Давыдов Константин Николаевич
I
Приближается весна. В странах с более мягким климатом, чем у нас в России, весной мало кто интересуется, а если и ждут, то, главным образом, по практическим соображениям: топить не придётся, появятся фрукты. Да настоящей-то весны в сущности и нет. Не то бывало у нас, в России.
Здесь мысль о весне окрыляла сердце. Её ждали, о ней мечтали и старый, и малый.
Приход весны возвещался у нас прилётом грачей. Их возвращение в родные места не совпадало с наступлением настоящей весны. В самом деле, грачи прилетали, когда по календарю и по метеорологическим бюллетеням продолжалась ещё зима. Но кто в это время верит календарю и метеорологическому бюро... Недаром было сказано в старину: «Всё врут календари» (а про метеорологию мы это говорим и сейчас). Пусть в полях и лесах ещё лежат сугробы снега, пусть продолжают ещё стоять холода, а то и морозная погода — раз грачи тут, значит весна стучится в двери — грачи с большим правом могут сказать про себя, выражаясь словами поэта: «Мы молодой весны гонцы, она нас выслала вперёд, весна идёт, весна идёт...»
В средней России это событие приурочивалось обыкновенно к последним числам февраля (в Петербурге 27—28 февраля по старому стилю), «именинный подарок Касьянам» в високосные годы — острили досужие петербуржцы. Впрочем в день прилёта грачей все чувствовали себя именинниками. «Грачи прилетели!» Какое оживление, какую радость вызывало это известие... У всех на лицах сияла довольная улыбка, хотя, нужно признаться, появление грачиной стаи причиняло немало беспокойства обитателям тех сёл, усадеб, пригородов, в садах которых водворялись так долго ожидавшиеся гости. Впрочем, грачи прилетали к нам не как гости, а как хозяева давно оккупированных ими угодий, и сразу же, едва успев с нами как следует поздороваться, принимались хозяйничать на своих деревьях. И, Боже, какой шум стоял в это время на старых гнездовьях, какая суматоха царила: чинили старые гнёзда, строили новые. Сверху нам на голову летела труха, падали сломанные сучья...
Да, прилёт грачей был большим событием в нашей повседневной жизни. На него радостно реагировали даже некоторые зимовавшие с нами птицы. Какое оживление царило в это время у ворон, у галок! Я, бывало, по одной только возбуждённой торжественной интонации в карканье ворон безошибочно узнавал о прибытии грачей, ещё не видя их и не читавши бюллетеня (у нас издавались и такие об их прибытии).
С прилётом грачей начинали готовиться к приходу настоящей, календарной весны. Теперь ждали скворцов и жаворонков. В деревнях, усадьбах принимались за починку старых скворечниц или за изготовление новых. Нужно было видеть, с каким восторгом окружали ребятишки всех возрастов какого-нибудь старого дедушку, с увлечением мастерившего домик для будущих гостей. Этот дедушка, зимой казавшийся стариком, теперь не уступал молодёжи: пилил, строгал, сколачивал дощечки, прорезал окошечко, а детвора для уюта будущим птенчикам запихивала внутрь этого домика тряпочки.
В городах в связи с появлением первых гонцов весны у детишек была другая забота: раз все кругом говорят о грачах — стало быть скоро прилетят жаворонки. Как бы старики не прозевали этого события! Живых жаворонков городские ребятишки (да и взрослые тоже) редко видели (разве где-то высоко в небе). Но это и не важно. Они мечтают о тех минутах, когда, проснувшись в одно мартовское утро, найдут в своих постельках «жавороночков», испечённых из теста их заботливой матерью или бабушкой. Кто не помнит этих плоских, хорошеньких булочек-птичек, румяненьких, с носиком и глазками-изюминками! Найдя в кровати такого «жавороночка», каждый из нас понимал, что и настоящие, живые жаворонки прилетели, и почему-то бывали счастливы и довольны...
