Скопцов Виталий Ильич
Было это ещё при советской власти, в годы правления Брежнева. Поздней осенью приехали мы с дядей Костей, товарищем по охоте, в Смоленскую область. Здесь, на границе с Белоруссией, в маленькой деревушке жила тёща дяди Кости — Марфа Петровна. Старушке шёл девяносто первый год, но была она ещё крепкой, легко носила от колодца вёдра с водой, сопровождаемая тремя белыми козочками.
А вот изба её совсем состарилась, покосилась, стёкла в окнах полопались, в прогнившей соломенной крыше провертело ветром дыры, через которые шмыгали вороватые сороки.
Одну сороку я застрелил на берёзе в саду, дыры на крыше мы с дядей Костей заткнули свежей соломой, вставили в окна новые стёкла и на следую¬щее утро отправились на охоту.
Начало светать, но деревушка ещё спала: жители не спешили вставать, экономя керосин, а электричества здесь не было. Мы неторопливо шли по деревне краем разбитой тракторами дороги в сторону темневшего леса. Остатки разрушенной церкви, заросшие бурьяном, подсказали нам, что когда-то здесь было село.
Среди серых изб внимание моё привлёк уютный кирпичный домик с голубыми свежепокрашенными окнами. В палисаднике вместо привычной сирени возвышалась старая липа. На её обломанной вершине темнело колесо от телеги с кучей хвороста.
— Это гнездо аиста, — сказал дядя Костя. — Оно пустое, птицы уже улетели на зимовку.
Я остановился и с любопытством задрал вверх голову. В нашей степной стороне аисты не живут.
Дядя Костя вдруг толкнул меня тихонько в бок и молча кивнул головой на дом. Стройная красивая девушка в вязаной кофте выпроваживала на улицу из распахнутых низких сеней комолую корову.
Увидев нас, девушка смутилась, на её смуглых щечках заиграл румянец.
— Здравствуйте, — с крестьянской вежливостью первой поздоро¬валась она.
Сердце моё забилось: «Господи, какую красоту прячешь ты в глуши...»
Улыбнувшись загадочно, девушка отвернулась, сняла с кольев изгороди две пустые стеклянные банки и, взглянув вслед отправившейся на луг корове, направилась в дом.
Дядя Костя, внимательно посмотрев на меня, молодецки подкрутил концы седых усов и ласково сказал:
— Красавица! Позволь нам после охоты зайти к тебе молочка парного выпить...
Девушка оглянулась:
— Только с добычей — с зайцем или тетеревом, — и скрылась за дверью дома.
— Ну вот, — весело толкнул меня дядя Костя. — Дело за зайцем...
— А может, она замужем?..
— Да здесь и женихов-то нет, по городам разбежались. Живут вдвоём с матерью.
— У меня и времени на ухаживания нет, — вздохнул я — через три дня на работу.
— А мы сразу свататься пойдём. Деревенские девки покладисты, не избалованы. Увезёшь эту лесную Олесю с собой в город.
Я повеселел. Найти себе жену в глухой деревушке да ещё такую красавицу — это романтично.
День наступил тихий, без туч и солнца, какая-то сплошная серая мгла вроде тумана окутала и землю, и небо, соз¬дав вокруг задумчивый осенний уют и сонное спокойствие.
За околицей деревни пролегала болотистая низина, залитая водой после недавних дождей, и мы стали обходить её по лугу, где паслась Олесина корова.
— Смотри-ка, — остановился удивлённый дядя Костя и повёл перед собою рукой.
По всему обширному пастбищу белели кучками и в одиночку осенние шампиньоны. Стара¬ясь не растоптать их упругие шляпки, мы прошли луг, под¬нялись на бугор и оказались на плохо убранном картофельном поле. Вымытая из почвы дождями, размягчённая заморозками картошка, похожая на битые жёлтые черепки, густо устилала землю.
На краю картофельного поля под одинокой ракитой стоял, видимо, поджидая нас, местный охотник по прозвищу Леваха (он стрелял с левого плеча). Леваха держал на поводке гончую собаку. Он с поклоном поздоровался:
— Пойдёмте вон в тот мелкий кустарник, там здоровенный русак живёт.
