состояла в том, что доходы с ловчего пути шли прямо на ловчего и на его ведомство и никуда более. Точно так же доходы с поселений, несших охотничьи повинности, но при этом не входивших непосредственно в состав ловчего пути, шли прямо по принадлежности: на Государя, на монастырь, на князя или на кого другого. Управлялись они волостелем или наместником. Ни тот, ни другой, естественно, никакими ловчими и близко не были, а занимались лишь управлением этими поселениями, т. е. собирали положенные с них доходы и осуществляли судебные функции по отношению к управляемому ими населению.
Это хорошо видно на примере двух грамот одного из последних удельных князей Московской Руси Владимира Андреевича Старицкого, данных им в 1561 году крестьянам бобровничей полусохи[8]. В первой из них — Оброчной, определявшей новую величину налагаемого на крестьян оброка, читаем: «По Государеву княж Володимерову Ондреевича слову, дворецкий князь Ондрей Петрович Хованский дал на оброк... в Замосковной волости в Вохне полусохи бобровничей... да с тех со всех деревень девяти давали ловчего корму по штидесять алтын на год; и всего они с тех девяти деревень ... с полусохи давали дани и ямских денег оброку по двадцати рублев и по двадцати по пяти алтын на год... а ныне им, со всех тех деревень давати за дань, и за посошный корм, и за дворовое дело, и за волостелин присуд, и за ловчего пути, и за тиунский и за праветчиков и за доводчиков побор, и за все пошлины, пятьдесят один рубль, да пошлины по два алтына с рубля...[9] В другой грамоте, Судной, определявшей нормы гражданско-уголовного права, читаем: «Се яз Князь Володимер Ондреевич пожаловал есми в Замосковной волости в Вохне бобровничей полусохи крестьян... от суда волостелина, и от ловчего, и от их пошлиных людей отставил; а быти у них в судьях их же полусохи бобровничей крестьянам, которых они себе излюбят всеми крестьянами той полусохи... а судити ему по сей нашей грамоте...»[10]
Упомянутый же Кутеповым термин «стан» здесь и вовсе ни при чём, т. к. само понятие «стан» окончательно утряслось лишь в XVII веке, когда под ним стали подразумевать административно-территориальную единицу, управлявшуюся назначенным из Москвы царским наместником, в отличие от «волости», которая управлялась выборным губным старостой.
В качестве бесспорного доказательства своих теоретических выкладок Кутепов привёл два примера. Первый из них — это Уставная грамота, данная Иваном Грозным бобровникам Ильмехотского стана Владимирского уезда.
Вначале Кутепов лишь предположил, что местный волостель исполняет обязанности ловчего. «В делах управления и суда Ильмехотские бобровники подчинялись местному волостелю, который, очевидно, исполнял также и обязанности ловчего и имел при себе тиуна и доводчика, непременных помощников ловчего. Содержание этих трёх лиц составляло повинность бобровников и обеспечивалось сборами с них установленных «кормов» и некоторых обычных даней и пошлинами с судебных дел между Ильмехотскими бобровниками»[11].
Весьма странное предположение об исполнении волостелем обязанностей ловчего только на том основании, что у него есть тиун и доводчик! И почему тиун и доводчик не могут быть при этом не только непременными помощниками ловчего, но и любого волостеля?! Тем более что и тиун, и доводчик были официальными административно-судебными должностями в местном административно-территориальном аппарате Московского государства.
Однако уже всего через пару страниц Кутепов, без всяких обиняков, называет волостеля ловчим. «В Илъмехотском стане ловчий судил единолично сам или через своего тиуна, но зато из его компетенции было изъято душегубство, подлежавшее суду Владимирских наместников»[12]
Стоит заметить, что изъято было не только душегубство. Дело было в том, что в условиях централизованного государства волостель осуществлял лишь суд низшей инстанции, т. е. не имел права так называемого «боярского суда». Все тяжкие преступления перешли под юрисдикцию власти более высокого ранга. В данном случае под юрисдикцию Владимирского наместника.
Чтобы доказать, что Ильмехотский волостель есть ловчий, Кутепов в параллель Уставной грамоте Ивана Грозного привёл второй пример — грамоту удельного Дмитровского князя XV века, данную собственному ловчему. В связи с тем, что в обеих грамотах речь идёт о бобровниках, Кутепов сделал сравнение формуляров этих грамот и выяснил, что разница между ними заключается лишь в том, что ловчий Дмитровского князя в поселениях бобровников Каменского стана Дмитровского Удельного княжества «ведал все без исключения судебные дела с правом смертной казни заведомо лихих людей»[12].