Хотел бы я знать, где, в какой другой стране сохранились, как у нас в России (прежней, да, наверно, и теперешней), эти уютные и глубокие по своему внутреннему смыслу традиции, связанные с прилётом птиц?..
С приближением календарной весны у нас, детей (да и не только у детей), появлялась новая забота. Скоро Благовещенье — магический день 25 марта, когда мы будем выпускать на волю живущих у нас в клетках птичек. Какая это была радость для нас и как мы ждали этого момента! Его одного было достаточно, чтобы окружить в детском сознании весну особым ореолом. Я, ещё будучи ребенком, за добрый месяц до Благовещенья сам начинал ловить синичек в саду в самозахлопывающиеся клетки-ловушки, чтобы было кого выпускать на свободу. Моим сверстникам их родители покупали к этому сроку живых птичек на базаре. О взрослых и говорить нечего: для каждого интеллигентного человека в России с весенним возрождением природы, с весенними переживаниями всегда связано возрождение его души. И в создании тех весенних настроений, о которых мы мечтали в течение всего года, птицы играли у нас первостепенную роль.
Но вот что особенно трогательно: в то время, как зимой в России мы думали и мечтали о наших перелётных птицах, эти птицы там, на далёкой чужбине, одновременно думали о нас. Ну, если не о нас (а, впрочем, кто знает?!), то о тесно связанных с нами родных краях. Ведь для наших птиц эти края такие же родные, такие же близкие, как и для нас. С тоскою покидают они их осенью и с большой грустью проводят зиму в чужих тёплых странах. Да и то сказать: нелегко даётся им вынужденное пребывание на чужбине. Наши пичужки не находят там зимой того уюта, к которому привыкли у себя дома. Напрасно думают, что пребывание на зимовках является для перелётных птиц сплошным праздником. Не верьте поэту, который на вопрос: «Где же ты, птичка, где ты певичка?» — сам же и даёт ответ: «В дальнем краю гнёздышко вьёшь ты; там и поёшь ты песню свою...» Нет, это далеко не так. В тёплом краю зимующие перелётные птицы гнёзд не вьют, детей не выводят, вообще флиртом не занимаются и не поют. Им там не до пения. «Не до жиру — быть бы живу». Это замечание может быть покажется многим странным, на самом деле это так, даже в смысле пропитания многим птицам приходится в этом «раю» трудно, в особенности птицам насекомоядным. К насекомым тропиков они не привыкли, да и к условиям добывания пищи тоже. Кроме того, на запас корма имеются свои местные претенденты, которые на вновь прибывших посматривают недружелюбно. Начинается открытая борьба, которую наши птички ведут в невыгодных для себя условиях. Местные конкуренты умудрены опытом, а у наших нет ни опыта, ни сноровки. В результате — недоедание, а то и голод. Но это бы ещё полгоря, а главное: тоска по родным местам. Я не раз проводил зиму в тропиках, вместе с перелётными птицами, и мне всегда было грустно на них смотреть: такими они казались мне там робкими, застенчивыми, растерянными.
Да, жизнь для наших пернатых друзей в этих тёплых краях зимой невесёлая. Но вот с родины доходит до них (каким-то непонятным для нас путём) радостное известие: природа готовится там к весне. Значит близится момент их возвращения домой. Как угадывают птицы, зимующие иногда за пятнадцать тысяч вёрст от России, приближение этого момента? Это вопрос, на который ни в одной самой научной книге вы не найдёте сколько-нибудь удовлетворительного ответа. Для разрешения этой задачи приводят ряд факторов, назовём, например, один: пробуждение у зимующих птиц полового инстинкта.
