Шиян Руслан Иванович
Первоначально я не предполагал завершать книгу этим разделом. Но так получилось по мере изложения материала, что все мои заключения и рекомендации по оценке полевых качеств гончих практически напрямую связаны с действующими правилами и моими толкованиями их.
Возможно, причина в моей многолетней практике экспертизы, и я не могу в силу привычки смотреть на работу гончей глазами рядового гончатника, а не эксперта.
С другой стороны, правила испытаний и система оценки досуга гончей в баллах являются как бы своеобразным эсперанто — единым общеупотребительным языком для всех причастных к этому делу, и только пользуясь им, мы начинаем понимать друг друга.
Поэтому, на мой взгляд, нельзя противопоставлять полевые испытания самой охоте. Испытания — составная часть нашей охоты, и без них нельзя совершенствовать досуг гончих. Правда, испытания не могут нам дать исчерпывающей оценки рабочей единицы для охоты, да они и не ставят перед собой такой цели, поскольку полевой диплом является лишь своеобразным пропуском конкретной собаки в состав племенного поголовья, даёт основание считать, что получившая его собака несёт в себе удовлетворительные полевые качества, и есть надежда на передачу их будущему потомству.
С этих позиций практика испытаний — совершенно необходимое дело и в самой охоте, и в совершенствовании конкретных пород. Вот почему я счёл необходимым в заключении книги коснуться некоторых вопросов самой экспертизы на полевых испытаниях гончих.
К слову сказать, мне не нравится замена термина «судейство» словосочетанием «производство экспертизы», т.к. по своему смыслу они идентичны: итог один — заключение о каком-то объекте или событии. Наверное, не стоит менять установившееся выражение новомодным и не для всех понятным термином.
Кроме того, мы как-то забыли, что без малого 50 лет испытания гончих назывались пробами. Да и сейчас они всё-таки пробы, т.к. испытываемой единице даётся, как правило, лишь одна работа, продолжительность её в очень редких случаях ограничивается максимум двумя часами, а чаще всего — одним часом. Сама оценка, которая ей присуждается, — это не заключение о возможностях гончей работать в разных условиях охоты, а всего лишь итог её работы в конкретном месте, в конкретных условиях угодий, погоды и тропы и по конкретному единственному поднятому ею зверю в это конкретное время.
Надо признать, что испытания гончих — самое трудоёмкое мероприятие из всех испытаний охотничьих собак. Ныне действующими правилами они сведены до минимума: час на подъём и час на работу на гону, но всё равно в процессе испытаний на каждую единицу приходится тратить около двух-трёх часов, не считая повторных работ, которые судьи должны представить в тот же день неудачникам по первой работе. Кроме того, нужно ещё время для согласования оценки после окончания работы каждой испытывавшейся единицы, её объявления, вызова следующего номера, а часто и смену места работы комиссии. В итоге получается, что за световой день при работе от зари до зари можно испытать, если, конечно, делать это ответственно и полностью выполняя правила, три-четыре рабочие единицы. На испытаниях осенью надо принять за правило испытывать за день лишь по три единицы, а весной — четыре. На состязаниях любого ранга нормой должно быть, как максимум, четыре единицы. Не думаю, что это необходимо записывать в правила, но в практике проведения испытаний и состязаний это должно быть общепринято.
Сама система организации и проведения испытаний для нас сейчас привычна. Собаку судят три компетентных гончатника, и их коллективное мнение является её оценкой. «Правила испытаний и состязаний охотничьих собак», утверждённые Главприродой МСХ СССР 29.09.1972 г., ещё действуют и определяют порядок наших испытаний. К сожалению, эти правила имеют некоторые «подводные камни», в определённой степени мешающие совершенствовать испытания, в том числе и по гончим. Например, по ним запрещается быть в качестве судей владельцам собак наряду с вполне понятным требованием не проводить экспертизу собак «а) принадлежащих лично им и членам их семей; б) потомков первого поколения собак, принадлежащих им в настоящее время до достижения ими десятилетнего возраста; в) приобретённых непосредственно у них; г) натасканных ими или под их руководством в течение последних двух лет.