Собака нырнула в кусты, взвизгнула там и яростно залаяла.
— Погнала! — возбуждённо закричал Леваха и, высоко прыгая, помчался напрямую через кустарник в сторону лая.
Дядя Костя странно поморщился, будто от зубной боли, и нехотя тоже побежал, огибая кусты.
Я в растерянности затоптался на месте, не зная что делать. А заяц бестолково заметался среди кустов, почему-то не желая покидать их.
— А-а-а!.. — раздался вдруг вопль хозяина собаки. — А-а-а!..
Я поднялся на носки и сквозь оголённые верхушки кустов разглядел охотника. Леваха стоял, нагнув голову и беспомощно раскинув руки в стороны, а на его голой шее восседал, как на дереве, огромный рыжий кот. Воинственно выгнув спину и запустив острые когти в тело охотника, одичавший кот то выл, то шипел по-змеиному на прыгавшую собаку. К Левахе подскочил дядя Костя и, бросив на траву ружьё, рубанул кота ребром ладони. Тот свалился на землю и попал в зубы гончей.
Я достал из рюкзака бинт и перевязал окровавленную левахину шею; постанывая, он побрёл домой.
Не удалось нам поохотиться с гончей, но, к моему удивлению, дядя Костя даже обрадовался:
— Не по мне это — бегать, как на привязи, за собакой. Да и зайца жалко — гоняют бедного, пока не убьют. То ли дело — вольно бродить, куда душе угодно. Тишина, покой... Поднял зайца, ежели промазал — живи, заяц, гуляй. Так справедливее.
Потянул ветер, резко похолодало. Дали очистились от мглы, ещё шире раздвинулись. Дядя Костя, легко одетый, поёжился:
— Давай-ка в лес пойдём, беляков поищем.
Мы перешли через мелкую речушку и оказались в густом старом ельнике. Колючие лапы начинались от самой земли, на их тёмной хвое золотыми монетками желтели опавшие листья берёз. Дядя Костя повёл меня по какой-то зверовой тропе:
— Позапрошлой осенью вон из-за того поворота выскочил навстречу мне русак, — показал стволами ружья охотник. — Я выстрелил, дым облаком завис над тропой. Я нагнулся посмотреть, где заяц, а он в это время ударил мне в ноги, тоже не заметил, где я. Потом метнулся в сторону, попал в куст и застрял в нём. Я прижал зайца стволами ружья, хотел за уши схватить, но он вырвался и удрал.
У дяди Кости одна правая рука, левую выше локтя потерял в войну. Стрелять приловчился одной рукой. Ру¬жьё у него лёгкое, бельгийское. Заряжает, зажимая стволы под мышкой остатка руки, а закрывает ружьё, резко подб¬расывая стволы вверх.
Мне, жителю просторных полей, лес не понравился. Угрюмый, молчаливый. Идёшь, идёшь по нему, а всё кажется, будто топчешься на одном месте — деревья вокруг одинаковые и закрывают простор. Среди их тесных стволов я почувствовал себя, как в клетке. Ни один беляк не попался, попробовал я манить рябчиков купленной в охотничьем магазине свистулькой, но лесные петушки не соизволили отозваться, чувствуя, видимо, фальшь в моих неопыт¬ных посвистываниях.
Дядя Костя видел одного зайца. Тот лежал, прижавшись к упавшему стволу берёзы. Охотник принял его за кусок отставшей бересты, а когда ближе подошёл, беляк вдруг фукнул за лапы елей.
Выбрались мы снова на опушку, на вольный простор и оказались возле деревни. Окна ближнего к нам дома заколо¬чены потемневшими досками.
— В нём охотник-браконьер жил, — сказал дядя Костя. — За одну осень трёх лосей убил. Дворняжка у него была натаскана на них, разыщет лося и лает, держит зверя. Охотнику оставалось тихо подойти и выстрелить. И до того он наловчился, что стал мясом деревенских жителей снабжать: кому за самогон, а кому и беспла¬тно. Милиция приехала с обыском, нашла мешок с лосиным мясом в куче навоза за двором. Собаку застрелили, два ружья отобрали.