У птиц, проводящих зиму в тёплых краях, есть другая реальная возможность судить о близости срока окончания зимовки: они линяют. Этим актом предусмотрительная природа облегчает своим питомцам возвращение на родину. Путь предстоит трудный, нужно, чтобы они были во всеоружии. И вот перелётные птицы меняют изношенное за зиму оперение на новое. И какое! Это замечание касается особенно мужского контингента птичьего общества. Самцы многих птиц становятся неузнаваемыми. Они одеваются в парадный весенний наряд, «брачный наряд», как говорят натуралисты. Возьмите скворца. Летом мы привыкли видеть его в скромном одеянии, а посмотрите, в каком виде он возвращается весной в свою скворечню. Он фиолетово-пурпурный и весь словно жемчужным блеском осыпан...
Как бы то ни было, всё укрепляющееся предчувствие приближения времени возвращения домой сразу же отражается на психологии зимующих птиц. Они становятся оживлёнными, необычно суетливыми. Нервное возбуждение чувствуется во всех их повадках. Они уже не так молчаливы. До настоящего пения ещё далеко, но громкие крики, попытки петь уже слышны повсюду. Словом, во всём поведении птиц проявляется нетерпение. Всё с большей и большей силой тянет их на родину. Все они мечтают о любви. Здесь, на чужбине, им приходится пробавляться платонической любовью, там же их ждёт настоящая любовь, материнство, воспитание молодых...
II
Вспомним о «вешних водах», о том специфическом, весёлом шуме журчащей всюду воды во время таяния снегов. А этот могучий, торжественный, скажу прямо, мистический гул, которым сопровождается всюду в России вскрытие крупных рек! Ледоход — всегда большое событие в данной местности — вносит свою струю в весеннее настроение природы. Как радостно и возбуждённо звучит всегда известие: «Река тронулась!» Слов нет, неудобств эти весенние воды и ледоходы создают немало. Многие местности в период весенней распутицы бывают совершенно отрезаны от остального мира разлившимися реками, речушками, наводнёнными болотами и низменными лугами, превращающимися в озёра. Но ведь все эти неудобства создают атмосферу весны, и чувствующие природу люди им охотно прощают прозаические мелочи.
Участие шума тающего снега и льда в создании весенних настроений чувствовалось даже в больших городах. Кто из нас не помнит журчанье весёлых ручейков, текущих всюду на улицах, вдоль тротуаров?... А этот внезапный грохот от падающих время от времени на тротуар под ноги проходящих глыб льда, подтаявшего в водосточных трубах. Разве они, тоже своего рода «вешние воды», не создавали своеобразную поэзию в весеннем обиходе наших городов?
Немалую роль в создании весеннего шума играли поздней весной грозы. Кого из нас не волновал «весенний первый гром», который «как бы резвяся и играя, грохочет в небе голубом»...
Впрочем, в этом весеннем шуме принимают участие не только ощущаемые нашим слухом звуки. Нет, волны, настоящие потоки какой-то неведомой, недоступной нашим органам чувств чудодейственной энергии струятся в это время над проснувшейся, ожившей и помолодевшей землёй.
Но, конечно, основной элемент весеннего шума — живые голоса природы. Они звучат наперебой всюду — это голоса весенней влюблённости. Напрасно думают, что чувство влюблённости есть прерогатива человеческой организации. Нет — эта влюблённость широко развита весной во всей природе, и это именно она вносит в настроение русской весны ту могучую струю весенней мечтательности, весеннего подъёма, о котором на все голоса кричит, поёт, звенит, щебечет в это время в России весь органический мир.
