Герасимов Юрий Анатольевич
В конце зимы 1944 года в читинской газете появилось объявление:
Совет Забайкальского военно-охотничьего обществаобъявляет набор охотников на выезд в тайгув верховья реки Ингоды.
В тот же день в Совет общества открылось паломничество.
Как обычно, первыми явились искатели легкой жизни и приключений.
Потолковать на охотничьи темы наведывались и городские охотники-любители. Заходили и разного рода личности неопределённых занятий, видимо, имевшие веские причины укрыться на время в тайге...
Всех их принимал инструктор общества охотовед-биолог лейтенант Симов.
При знакомстве посетитель обычно начинал красочно расписывать свой охотничий опыт. Когда же разговор касался таёжных районов и промысловых зверей, «охотник» смущённо переспрашивал и, наморщив лоб, начинал блуждать глазами по сторонам, припоминая всевозможные рассказы, слышанные им когда-то от таёжников. После дополнительных вопросов о повадках лесных обитателей такой посетитель окончательно терял красноречие. Уши у него розовели, и становилось ясным, что он либо никогда и не бывал в тайге, либо провёл там в увеселительной прогулке несколько дней, постреливая рябчиков.
Так за неделю прошло десятка три «кандидатов», но среди них не оказалось ни одного настоящего таёжного охотника. Симов уже стал было терять надежду на успешность задуманного дела.
В конце недели в приемную вошли два посетителя. Их обветренные лица и руки, спокойный взгляд, рассчитанная медлительность в движениях — всё внушало доверие.
— Зачем пожаловали? — спросил Симов. — В охотничью бригаду хотите записаться?
— Стало быть, да... — неуверенно ответил один из них. Симов пригласил гостей присесть.
— Ничего... Мы привыкли больше на ногах, — заметил тот же. — Нам бы условия узнать...
— Условия простые: добывать в месяц не меньше тонны мяса, рыбы или на тысячу рублей пушнины, смотря на что будет сезон и разрешение. Добудете больше — того лучше. Самим понятно: время военное, госпиталям и армии продукты нужны...
Охотники присели на краешки стульев и, не сводя с лейтенанта глаз, внимательно слушали.
— С марта по август, — продолжал он, — в запретное для охоты время каждому установлен месячный оклад. Потом бригада перейдет на сдельщину. Расчёт на всё добытое будет вестись по государственной цене.
Посетители переглянулись, помолчали. Затем один из них, закурив самокрутку, поинтересовался количеством разрешений на отстрел лосей, изюбрей и соболей.
Симов ответил. Охотники продолжали нерешительно переглядываться, перебирая в руках свои меховые шапки. Заметив их замешательство, лейтенант добавил, что бригада обеспечивается хлебом, нарезным оружием, патронами и армейским обмундированием.
Это обстоятельство сразу оживило беседу. Охотники удобнее устроились на стульях, и разговор перешел к системе винтовок.
— Тульские охотничьи карабины слабы, — заметили оба в один голос. Когда же лейтенант сообщил, что пули будут с оболочкой, а заряды бездымного пороха увеличены вдвое, до двух граммов, — они успокоились, придвинулись вплотную к столу лейтенанта и стали отвечать на задаваемые вопросы.
Рослый и широкоплечий Гаврила Данилович Уваров выглядел, несмотря на свой шестидесятипятилетний возраст, крепким человеком. Седина едва тронула его виски, а крепкая атлетическая фигура ещё нисколько не сутулилась. Тёмно-синие глаза на широком русском лице, ямки в уголках рта и на середине крепкого, гладковыбритого подбородка придавали его лицу выражение прямоты и добродушия.
Прокоп Ильич Рогов, хотя и был двумя годами моложе своего товарища, казался гораздо старше своих лет. Щупловатый и сутулый, он производил впечатление слабосильного человека. И фигурой и морщинистым скуластым лицом, с роговыми очками на остром с горбинкой носу, он напоминал хищную птицу. Симов с интересом разглядывал его. Он слышал о Рогове много рассказов как о смелом охотнике и неуловимом браконьере. Встретившись с его холодными, прищуренными глазами, он спросил:
— Сколько сот крупных зверей на вашем счету?
— Да все мои... — уклончиво ответил старик, обнажив ровный ряд крепких белых зубов.
— Я о вас много слышал... Что же, Уваров тоже из Улетовского района?
Рогов утвердительно кивнул головой.
— У нас ещё один есть на примете, — добавил он, — Фокей Кондратьич Трохин. Он здесь, в рабочей колонне, армейскую службу несёт. Правда, почти глухой, но парень удалый и крепкий, ещё сорока нет. А охотник что надо! Таёжный человек... Я за него ручаюсь.
Лейтенант обещал похлопотать о переводе Трохина в бригаду и, простившись о охотниками, назначил на завтра встречу для заключения договора.
Приказом командующего Трохин был в тот же день отозван из части и на следующее утро вместе с Уваровым и Роговым явился к лейтенанту.
Получив четыре тульских карабина и к ним четыреста патронов, тонну соли, бочки, неводную дель с верёвкой и двухмесячный запас продуктов, охотники уложили всё это на грузовой автомобиль и выехали в деревню Новые Ключи.