Выход из состава экспертных комиссий председателя и членов их для проведения оставшимся составом экспертизы указанных в настоящем пункте собак запрещается». Эти требования по сути исключают из работы по оценке собак в поле всех заводчиков, т. е. тех, кто наиболее активно занимается породами, разводит собак, наганивает и совершенствует. Охотничьи организации вынуждены отдавать дело оценки полевого досуга гончих в руки людей, далёких от их разведения, подчас не имеющих элементарных понятий и знаний. Ведь не секрет, что среди судей по гончим сейчас много таких, кто никогда не держал и не нагонял ни одной гончей, а некоторые из них и не видали в своей жизни ни одной по-настоящему дельной собаки в поле. И это можно наблюдать не только на уровне районных и областных испытаний — такие «знатоки» есть и среди тех, кто пытается даже корректировать наши правила. Судья с официальным званием эксперта, но не державший и не нагонявший за свою жизнь ни одной гончей, — опасная фигура в собаководстве, и мой совет: не использовать таких людей в деле полевой оценки гончих.
Жаль, что мы забыли установки наших предшественников, которые даже в мыслях не могли себе представить такой перечень запретов. Всё ограничивалось лишь запретом судить своих собак, а «в случае участия на пробе собак, принадлежащих судье, судья замещается при их пробе кандидатом». (Правила полевой пробы от 7 марта 1901 г.) Ведь так можно «доиграться» и до запрета судить собак друзей, приятелей и даже соседей.
Наверное, из этих же заблуждений вытекает установка, что «на испытаниях звание эксперта по испытаниям данной группы пород собак должен иметь председатель экспертной комиссии, члены комиссии могут иметь звания по испытаниям любой группы пород собак». Вообще-то забавно (если бы не было так грустно) представить себе троицу судей из борзятника, норника и лаечника, получившим какими-то путями звание эксперта по гончим, на полевых испытаниях, куда ставят своих собак настоящие гончатники, которые, действительно, «зубы съели» на этой охоте и хорошо знают гончую собаку.
В своей практике мы нарушаем эти установки и, как правило, при невозможности набрать полный комплект судей с официальными званиями по испытаниям гончих, включаем в состав комиссии опытных гончатников без категорий и даже меняем их в процессе испытаний. Если это делается при опытном и авторитетном председателе комиссии, а в состав комиссии мы включаем действительно знающих гончатников, то это, вне сомнения, значительно разумнее, чем присутствие в комиссии лиц, хотя и сведущих в своём деле, но к гончим отношения не имеющих.
Важно, чтобы гончих судили гончатники, имеющие большой опыт нагонки и охоты с ними. Не менее важен и дух солидарности, взаимоуважения и взаимопонимания в самой судейской комиссии. Надо твёрдо усвоить, что трое гончатников, взявших на себя труд судить гончих, одинаково равны и ответственны в принятии решений, а председатель лишь лицо, ответственное за порядок и установленные правила проведения испытаний.
Разумеется, самое важное — это компетенция и уровень знаний людей, проводящих судейство. К сожалению, они не всегда и не везде на должном уровне. «Не секрет, что в собаководстве наряду с серьёзными вдумчивыми экспертами всегда было много так называемых «знатоков». Практически биологически неграмотных и с очень бедным запасом кинологических знаний, пытающихся заменить знахарством. Эти знахари в некоторых обществах занимали ведущее положение и пытались диктовать своё видение племенной работы в охотничьем собаководстве», — сказал в своей последней статье Н. Н. Пышкин[1], с чем я полностью согласен.
Отмечая издержки и извращения в деле судейства, я, тем не менее, должен подчеркнуть, что не эти «знатоки» с их фантастическими дипломами определяют уровень и направление нашей работы с гончими. Это всё-таки досадные отклонения, которые со временем «выплывают» наружу и не находят поддержки у основной массы гончатников. Дело в том, что сама охота, а «неохотников» среди гончатников нет, и более чем столетняя практика проведения полевых испытаний гончих подняли культуру собаководства среди любителей гончей собаки на очень высокий уровень. Я, к примеру, не устаю повторять стажёрам и начинающим судьям: «Старайтесь внятно объяснять все свои действия и принятые оценки присутствующим на любом мероприятии по собаководству. И всегда помните, что за флажками ринга или среди болельщиков на испытаниях всегда есть люди, которые знают и понимают гончую собаку лучше, чем вы».
Да, иногда судьям не хватает общего образования, не каждый из них может написать понятно своё мнение или изложить его устно, но знаний гончей и цены её рабочих качеств очень часто и у рядового гончатника вполне хватает для сравнения с качествами любого официального полевого судьи.