Голоса влюблённости звучат весной непрерывно весь день и всю ночь. Они несутся отовсюду: с земли, с неба, с воды... Кричат на полях влюблённые зайцы, задают азартные, весенние концерты влюблённые лягушки на болотах и в прудах. Нудят в воздухе пролетающие майские жуки. А птицы! Боже, что делается весной в птичьем царстве... Весь воздух наполнен счастливым птичьим гомоном. Все возвратившиеся с зимовки в родные места пичужки дают знать на все лады о своём прибытии... Один этот гам от хозяйничающей у вас в саду стаи вернувшихся домой грачей чего стоит. А песни жаворонков над полями или милая болтовня скворцов у своей скворечни. А какое оживление вносят в весеннее настроение стаи проносящихся в небе крупных птиц: это, так волнующее сердце охотника, гоготанье диких гусей, курлыканье журавлей, мелодичное перекликание куликов, кряканье на все лады уток, отрывистые крики пролетающих одиночных цапель, торжественные трубные звуки, посылаемые на землю стадами плывущих в облаках лебедей... А кто может оставаться равнодушным, слушая доносящееся откуда-то издали неумолчное бормотанье влюблённых тетеревей на утренних и вечерних зорях, или неестественно громкий, какой-то «нездешний» крик влюблённого самца белых куропаток, токующих на моховом болоте. А кого из нас не волновали заунывные крики пигалиц, летающих над лугами, или хорканье вальдшнепов над вершинами вечернего леса. А блеяние бекасов в небесной вышине, а бой перепелов или поздней весной напористые, дёргающие крики коростелей («дергачей») на засыпающих полях. Да, каждое живое существо вносит свою посильную лепту в создание весеннего шума в природе.
Как хорошо бывало за городом, в деревне, в эти весенние месяцы. Весь воздух в полях казался насыщенным прерывающейся трелью песен жаворонков. Они льются с неба в течение целого дня сплошным светлым, серебристым потоком. Их чистые звонкие трели, переливаясь и звеня в лазури, как-то чудесно сплетаются с лучами солнца в одну общую радостную, всё заполняющую волшебную симфонию весеннего света и весенних звуков.
А скворец! Ну кто возьмется изобразить словами весенние песни скворца? Каких только звуков не услышишь в его песне! Он и свистит, и булькает, звенит, щёлкает, визжит, фыркает, трещит, чавкает, бормочет, стрекочет, чокает... И ни одна птица так не наслаждается своей песней, как скворец — он поёт целый день, не переставая! Поёт... нет, это не то слово. Песня скворца — это сплошная, беззаботная болтовня. Бестолковая, если хотите, но какая-то необычайно уютная. Сидит у своей скворечни и словно сплетни разводит — вероятно незлобивые — так болтают добродушно про всех и про всё: и о том, что нашёл у себя дома, и о том, что видел и слышал на чужбине во время зимы. Болтает без умолку, иногда прямо взвизгивая от восторга. А то примется кого-то и что-то изображать в певчих звуках или делает вид, словно и взаправду, по-настоящему петь собирается. Да что говорить — любитель попеть. Он, оказывается, и в чужих краях, во время зимы, не в пример прочим птицам, петь пытается (правда, как уверяют, не очень удачно). Как бы то ни было, но в бесконечно милой речитативной болтовне чувствуется такое упоение и весной, и своей влюблённостью, что даже самый угрюмый человек тоже сразу почувствует в своей душе весну.
А что делается у нас в эту пору в лесах и в наших запущенных усадебных садах... Там по вечерам организуется настоящий птичий хор, который даёт чудесные весенние концерты. Каждая пичужка торопится, по мере своих сил и способностей, принять в них участие. В этом вечернем птичьем хорале есть и свои солисты. Да ещё какие! Это — соловей и певчий дрозд. Их одних было бы достаточно, чтобы «сделать весну».
Соловей прилетает к нам со своей зимовки довольно поздно, когда, как говорят в народе, «он может напиться из берёзового листика». Прилетает и сразу овладевает природой. Настоящего леса соловей не любит, предпочитая ему мелкие поросли, сады, заросли сирени, цветущей черемухи и т. д. И поёт опытный «хороший» соловей только поздним вечером, а то и ночью. Это большой артист, настоящий мастер. Он и сам это знает и умеет внушить это убеждение всей окружающей природе. Хороший соловей поёт всегда один, не вынося аккомпанемента других птиц. Он не выносит конкуренции даже других хороших певцов и часто умолкает, если поблизости начинает петь другой соловей. Только молодые, неопытные соловьи поют компаниями и могут петь даже совместно с другими птицами.