«Всякая синица это птица, но не всякая птица это синица». Княжеский ловчий, получивший те или иные сёла и деревни «в путь» или «в корм», естественно, был их волостелем. Но в отличие от волостеля XVI века, ловчий XV века получал земли «в путь» с правом «боярского суда» на них, т. е. суда высшей инстанции. В то же время он был и оставался княжеским ловчим, т. е. занимал одну из высших должностей при княжеском дворе. А вот просто волостель, даже и управлявший поселениями, нёсшими охотничьи повинности в пользу князя, не был ловчим. Он был лишь управителем низшей административно-территориальной единицы княжества и не более того. И, естественно, не только не занимался какой-либо организацией княжеской охоты, но и вообще не занимал никаких должностей при княжеском дворе.
В результате централизации Московского государства, когда Великий Князь стал не просто первым среди равных, а единственным (все остальные лишь его слуги и холопы), бывшие удельные князья, хоть и вошли в верхушку Государева Двора, но стали самыми обыкновенными служилыми людьми, получавшими за свою службу вотчины и поместья. Дворцовые чины остались только в составе Государева Двора. Но долго ещё сопротивлялась удельная старина. И одним из последних её пережитков в системе дворцовых чинов был чин «тверского ловчего» (или «ловчего тверского пути»). Пока в составе Государева Двора существовал этот чин (до 1618 года), настоящий ловчий в отличие от него звался «московским ловчим» (или «ловчим москов-ского пути»).
Почему именно чин «тверского ловчего» из всех провинциальных чинов сохранялся так долго? Ведь с момента ликвидации областных дворцов прошло более 60 лет, а с момента присоединения Тверского княжества к Москве (1485 год) и вовсе больше 100. Дело в том, что в 1576 году Иван Грозный, вернув себе Царский трон и отставив своего назначенца на Московское Царство Симеона Бекбулатовича, пожаловал последнего Великим Князем Тверским, тем самым создав марионеточное княжество в составе Московского государства. Сразу после смерти Грозного его преемник, Федор Иванович, с подачи своего советника Бориса Годунова, ликвидировал Великое Княжество Тверское, а самого Симеона лишил титула Великого Князя и сослал в его тверское имение Кушалино. Соответственно был ликвидирован и двор Великого Князя Тверского, а на территории княжества восстановлено центральное управление и все дела княжества перешли под юрисдикцию соответствующих центральных приказов. Земли и пути, входившие в великокняжеский домен, перешли под управление Приказа Большого дворца и по большей части сохранили своё прежнее административное название. Потому управлявший бывшими землями тверского ловчего пути получал звание не волостеля, а именно ловчего тверского пути. И такое положение сохранялось до самой смуты.
Но уже после смуты и московским, и тверским ловчим был, как правило, один и тот же человек. «Пожаловали есмя дворянина нашего Ивана Безобразова, за ево службы, дали ему ловечъство московское и тверское с путем, как и прежние московские ловечные и тверские тое ловечъство держали и владели»[14]. Т. е. пожаловано и ловчество, и путь за службы во владение для получения дохода, причём за службы отнюдь не на охотничьем поприще.
Даже из скудных документов мы видим, что чин областного ловчего, скорее всего, являлся лишь почётным званием с правом получения дохода с соответствующего пути, и никакой организацией охоты для Государя получивший этот чин не занимался, как попытался доказать обратное Кутепов, сославшись на следующий документ.
В 1618 году тверской ловчий Маматов бил челом Государю, что «велено ему быть Ловчего пути в Тверских ловчих и что де было Тверского Ловчего пути в городах преж сего слобод и деревень и пустошей, чем преж тверские ловчие владели и тверская де псарская слободка от литовского разоренья и от пожару в конец запустела, а деревни в раздаче, а пустоши заросли лесом и Государь бы его пожаловал велел бы ему дати в тех Тверских раздаточных деревень и запустелых пустошей место в Кашине псарскую слободку, а та де слободка к Государевым дворцовым селам и к черным волостям не приписана и в поместье и в вотчины никому не отдана»[15].