Правда, для проведения судейства на испытаниях, кроме обширных знаний полевого досуга, необходим также и опыт самого судейства, т.е. способности перевести свои внутренние убеждения о степени приближения качеств собаки к определённому идеалу на общепонятный язык действующих правил с помощью установленной балльной расценки. Но и этого мало, если в нём отсутствует определённое творческое начало. «Для расценки собак выбирают судей, т. е. людей, способных к суждению и даже рассуждению, а не простых отметчиков и счётчиков. Именно потому, что по существу дела всегда будет и не может не быть широкого места для личного суждения, так как все разнообразные работы собаки нельзя свести к некоторому числу чётких формул с определённым баллом в виде расценки предусмотренных случаев. Если вы боитесь этого широкого места и не надеетесь найти на нём правильную дорогу, то лучше не беритесь за судейство», — метко сказал в своей книге Р. Ф. Гернгросс[2], о чём не мешает помнить и нам.
Судейству нельзя выучиться лишь по правилам. Никакое руководство не может подменить опыт эксперта, на основании которого он только и может высказать с помощью проставленных баллов своё суждение о качестве того или иного элемента работы гончей, выражение которого, в свою очередь, зависит от её способностей, опыта и тренированности, а также от массы крайне разноречивых и многочисленных условий местности, погоды, вида, возраста, поведения зверя и прочих обстоятельств.
Полевые испытания гончих составляют основу работы по ведению и совершенствованию пород, вот почему так важна объективная оценка их природных рабочих качеств. Но, с другой стороны, нигде на полевых испытаниях не бывает столь грубых и пагубных ошибок, как на испытаниях гончих — этих, несомненно самых трудных, повторяю, среди всех испытаний охотничьих собак. Как-то у нас не принято об этом говорить, но в деле испытаний гончих несоизмеримо возрастают требования не только к знаниям судей, но в неменьшей мере и к их общей порядочности и честности ввиду того, что в процессе испытаний есть масса возможностей на разного рода махинации и жульничества. Я не хочу сказать, что все судьи жулики. Подавляющее число их — люди достойные и объективные, и крайне важно, чтобы их высокие человеческие качества были у всех на виду.
Говоря так, я хочу лишь подчеркнуть, что на любые испытания гончих необходимо смотреть как на святое дело, которое делается, по сути, не для тех, кто в этом участвует, а для будущего нашей охоты и наших пород. Поэтому совершенно недопустимо, когда два-три эксперта, договорившись с группой охотников, выезжают судить их собак, не поставив никого в известность, и приезжают затем с «тёмными» дипломами, присуждёнными в их узком кругу. К сожалению, такая практика во многих регионах часто становится своеобразной нормой, а некоторые судьи, возомнившие себя независимыми от общественных организаций, по рекомендации которых они и получили свои судейские категории, начинают заниматься частнопредпринимательской деятельностью в охотничьем собаководстве.
На мой взгляд, всякие попытки уйти из-под контроля охотничьей организации должны пресекаться в зародыше и самыми жестокими мерами. Каждое мероприятие в собаководстве и особенно полевые испытания должны быть публичными, общедоступными и гласными. Надо, чтобы каждое испытание, не говоря уже о состязаниях, предварялось соответствующим приказом или распоряжением о его проведении, месте, времени, составе судейской комиссии и условиями записи желающих участвовать в них. Такой документ должен быть обнародован не позднее, чем за 10—15 дней до проведения испытаний. Только тогда мы ликвидируем «мышиную возню» вокруг дипломов и сделаем присуждение их гласным и доступным для критики.
Не следует забывать, что само выдвижение судей в состав полевых комиссий должно исходить из коллективного мнения членов той охотничьей организации, от лица которой будут проводиться эти испытания. Конечно, при этом прежде всего следует учитывать знания и авторитет в деле охоты рекомендуемых судей, но не меньшую роль должна играть также объективная оценка их физических возможностей. Дело в том, что судье на полевых испытаниях гончих приходится выполнять очень тяжёлую работу, находясь на ногах в постоянном движении от зари до зари, иногда надо пробежать какое-то расстояние, стараясь не спустить собаку со слуха или поспешая на предполагаемый лаз. При этом он, безусловно, должен и слышать, и видеть на уровне обычного здорового человека. На практике часто у нас этого не получается — судят хотя и уважаемые, но полуглухие, полуслепые и немощные эксперты, у которых всё уже в прошлом. Поверьте мне — я старый уже человек, и опыт судьи у меня немалый: какими бы знаниями ни обладал судья, но, слушая гон, а не наблюдая его на местности, он никогда не сумеет объективно оценить работу, будь он хоть семи пядей во лбу. Я продолжаю держать гончую и охотиться, но после 70 лет отказался от работы судьи в поле, поскольку пришёл к выводу, что это уже не по силам старику. Будь моя воля, я и в правила вписал бы запрет на то, чтобы гончих в поле судили люди старше 70-ти лет — глухие на одно ухо, со слуховыми аппаратами, с другими недостатками.