Неожиданно из-за леса показалась стая тетеревов и низко, ровно потянула в поле, скрылась в ложбине, поросшей полосой молодых берёзок и елочек. Мы оживились и тоже направились к ложбине, но тетеревов там не нашли, наверное, улетели дальше в поле.
Дядя Костя повесил ружьё на шею, достал из кармана серебряные часы с цепочкой, посмотрел время:
— Пора обедать.
Часы у него с дарственной надписью — боевая награда от какого-то Якира. Про него дядя Костя не хотел ничего рассказывать. Дома у дяди Кости хранится наган — тоже с дарственной надписью.
От ветра мы забрались поглубже в лесополосу и, примяв высокую порыжелую траву, уселись в затишье под зелёной ёлочкой обедать.
— Примета есть такая: как поешь, так после зайцы начнут выскакивать, тетерева, — сказал неунывающий дядя Костя, ловко очищая одной ру¬кой, прижав к коленке, варёное яйцо.
Прилетел чёрный дрозд и настороженно уселся на вершину берёзки. Дядя Костя проглотил яйцо, запил квасом из солдатской фляжки и осторожно потянулся к положенному на хвойные лапы ружью:
— Дай хоть дрозда шлёпну, на суп пойдёт.
Он вынул из стволов «заячьи» патроны и сунул туда один с «бекасиной» дробью. Ухнул выстрел, и почти в ту же секунду загремела крыльями взлетающая из травы в десяти шагах от нас стая тетеревов.
— Стреляй! — закричал дядя Костя.
Но я был так ошарашен внезап¬ным грохотом взлёта, что забыл, где лежит моё ружьё.
Тетерева улетели. На убитого дрозда дядя Костя досадливо махнул полупустым левым рукавом. Собрав и пристроив за спину рюкзак, он назидательно изрёк:
— Ружьё всегда должно быть рядом.
Выходя из ложбины, мы услышали голоса летящих гусей. Сердце моё забилось в радостном ожидании — может, на нас налетят?.. Но гуси изогнутой, колеблющейся лентой прошли в стороне.
— На юг потянули, скоро зима, — сказал со вздохом дядя Костя. — Да и пора уже, земля снега просит.
А в поле кое-где ещё цвели запоздалые ромашки, синели васильки. Но уже грустно было смотреть на них...
Мы поднялись на косогор, поросший седой полынью, засохшими будыльями пижмы и прочим потемневшим бурьяном.
— На поле этом русаки любят ложиться, — заметил дядя Костя. — Ты пройдись по нему зигзагом, а я загляну вон в ту болотистую ни¬зину, в кочкарник, заросший осокой.
С затеплившейся вновь надеждой на удачу стал я тщательно прочёсывать запущенное поле, держа направление на одинокий деревянный столб с оборванными проводами. Высокий куст бузины тесно прижался к нему, будто спрятался от плуга.
Я неторопливо шёл по полю. Мелькнёт ли мышка в порыжелой траве, качнётся ли стебель полыни — сердце вздрагивает от волнения, руки крепче сжимают ружьё, а глаза пристально следят, не обретут ли эти движения фигуру удирающего зайца.
И — вот он! Старый, уже побелевший русак словно из-под земли вымахнул, явился предо мной, как сказочный конёк-горбунок.
Трах! — будто само, помимо моей воли, громыхнуло ружьё. Я смотрю вслед зайцу: «Сейчас, — думаю, — упадёт, кувырк¬нётся через голову, сейчас...» Но заяц бежит.
Трах! — из другого ствола. Бежит...
Я растерян, удивлён, чувствую, как ослабли, мелко дрожат ноги, а сердце начала сжимать острая боль.
Промах!.. А как близко был! Я застонал, плюнул с досады, снова вскинул к плечу ружьё: «Вот так надо было повести ство¬лами, вот так накрыть ими заячьи уши...»
Эх, мазила! Пропало желание охотиться. Где там дядя Костя?
Бу-ух! — прокатился по полю выстрел.