Песня соловья звучит у нас в весеннем саду, как концерт вокальной знаменитости. Создаётся впечатление, что вся природа замирает. Никаких посторонних звуков. Так, разве полушёпотом какие-нибудь птичьи недоучки решаются сконфуженно делиться между собой впечатлениями. И в самом деле, поёт хороший соловей изумительно. Прелесть его песни заключается не только в числе и отчётливости «колен», но, главным образом, в чарующей чистоте и необычайной мощи звуков. До какой силы доходит в своей песне такая скромная, такая неказистая на вид птичка — просто уму непостижимо! Иногда она так рассыпается жемчужной дробью, что по всем окрестностям пойдут отголоски, а когда стихнет этот могучий раскат — щёлкает, резко оборвёт или начнёт «чокать». Да как! Верьте мне — лучше соловьиного чоканья нет звука на земле...
Но настоящим волшебником, подлинным чародеем весенней природы, истинным выразителем «зелёного шума» является у нас певчий дрозд. Правда, при всей красоте звуков его песен, у него нет того мастерства и тех голосовых средств, которыми так чарует нас соловей. Нет у него ни изумительного чоканья, ни могучего раската. Но у певчего дрозда есть нечто большее, чем техника и мастерство соловьиной песни, — душа. Соловей несравненный мастер, артист. Дрозд — подлинный художник, композитор. Его песни в вечернем лесу — это настоящее вдохновенное творчество. Эти песни не повторяются, да они и не могут повторяться, ведь певец вставляет в них все новые и новые строфы, варьируя до бесконечности свои основные мелодии.
В конце весны появляется у нас (почти одновременно с красавицей нашей орнитофауны — голосистой иволгой) одна из самых характерных представительниц лесного населения — кукушка, выразительница лесных настроений. Звуки её несложного кукования вносят в весенний шум новый элемент, элемент мистицизма, таинственности. Почему эти короткие, казалось бы такие незамысловатые, такие уравновешенные звуки так действуют на душу человека, находят в ней такой нежный отклик? На что они жалуются, о чём просят? Куда зовут они нашу душу так упорно, уверенно?.. Всё это тайна, её тайна...
III
Весеннее возвращение птиц на родину — большое событие для русского человека. Повторяю, именно с момента прилета грачей для нас начиналась весна, а следующие за этими первыми её вестниками — жаворонки, скворцы упрочивали весеннее настроение, немало способствуя созданию той чудесной атмосферы возрождения природы, которая характеризует этот первый период русской весны.
Прилёт птиц, начинавшийся в Средней России уже в конце февраля, идёт, всё прогрессируя, в течение всего марта, достигает своего апогея в апреле и заканчивается в мае. Что касается мелких птичек, то самого момента прилёта мы не видим. Они возвращаются к нам как-то неожиданно. Вчера небо было пустынно и молчаливо, а сегодня утром из его глубин несутся трели жаворонка, правда, ещё робкие, застенчивые, но такие бесконечно милые, дорогие нашему сердцу. То же и в саду, и в соседней роще. Вчера ещё сад ваш был угрюм, по-зимнему безмолвствовал, а сегодня в нём уже раздаются голосистые, звонко переливчатые, весёлые трели зяблика. Песенка, правда, незамысловатая, немудрёная, но в ней слышится такая радость, такое искреннее счастье от возвращения в родные места, что вам кажется, что при её звуках и в вашей собственной душе тоже расцветает радостная улыбка.