Может быть, я слишком много говорю об организационной стороне судейства, но без этого, на мой взгляд, не обойтись. Что же касается судейства непосредственно в процессе испытаний, то и тут есть смысл отметить определённые сложности и распространённые ошибки. Конечно, я не буду пытаться как-то переучивать экспертов — они все люди самостоятельные и себе на уме, но о некоторых заблуждениях сказать всё-таки стоит.
Прежде всего, несколько слов о перевиденном звере. Я не считаю нужным акцентировать внимание читателя на тех судьях, которые постоянно «видят» беляка в ситуациях, где они были лишены такой возможности, — это чистое жульничество. Не меньшую опасность представляют судьи, действительно перевидевшие зверя в первые 10 минут работы и с чувством исполненного долга сразу рассаживающиеся по пенькам и начинающие отсчитывать только время лая гончей в лесу с твёрдой уверенностью, что она его гоняет. Зверь, будь то заяц или лисица, перевиденный с подъёма или вскоре после него, — это только начало работы, и никто не может гарантировать, что в дальнейшем гон будет именно по нему. Гончая за время, предоставленное ей для работы, может погонять несколько зайцев, переходя с одного на другого, может перейти с зайца на лисицу или наоборот, а может гонять уже пройденные гоном следы или бегать с лаем по всему лесу вообще без всякого следа.
Перевиденный зверь в начале работы — это хорошо. Но ещё лучше, если он будет многократно перевиден за время всей работы. И что особенно важно — во второй половине часа, когда заяц начинает ходить своими тропами и гонными следами, на которых гончую встречает большой соблазн погнать эти следы и без свежего гонного следа или не в ту сторону, куда заяц побежал. Именно в этой сложной для гончей ситуации к концу часа работы и требуется разобраться полевым судьям, а не сидеть на пеньках и смотреть на часы.
За последние годы моей работы полевым судьёй мне приходилось неоднократно наблюдать гончих, которые после кратковременного скола по второму, а то и по третьему разу, гнали уже пройденные гоном следы, опять возвращались гоном к сколу и иногда его справляли, создавая впечатление беспрерывной и жаркой работы. Хотя на самом деле зверя они за это время не гнали, а только неверно отдавали голос. Я не буду называть конкретных собак, чтобы не разжигать страстей, но таких пустобрёхов сейчас немало и среди наших знаменитостей с дипломами I степени.
Возможно, я заблуждаюсь, но в настоящее время, на мой взгляд, примерно половина гончих, получивших дипломы I степени, на самом деле их не заслуживает. Дипломы эти не заработаны действительно блёсткой работой, а являются вольными или невольными ошибками судей, засчитавших всю пустую брехню вокруг следа и около него за время гона.
Сейчас стало почти нормой, что одна и та же собака у нас на испытаниях получает или диплом I степени с очень высокими баллами, или едва натягивает только III, как правило, с 3 баллами за верность отдачи голоса. Тут всё ясно: в первом случае намеренно или без злого умысла не разобрались, высоко оценив гончую, а во втором определили истинную цену, а, может быть, даже и несколько завысили её оценку с оглядкой на ранее полученный высокий диплом. Примеров, я думаю, приводить не надо, т. к. у каждого грамотного гончатника есть свои.
Печальнее всего то, что такой «любитель вокального пения» у нас часто ходит в чемпионах и основных производителях, медленно снижая верность отдачи в породах гончих.
На мой взгляд, пустобрёхство — это ахиллесова пята всего нашего дела испытаний гончих собак, поскольку определить неверность собаки на сколе — одна из труднейших задач. Этот порок в процессе испытаний не всегда удаётся выявить, вычленить откровенную брехню из времени гона, что по силам действительно понимающим гончатникам. А ведь среди судей не всегда есть опытные гончатники, иногда встречаются и «чудаки», убеждённые, что гон не закрывая рта и есть идеал гона. Я, к примеру, всегда, когда навожу справки о каком-то перводипломнике, спрашиваю: «А кто судил?» — и это ограждает от ошибок в племенном деле значительно вернее, чем изучение его расценки. Пустобрёхи встречаются не только среди перводипломников, но что особенно печально — есть они и среди судей по гончим.