«Счастливчик, — с завистью подумал я об охотнике. — Взял, не¬бось, а тут...»
Дядя Костя появился совсем не с той стороны, откуда я ожидал.
Торопливо, с горечью я рассказал о своём позорном промахе.
— Да не переживай, а то инфаркт хватит, — предостерёг меня дядя Костя, потом улыбнулся. — Теперь перепуганный заяц сидит где-нибудь в бурьяне и ругает тебя: «Вот, гад! Чуть не убил...»
Я невольно рассмеялся, на душе стало легче.
— Не переживай, — повторил мудрый дядя Костя и, повесив ружьё на шею, снял со спины рюкзак. Ловко своей одной рукой развя¬зал его и вытащил молодого, ещё не начавшего линять, русака. — По¬шли свататься...
Огородами мы вышли прямо к дому Олеси. Я торжественно вручил невесте добычу. Будущая тёща быстро пожарила яичницу с салом, достала из сундука бутылку самогона.
— Чтой-то мала у вас добыча, — осуждающе покачала головой тёща, — за дочку-то мою единственную...
— Да только двух русаков и подняли, — смущённо ответил дядя Костя. — Тетеревов видели...
— Зайцы побелели и в лес ушли, — сказала Олеся. — В молодом ельнике прячутся. А как снег накроет землю, русаки в поля вернутся.
Мы с дядей Костей удивлённо переглянулись, потом внимательно посмотрели на девушку: откуда у неё такие охотничьи познания?
— А скажи-ка, милая, почему старые зайцы уже вылиняли, а молодые ещё тёмные? — спросил, экзаменуя, дядя Костя.
— Молодые зимы еще не видели, не знают, когда надо линять...
Дядя Костя на такой ответ только кашлянул и стал молча разливать самогон по стаканам.
Небо на улице заволокло тучами, в доме потемнело. Тёща зажгла керосиновую лампу и повесила над столом. Огонёк за стеклом лам¬пы вздрагивал, то увеличиваясь, то опадая. Тени от наших фигур на стенах колыхались и казались живыми.
Мы выпили. Хозяйка достала из сундука вторую бутылку. Захме¬лев, я принялся расхваливать невесте городскую жизнь:
— Станешь, как королева. Ни коровы тебе, ни поросят...
— Доченька, а меня в город возьмёте? — робко спросила будущая тёща.
Опьяневшая Олеся резко повернулась к матери:
— Нужна ты нам! Мешаться... Сиди уж в деревне!
Пожилая женщина низко опустила голову. Мне до слёз стало жалко её. И... пропало желание свататься. Молча допили бутылку, заплатили за самогон, купили ещё одну с собой и отправились в избу к Марфе Петровне.
— Зря мы зайца там оставили, — потужил дядя Костя, когда Марфа Петровна поставила на стол уже надоевшую нам, привычную в деревне яичницу с салом.
— Может, грибочков нарвать? — вспомнил я о шампиньонах на лугу.
— Да какие щас грибы? — удивилась старушка. — Одни поганки ещё растут.
Дядя Костя улыбнулся:
— Вить, сбегай...
Я быстро оделся.
Увидев грибы, бабушка Марфа возмущённо всплеснула руками:
— Да вы что?! Жить надоело? Я и посуду не дам поганить. Выбросьте! Выбросьте их!
Дядя Костя сходил куда-то во двор, принёс старую кастрюлю. Под стоны и оханья хозяйки мы помыли и порезали грибы, лук, полили маслом и поставили в русскую печь.
— Господи! Я вам лучше огурчиков солёных достану из подпола, капусты.
— И картошечки, — добавил дядя Костя.
— Да нет картошки-то! — с отчаянием воскликнула старушка.
— Неурожай что ли? — с недоверием спросил дядя Костя.
— Урожай-то был, да председатель всю выгреб из подпола: «Ты, говорит, бабка, перезимуешь и на капусте, а колхозу план выполнять надо».
Дядя Костя от возмущения с минуту заикался, потом разра¬зился бранью:
— Ах, мать твою... Вить, давай в «Советскую Россию» обо всём накатаем, — и вытащил из-за иконы тетрадь с конвертом.