Из этого документа абсолютно точно видно, что тверской ловчий путь это определённая административно-территориальная единица. Что Маматов, получив чин тверского ловчего, получил и право собирать доход с тверского ловчего пути на себя. Вступив в управление, он обнаружил, что часть земель обезлюдела, а те поселения, где сохранились жилые крестьянские дворы, мобилизованы в вотчинно-поместный фонд и поступили в раздачу служилому сословию. Мобилизация земель для верстания служилых проходила, естественно, по Государеву указу, поэтому у Маматова нет шансов вернуть эти земли в состав бывшего ловчего пути. Но так как «земля наша обильна, порядку только нет», в Московском государстве существовало правило: если какой служилый разыскивал земли, незаконно захваченные кем-либо, и подавал о том челобитную, то Поместный приказ после соответствующей проверки верстал эти земли на него в первую очередь. Правда, лишь в том случае, если это было положено ему по его поместному окладу. Маматов разыскал-таки в Кашине псарскую слободку, которая не принадлежала ни к чёрным (т. е. государственным), ни к вотчинно-поместным землям. Челобитная подана, заскрипели приказные шестерёнки, и по сыску оказалось, что была та псарская слободка в Кашине в составе тверского ловчего пути ещё при царях Иване Васильевиче и Фёдоре Ивановиче «исстари». Трудно сказать: так ли было на самом деле, или дал Маматов «на лапу» приказным строкам? Но, в противном случае, раскопай они другое, улыбнулась бы ему та слободка. А так, пожаловал Государь, «велел ему дати в ловчего пути в прежних ловчего пути в Тверских пустошей место, которые ныне в раздаче и Государева жалованая грамота на ту Кашинскую псарскую слободку из Приказа Большого дворца дана почему ему тою слободкою владети и доходы свои с жильцов, которые в той слободке живут имати, и воеводам ни с чем в слободке жильцов ведать не велено, а велено тою слободку ведати в сем одном Приказе Большого дворца»[15].
Отсюда мы ясно видим, что слободка эта только по названию псарская, но никаких псарей в ней нет и в помине. А живёт здесь самое обычное тяглое население. Ловчему она дана как дополнительное жалование, положенное ему по должности, и не более того, т. е. заступит на его должность другой, и он получит эту слободку, которая, как и положено, отошла по принадлежности к дворцовым селам, ведавшихся Приказом Большого дворца. Ко всему прочему у ловчего забраны и судебные полномочия, т. е. все население слободки судится в Приказе Большого дворца.
Кашинская псарская слободка это всё, что осталось от тверского ловчего пути. Какие уж тут охотничьи угодья?! Однако вскоре Маматов был пожалован в московские ловчие и более уже мы никогда не только не встречаемся с каким-либо областным ловчим, но и не слышим вообще никакого упоминания об областных ловчих путях. Последний пережиток удельной старины окончательно канул в Лету.
Что же касается московского ловчего пути, то, по всей видимости, уже со второй половины XVI века он перестал быть чисто административно-территориальной единицей, с которой ловчий получал доходы на себя и свое ведомство, и под ловчим путём стало пониматься нечто другое.
Составители «Записки о Царском дворе...», датирующейся 1610—13 гг., определили его как: «...оступы, где зверинцы лосиные и еленные, и серны, и где медведи и волки, везде то ловчего путь...»[17] Т. е. ловчий путь это совокупность потешных зверовых дворов, в которых Государь изволит тешиться зверовою охотою.
То, что с XVII века термин «ловчий путь», как и «сокольничий», перестал обозначать административно-территориальную единицу, было прямым следствием реформ, проведённых Иваном Грозным, одним из результатов которых было изменение принципов оплаты за исполнение тех или иных обязанностей при Государевом Дворе. В XVII веке система «кормлений», как и «путей», окончательно ушла в прошлое. За исполнение тех или иных обязанностей в составе Государева Двора служилый человек стал получать денежный или поместный оклад.
Последний отблеск старины мы видим здесь в 1635 году, когда пожаловал Государь И. Ф. Леонтьева, «велел быть в ловчих с путем Московским»[18]. Возможно, что помимо обычного денежно-поместного оклада, полагавшегося ловчему по его должности, Государь дал Леонтьеву и какие-то села и деревни «в путь». Как, к примеру, позднее, в 1654 году, это было сделано по отношению к боярину В. В. Бутурлину, получившему Жалованную грамоту на «Дворечество с путем», в которой было указано: «...А в путь ему пожаловати (далее следует перечисление ряда сел и слобод в Ярославле и Ярославском уезде — О.Е.)... А что тех Дворецкого пути всяких доходов будет в сборе, и тех доходов по книгам указали есмя, половину имати на Нас, Великого Государя в Наши доходы, а другую половину отсылати к Боярину Нашему и Дворецкому к Василъю Васильевичу, а рыбу с тех слобод ловить на Нас Великого Государя по прежнему...»[19]
Пример этот весьма показательный. Хорошо видно: само понимание того, что путь — есть кормление, жалованное сюзереном своему феодалу за исполнение определённой должности при дворе, у людей XVII века всё ещё сохранялось. Однако реальное наполнение этого понятия уже совершенно другое. Бутурлин не имеет прямого отношения к этому пути, т. е. не управляет им, не судит его население, не собирает с него положенные доходы и пошлины и т. д. Этим занимаются местные волостели и наместники. По сути мы видим здесь то, что, говоря современным языком, называется «рентным платежом». Государь за заслуги назначил Бутурлину дополнительный пожизненный оклад, который обеспечивается частью доходов с государевых имений, т. е. он называется путём лишь по старине, но подлинного отношения к старинному понятию пути уже не имеет.