Такое внезапное появление у нас весной мелких птичек объясняется тем, что эти птички обычно совершают свои весенние путешествия ночью. Кроме того, как правило, их возвращение на места гнездовий происходит с необычайной поспешностью. Пустившись в путь, птицы летят, обычно нигде не задерживаясь или делая лишь самые кратковременные остановки только для кормёжки. Некоторые птицы даже и вовсе не едят во время своих весенних путешествий. Им не до еды и не до отдыха. Они стихийно несутся на север, одержимые одной мыслью: добраться как можно скорее до родных мест. Есть данные, что некоторые птицы весь свой длинный и трудный перелёт от Африки до России совершают в течение одних суток, а то даже и в течение одной ночи! Не говоря уже о трогательной, чисто романтической привязанности к родным местам, их гонят в наши края властные половые импульсы и требования инстинкта гнездования. Этот инстинкт настолько силён, что зачастую заставляет зимующих на юге птиц пускаться в обратный путь до срока, не считаясь с их собственными интуитивными метеорологическими предупреждениями: они летят, опережая весну... Из-за такой неосторожности возвратившаяся стая встречает подчас у себя на родине со стороны природы очень неприветливый приём. Но наши незадачливые пернатые друзья не унывают и не теряются: вернувшаяся стая просто откочёвывает немного на юг и там ожидает конца непогоды. Однако, иногда случается, что внезапно разразившаяся снежная буря губит сотни незадачливых пичужек. Впрочем, нужно отдать справедливость, перелётных птиц жизнь мало-помалу приучает к осторожности. Предусматривая такие метеорологические недоразумения, стайка останавливается недалеко от родных мест и высылает несколько опытных разведчиков. Те, прилетев уже в родные места, потолкаются, посмотрят что и как, и возвращаются к ожидающим их товарищам. Высылка таких разведчиков — явление столь обычное в наших краях, что в народе сложилась на этот счёт пословица: «Одна ласточка весны не делает». Впрочем, пословица неудачная: ласточки прилетают к нам так поздно, что их прилёт «делает» не весну, а скорее уж лето.
Если момент возвращения к нам мелких птичек мало заметен, то весенние перелёты птиц крупных, в особенности тех, которые так или иначе связаны с водой, носят чрезвычайно бурный, стихийный характер. В некоторых областях России по небу день и ночь идёт настоящий поток водоплавающих голенастых птиц. И этот непрерывный живой поток вносит в весеннюю атмосферу струю подлинного весеннего подъёма. Да, вот где можно говорить о настоящем «апофеозе весны»... Но нужно быть охотником, чтобы в полной мере им насладиться; только охотник способен прочувствовать эти, так глубоко волнующие душу русского человека, проявления весеннего экстаза. Но не для всякого охотника эти переживания доступны. Ведь чтобы присутствовать при таких стихийных перелётах, нужно обосноваться где-нибудь на перекрёстке больших пролётных путей, что связано с известными материальными затратами и с немалой потерей времени. Разумеется, настоящий охотник мирится с этими неудобствами. Он знает, что наберётся впечатлений, которые оставят на всю жизнь глубокий след в его душе.
Судьба дала мне возможность регулярно наблюдать весенний «валовой» пролёт на Талабском озере под Псковом, где жила моя семья и где я учился в гимназии. Обоснуемся, бывало, с отцом в устье реки Великой и следим день за днём за ходом весеннего возвращения птиц.