— Может, не надо? — испуганно возразила хозяйка. — Не у меня же одной... Вон и у старика Лавизина забрали, и у Палагеи...
Пока мы сочиняли письмо, по избе поплыл чудесный запах тушёных шампиньонов. Марфа Петровна удивлённо повела носом:
— Надо же, поганки, а пахнут как настоящие грибы.
— «Настоящие», — обиделся дядя Костя. — Да ни один другой гриб, будь то хоть белый — «царь грибов», не сравнится по вкусу и аромату с шампиньоном. Ещё в Древнем Риме блюда из шампиньонов украшали императорский стол.
— Не знаю, как в Риме, а у нас они — поганки, — отрезала бабушка Марфа. — И никто их не ест — отрава.
Дядя Костя вынул из печи кастрюлю и торжественно поставил на стол. Хозяйка отошла от стола подальше и молча, болезненно наморщив лицо, стала наблюдать за нами.
Мы выпили и потянулись к грибам.
— Стойте! — вскрикнула Марфа Петровна. В её голосе было столько горя, мольбы и отчаянья, что мы с дядей Костей невольно положили вилки обратно на стол. — Подождите, ради бога, я за соседкой сбегаю. Пусть будет свидетель, что не я вас отравила.
Ушла бабушка Марфа. В душу мою закралось сомнение: «Может, почва здесь ядовита?..» И дядя Костя недоверчиво заковырял вилкой в «императорском блюде».
Вскоре вернулась хозяйка, следом за ней в дверь протиснулась толстая женщина лет пятидесяти — свидетель. Не здороваясь, она молча прошла мимо стола и села на стул у стены. Скрестила руки на пышной груди и строго уставилась на нас.
Отступать было уже неловко, и мы, выпив, принялись за грибы.
— Ой-ё-ёй!.. — запричитала хозяйка. — Оба здоровые, умрёте, где же я вам столько досок найду?
Я чуть не подавился. Дядя Костя, с трудом проглотив, скорее налил в стаканы самогона. «Теперь уж всё равно...» — подумал я и, выпив, принялся деревянной ложкой уплетать грибы. Дядя Костя не отставал. Наевшись, мы откинулись спиной к стене и стали ждать своей участи.
— А ведь ничего им, — вдруг подала голос соседка. — Надо же.
Она встала и подошла к столу. Взяла кастрюлю, понюхала, поковыряла ложкой и наложила кучку грибов себе на ладонь.
— Пойду, отнесу своему старику, пусть попробует, — и, завернув руку с грибами краем фартука, отправилась домой.
На следующее утро, чуть рассвело, мы с дядей Костей снова отправились на охоту. Сонная улица, вот и домик Олеси. Я почувствовал, как сладко заныло моё сердце. Дядя Костя молча свернул на луг.
— Смотри-ка, — удивлённо остановился он.
В тающих сумерках по лугу, волоча за собой раздутый мешок, ползала на коленях толстая женщина. Немного в стороне от неё резал ножом шляпки шампиньонов и бросал в большую плетёную кошёлку — в таких здесь кормят сеном скотину — высокий худой мужик. Я узнал Леваху.
— Ну вот, — улыбнулся дядя Костя, — Лёд тронулся... Наша соседка со своим стариком вышли на промысел «поганок».
Чтобы не смущать их, мы повернули и пошли в другую сторону.
Под Новый год дядя Костя получил письмо из деревни. Марфа Петровна писала: «Оказывается, есть на земле справедливость.
В деревню проверять факты приезжала «высокая» комиссия, и сам председатель колхоза таскал на спине ко мне в избу мешки с картошкой... Олеся передаёт вам большой привет и спрашивает, когда вы снова приедете на охоту, может быть, и ей ружьишко прихватите. Сейчас снега много, русаки переселились в колхозный сад — стригут ветки молодых яблонь, занесённых сугробами. Леваха охоту бросил, ружьё у него «порвало»... Мы с Олесей вам на закуску много «поганок» заготовили, приезжайте...»
— Ну, что? — озорно толкнул меня дядя Костя. — Может, махнём?..