Ко всему прочему, случай с Бутурлиным есть всё же исключение, т. к. свои награды, в том числе и право на часть доходов с дворцовых сел и слобод, он получил за исключительные заслуги перед Государем. Бутурлин приводил к присяге Царю украинского гетмана Богдана Хмельницкого и левобережную Украину. Без всякого преувеличения — выдающееся событие в истории России. Событие, не только знаковое для всего Московского государства, но естественно повлекшее за собой и изменение титулатуры Московского Царя, ставшего отныне «всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцем». Дело нешуточное, однако.
В отношении же Леонтьева, скорее всего, надо предполагать простое употребление привычного формуляра, не имевшего уже никакого отношения к реальному старинному ловчему пути. Однако в отличие от, к примеру, «конюшего» или «стольничего» путей, сами термины «ловчий» и «сокольничий» пути в XVII веке сохранились, т. е. оказались востребованными. Почему?
В результате начавшейся со второй половины XV века централизации Московского государства, закончившейся в середине XVI века реформами Ивана Грозного, в ходе которых, по словам немца-опричника Г. Штадена: «Хотя всемогущий бог и наказал Русскую землю так тяжко и жестоко, что никто и описать не сумеет, все же нынешний великий князь достиг того, что по всей Русской земле, по всей его державе — одна вера, один вес, одна мера! Только он один и правит! Все, что им прикажет он — все исполнится и все, что запретит — действительно остается под запретом. Никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне»[20]; в составе центрального бюрократического аппарата государства, естественно, образовалось и два таких приказа, как: «Приказ ловчего» и «Приказ сокольничего». Правда, часть функций, относившихся к ведениям ловчего и сокольничего, ведалась отчего-то и в Конюшенном приказе (некоторый параллелизм и недостаточная прописанность зон ответственности в деятельности центральных ведомств был не только характерной особенностью приказного строя Московского государства, но и его одной из слабых сторон). Это позволяет сделать допущение о том, что оба выше названных приказа, возможно, всё-таки входили в состав Конюшенного приказа или, если так можно выразиться, курировались этим приказом. Однако сами потехи явно представляли собой вполне самостоятельную единицу в составе государственного аппарата. Потому в уже упоминавшейся «Записке о Царском дворе...» ловчее и сокольничее ведомства указаны отдельно от Конюшенного приказа.
После смуты Государевы потехи были восстановлены по старому чину. Каких-либо существенных отличий от положения, установившегося со времен Грозного и его преемников, в царствование Михаила Федоровича мы не видим. Соответственно, не видим и какого-либо отличия в понимании ловчего пути. Ловчий путь в это время оставался совокупностью потешных зверовых дворов, в которых Государь тешился зверовой потехой.
В царствование Алексея Михайловича, известного в отечественной истории как одного из самых страстных охотников из всех русских царей, Государевы потехи получили дальнейшее развитие. Сокольничее ведомство, курировавшее любимейшую потеху Государя, вообще резко повысило свой статус, перейдя в непосредственное его ведение, т. е. перешло в состав Тайного приказа. Ловчее ведомство, практически ставшее самостоятельным, подобрало под себя всё, что так или иначе было связано со зверовой потехой и ведалось в других приказах, т. е. всех охотников ловчего пути и все потешные дворы и зверинцы. В связи с этим «Приказ ловчего» всё больше начинает ассоциироваться с самим ловчим путём. И оба этих понятия начинают сливаться, образуя новое: «Приказ ловчего пути». Потому всё чаще и чаще мы видим в документах такие оговорки: «Октября в 9 день (1668 года — О. Е.) Великий государь указал дать своево государева жалованья в приказ ловчего пути...»[21]
Соответственно и все служители ловчего ведомства, а не только охотники, которые с начала XVII века, как правило, писались с дополнительным определением — «охотники ловчего пути» (для отличия от других охотников, в первую очередь, ямских), начинают также все чаще и чаще писаться с тем же дополнительным определением: «ловчего пути псовник», «ловчего пути конные и пешие псари» и т. д.[22] Можно сказать, что только со времени Алексея Михайловича, но никак не раньше, ловчий путь начал де-факто становиться названием ловчего ведомства, вытесняя не только старинный путь, означавший административно-территориальную единицу, но и более поздний, обозначавший собой совокупность Государевых потешных зверовых дворов. Однако общепринятым названием ведомства ловчий путь в действительности так и не стал. Помешал этому ряд объективных причин.