Как описать, что там творилось в те времена ранней весной?! Все многочисленные болотистые островки бывали сплошь покрыты в этот период чудесным золотым ковром, блестящими жёлтыми цветами (курослепы, лютики и т. п.). Этот золотой растительный ковёр находился в постоянном движении от беспрестанно во всех направлениях снующих по нему птичьих стай. Здесь всё время суетились кулики всех сортов. То налетают одна за другой компании улитов, то спустится дупель, а то островки покроются бесчисленными стайками ржанок... Во время кратковременных остановок на островке птицы ведут себя по-разному. У каждой породы свои замашки. Улиты просто возбуждённо бегают по всем направлениям; дупеля, едва спустившись на землю, начинают проявлять свои весенние настроения своеобразными, правда, незатейливыми танцами. А вот им на смену прилетает компания турухтанов и перед глазами охотника развёртывается поистине изумительная сценка. Нужно заметить, что вряд ли существует в Европе птица, могущая соперничать с турухтаном по оригинальности окраски. Самцы этих куликов (но только весной) характеризуются ярким, пёстрым опереньем, но их окраска постоянно варьирует, вы не найдёте ни одного самца, похожего на другого — все разные! Мало того, на шее самцов вырастает в это время огромный воротник из длинных упругих перьев — у одного ярко-рыжий, у другого — белый, у третьего — чёрный и так далее. И представьте себе картину: три-четыре десятка таких ярко расцвеченных птиц, спустившись на островок, сразу же разбиваются на пары и вступают между собой в поединок. Они ожесточенно дерутся, употребляя свои длинные клювы, как шпаги, и пользуясь раздутыми воротниками, как щитами. Зрелище поистине феерическое...
Над нашими головами реяли во всех направлениях сотни разнообразных чаек, изящные острокрылые крачки, а вся поверхность открытого озера была покрыта бесчисленными стайками только что прилетевших со своих зимовок уток. Каких только пород здесь не было! Особенное внимание охотника-натуралиста привлекали разнообразные нырки: белые гоголи, угольно-чёрные турпаны, черно-синие синьги, красноголовые и красногрудые чернети, стройные пестрые морянки[1]. Селезни всех этих уток щеголяют друг перед другом красотой и своеобразием своего оперения. Ведь все они в это время в брачном наряде, совершенно преображающем обычную физиономию птиц. Время от времени стада эти срывались с поверхности воды и уносились вдаль.
Над озером стон стоял от птичьих криков. Где-то в прибрежных тростниках ухали огромные цапли-выпи, вдали зычно гоготали дикие гуси и крякали на все лады утки. Словом, весь воздух, земля, вода — всё было проникнуто весёлым оживлением, радостным весенним движением.
В заключение расскажу о пасхальной ночи, которую мне случилось проводить в одном из самых глухих уголков России — в Каннинской тундре. «Обиженный, забытый Богом, край», как отрекомендовали мне его в культурных центрах. Так думал вначале и я, но глубоко ошибался.
Было холодно, но мы с товарищем приготовились встретить Светлый Праздник под открытым небом, примостившись на огромном валуне. Вокруг раскинулась на многие сотни вёрст безотрадная, неприютная, безлюдная болотистая равнина. Было грустно на душе — вспоминались пасхальные настроения там, дома, и нам казалось, что не только тундра, но и мы, закинутые в неё судьбой, забыты и людьми, и Небом. Но мало-помалу настроение окружающей природы передалось и нам. Вокруг царила полная торжественная тишина. Залитая матовым лунным светом тундра была проникнута такой мощью, таким величавым спокойствием, таким, я бы сказал, молитвенным самоуглублением, что мы вдруг почувствовали и оценили грандиозность раскинувшейся перед нами величественной картины и невольно обращали взоры к небу, словно ожидая от него какого-то откровения. И вот в одно из таких мгновений, когда казалось, что сам Творец заговорит сейчас с миром, с неба стала доноситься какая-то необычная, неземная музыка. Нам казалось, что это слышится звон небесных колоколов: торжественный, возвещавший миру близкую победу добра над злом, света над тьмой... Как заворожённые слушали мы эту небесную музыку и когда над зачарованной тундрой показались просто-напросто могучие силуэты летящих лебедей, мы не ощутили никакого чувства разочарования. Нет, нам показалось, что под видом этих освещённых луной белых птиц Творец посылает убогой северной природе своих крылатых вестников любви...
Прошло с тех пор пятьдесят лет, а воспоминания об этой весенней пасхальной ночи, встреченной в тундре, живут и сейчас в моей душе, как одно из самых ярких воспоминаний.