Другой распространённый недостаток нашего судейства гончих — это трактовка понятия «запавший заяц». Дело в том, что многие судьи почему-то считают зайца очень хлипким зверем, который вынужден из-за своей слабосильности постоянно западать под гоном и таким образом отдыхать. Такое суждение верно только в отношении заячьего «ребёнка» с рукавичку, который действительно без конца западает, поскольку не надеется на свои ноги. Но совсем другое — взрослый здоровый беляк, без сомнения, являющийся достойным соперником любой гончей и ещё «бабушка надвое сказала», кто в этом состязании победит. Чаще всего всё-таки побеждает заяц, и в подавляющем большинстве случаев именно гончая скорее истратит свои силы и откажется от работы, чем он попадёт в её зубы. Я, наверное, не погрешу против истины, сказав, что на любом участке для нагонки есть так называемые «профессора», которые постоянно одурачивают гончих любых способностей, годами обитают в избранном ими участке угодий и, видимо, процветают, несмотря на постоянное беспокойство, выдерживая очень длительные по ним работы в несколько часов гона.
Так почему же беляк, способный выдержать столь длительное преследование, часто западает после первых полкруга или круга своего хода? Может быть, ему действительно нужен отдых, хотя бы кратковременный, чтобы и дальше спасаться от преследования? Наши «знатоки» в этом уверены, но я полагаю, что они просто выдают желаемое за действительное, а объясняется это совсем другой причиной.
Заяц западает в начале работы собаки не потому, что устал, а от того, что сама гончая «западает», чем провоцирует его на такой маневр. Дело в том, что заяц — животное сумеречно-ночное, нормальное его состояние в дневное время, если это не в период размножения, — лежать, а не бежать, что он и делает при любой возможности. Замешкалась гончая с подъёма, не преследует зверя по пятам, он свободно и спокойно от неё оторвался, — ничего другого и не остаётся, как лечь, т.е. запасть. Разберётся она, доберёт его по следу — опять толкнёт, и опять начнутся эти своеобразные качели: гон накоротке, когда она на него «наступит», а затем по удалелому постепенно переходящий в добор, если заяц сильно отрос и уже не бежит перед собакой, а лежит. Затем всё повторяется по той же схеме. Вот именно при такой работе заяц почти сразу и постоянно западает, но совсем не по причине своей усталости, а из-за плохой работы гончей, которая в силу своей копотливости, слабочутости и недостаточного мастерства не в состоянии вести его по-настоящему. И тем не менее, такая гончая под многими судьями часто получает диплом, хотя доля настоящего гона, когда заяц бежит перед собакой, а она преследует его по пятам, в общем объёме этой «тягомотины» минимальна.
Совсем другое дело, когда гончая висит на зайце и ведёт его «как на вожжах», выходя за ним в пределах минуты. Тут у беляка нет повода ложиться, поскольку преследователь всегда рядом и, как говорится, собака не даёт ему западать. Западать он начнёт при таком гоне только тогда, когда действительно устанет, что всегда хорошо видно по его ходу. «Замученный заяц уже не кружит, но тыкается в разные стороны по ограниченному месту и поминутно западает. Гончие отлично это чувствуют и такого упалого (запавшего) ищут особенно старательно», — очень точно сказал А. И. Эмке[3], с чем я полностью согласен.
Не менее интересно привести по этому поводу и высказывания В. В. Де-Коннора: «Ведь пока заяц идёт, гончие не бросят и на сколах сейчас же справляют, а как вымотают его хорошенько, начнёт он крутиться на двух десятинах зарослей, да западать каждые 100—150 шагов, так и нет у нас хладнокровия и терпения выстоять, пока гончие каждый кустик обнюхают и найдут там его закостеневшего. Рассказывают, что запавшего де зайца чутьистая гончая не станет раскапывать, а издали почует верхним чутьём. Бывает, — только свежего, а не загнанного; чтобы сгоненного зайца гончая почуяла когда верхним чутьём, этого я никогда не видал; в упор наткнётся, на глаз возьмёт, а чаще сам найдёшь... раненного другое дело: этого они чем дальше, тем лучше чуют»{Де-Коннор В. В. Письма к приятелю // Псовая и ружейная охота. — 1899. — Кн. 5 (март).}.
К сожалению, такое развитие событий в охоте, обычное при хорошо слаженной и высоких качеств стайки гончих, очень редко доступно одиночной собаке. Даже при достаточно пристальной работе одной гончей удаётся действительно замучить беляка лишь на втором, а то и третьем часу гона, да и это бывает крайне редко. А запавший заяц в 30—40-минутной работе чаще всего не результат какой-то особой злокозненности беляка, а естественная реакция на «промашки» в работе гончей, позволившей себе значительный перерыв в его преследовании.