Дело в том, что с середины XVII века за двумя важнейшими отделами Государевых потех окончательно закрепились и стали общеупотребительными термины: «псовая охота» и «птичья охота». Одновременно с этим из иерархии Государева Двора окончательно исчезает такой дворцовый чин как сокольничий. И хотя в это же время, т. е. в Царствование Алексея Михайловича, произошло фактическое разделение птичьей и псовой охот в статусном отношении, обоими отделами остался управлять один человек, а именно, ловчий. В то же время в своих названиях оба отдела имели общий термин «охота». Это привело к возникновению общего для них понятия — «Государева охота». В Царствование Алексея Михайловича оно становится общеупотребительным и, по крайней мере в разговорной речи, всё чаще начинает подменять собой понятие «Государевы потехи». Закреплению понятия «Государева охота» способствовало и то обстоятельство, что для служилых людей XVII века термин «путь», безотносительно даже какой, был всё ещё живой стариной, подразумевающий собою определенную административно-территориальную единицу, выделенную тому или иному служилому человеку для кормления. В то же время термин «охота» никакой исторической нагрузки под собой не имел, т. к. был новиной и понимался людьми XVII века в своем исконном древнерусском значении, т. е. как радость, веселье, ликование, желание[23]. Таким образом, само слово охота гораздо лучше, чем ловчий или сокольничий пути, подходило для обозначения самой сути Государевой потехи, т. е. как радости, веселья и удовольствия Государя. Именно поэтому, когда в результате реформ Петра I произошла очередная смена структуры всего Государева Двора, термин «ловчий путь» (равно как и «сокольничий путь») в качестве названия охотничьего ведомства оказался невостребованным и потому сразу же прочно забытым. А вот термин «охота», так же как и «охотник», остались.
Сноски
[1] Зимин А. А. О составе дворцовых учреждений Русского государства конца XV—XVI вв. //Исторические записки, т. 63. — М., 1958, с. 183.
[2] Памятники права периода образования русского централизованного государства XIV—XV вв. — М., 1955, с. 315.
[3] Кутепов Н. И. Царская охота на Руси, т. 2. — СПб., 1895, с. 111. Здесь и далее все ссылки на Кутепова даются по так называемому «манускрипту», более удобному для работы исследователя. Об этом издании подробнее см.: Егоров О. А. Царская охота генерала Кутепова // Охотничьи просторы, 1998, кн. 1—2.
[4] Готъе Ю. Замосковный край в XVII веке. — М., 1906, с. 308.
[5] Кутепов. Великокняжеская и Царская охота на Руси, т. 1. — СПб., 1894, с. 139.
[6] Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. — М.—Л., 1950, с. 11.
[7] Кутепов. Указ. соч., т. 1, с. 141.
[8] Соха — окладная единица, во второй половине XVI века содержала в себе в зависимости от качества от 800 до 1300 четей земли. Четь или четверть, в переводе на современные единицы площади, содержала в себе около полугектара земли.
[9] Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи археографической экспедициею ИАН, т. 1, 1294—1598. — СПб., 1836, с. 279.
[10] Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи археографической экспедициею ИАН, т. 1, 1294—1598. — СПб., 1836, с. 280.
[11] Кутепов. Указ. соч., т. 1, с. 143.
[12] Кутепов. Указ. соч., т. 1, с. 145.
[13] Кутепов. Указ. соч., т. 1, с. 145.
[14] Цит. по: Словарь русского языка XI—XVII вв., вып. 8. — М., 1981, сс. 265—266.
[15] Цит. по: Кутепов. Указ. соч., т. 2, с. 257.
[16] Цит. по: Кутепов. Указ. соч., т. 2, с. 257.
[17] Акты исторические, т. II, СПб., 1841, с. 424.
[18] Дворцовые разряды, т. 2, СПб., 1851, с. 475.
[19] Полное собрание законов Российской Империи. Собрание 1, т. 1. — СПб., 1830, с. 327.
[20] Штаден Г. О Москве Ивана Грозного. Записки немца-опричника. — М., 1925, с. 113.
[21] Дела Тайного Приказа (ДТП) // Русская Историческая Библиотека, т. 21. — СПб., 1907, с. 1427.
[22] См., например: ДТП, с. 1690.
[23] См., например, Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. 2. — СПб., 1895, с. 838; или СлРЯ, XI—XVII, вып. 14, М., 1988, с. 84.