Надёжный ЗИС легко покатил по городским улицам, миновал пакгаузы товарной станции, заснеженные ряды одноэтажных домиков окраины и, переваливаясь с боку на бок, выбрался на тракт. Мимо проплыли постройки пригородных хозяйств. За ними дорога обогнула большую сопку. Гора как бы сдвинулась с места и, развернувшись боком, заслонила синеющий в морозной дымке город. Грузовик мчался навстречу ветру. Слева тянулись скованные льдом плесы Ингоды, справа — холмистые низины поймы.
По временам грузовик врывался в сосновый лес. Дорога жалась то к сопкам, то к самой кромке обрывистого берега реки, то выходила в широкие пади, спускавшиеся к Ингоде. Здесь, на просторе, встречались деревни. Они тянулись на несколько километров вдоль тракта одной главной улицей.
На полпути, в Улетах, охотники зарегистрировали в районных учреждениях винтовки и разрешения на отстрел зверей. Отдохнув, бригада продолжила свой рейс и к вечеру была на месте.
Деревня Новые Ключи в двадцать добротных изб за частоколом поражала своей безлюдностью. А как здесь жили до войны!
Деревня расположена в двухстах километрах от Читы, на берегу Ингоды. За рекой, на юг, по сопкам Борщовочного хребта до самого Онона, раскинулись просторы горной девственной тайги, прорезанной долинами Ушмуна и Джилы — двух главных правых притоков в верховьях Ингоды. Плодородные земли, просторные луга, строевой лес, кедровники и ягодники, богатейшая охота и рыбная ловля — всем этим богат Ключевский колхоз. Но с войной мужчины ушли на фронт, а многие женщины — на производство, и опустела тайга. Не слышно в ее дебрях лая зверовых собак и выстрелов. Умолк стук топоров. Притихла деревня. Вернулись к колхозному труду глубокие старики и пожилые женщины. На них да на совсем ещё зелёную молодёжь легли все хозяйственные заботы.
Охотники остановились на квартире деда Исака. Поговорив с ним о деревенских делах, Симов понял, что на помощь лошадьми нечего рассчитывать ни в Ключах, ни в соседних селениях. Он написал об этом майору, своему начальнику, а шофера попросил ещё на словах передать, чтобы лошадей обязательно прислали в мае, с появлением травы.
Вечером Рогов ушел на заимку и привёл оттуда свою любимицу и верную помощницу в охоте — огромную белую лайку. Ввалившись с клубами пара в жарко натопленную избу, он представил товарищам своего четвероногого друга.
— Вот мой Батыр... По-бурятски богатырь, значит, — пояснил он Симову и тут же стал расхваливать достоинства собаки: — Гляди, какой высокоперёдый. Спина, как у скакового коня. А лапа! В ком сбита! Неделями бегает и усталости не знает!
Батыр, действительно, был богатырским псом. Рослый, с широкой грудью и с мускулистым легким телом, он казался неутомимым. Клинообразная голова с выпуклым лбом, стоячие уши и умные миндалевидные глаза придавали ему горделивое выражение. Пренебрегая лаской, пес из вежливости обошел и обнюхал всех присутствующих в избе. Никому не оказав предпочтения, он не спеша вышел на середину комнаты, покружился на месте, как это делали его дикие предки, и лег, положив голову на передние лапы.
— Вы думаете, он не понимает, что про него рассказывают? — продолжал Рогов. — Она, тварь, всё понимает, только сказать не может. Я уж знаю... Три года назад взял его пятимесячным щеночком. Ну, ростил, думал — бельчатник выйдет. Он у меня, было, в первый год по белке пошел. Да случись как-то, что косил я сено в тайге. Слышу, Батыр залаял у реки. Выбежал я на берег и глазам не верю: посередь плёса здоровенный сохатый похаживает, а Батыр на другом берегу разрывается, не дает зверю из воды выйти. Завалил я того лося. С тех пор, как попробовал кобель сохатиной печёнки, от него ни один лось не уходит.
— Ну, положим, кое-какие уходят, — возразил Симов, зная, что иногда встречаются так называемые «отбойные» лоси, которых собаки никакими силами не могут остановить.
— Сам поглядишь... Он чёрта тебе поставит! А с изюбрями[1] чего делает? Я сроду не сижу на солонцах. Приду утром, смотрю: ежели бык был и соленой земли наелся — значит и напьется до отвала. Вот по его следу и пускаю собаку. Одним моментом зверя догонит и поставит. Трубку, бывает, не успеешь выкурить, а он уже зовет... Конечно, другим разом приходится побегать, не без того, а всё одно панты добудешь. От Батыра и зимой изюбрям отбою нет. Как погонит по снегу, так и гляди куда-нибудь на утес: завсегда зверя на кручу выгонит, и встанет тот, как каменный... Кабаргу на отстой загоняет. Чушку, ежели за ухо ухватит, — никуда не пустит. А с соболем что делает! Всё может. Когда мне нужно, и боровую птицу садит, — не унимался Прокоп Ильич.
Товарищи Рогова подтвердили, что Батыр, действительно, прекрасно работает. Пришлось лейтенанту уступить в споре. В душе он был только рад, что в бригаде оказался такой надежный помощник.
Нависший над деревней морозный туман искрился в холодных лучах восходящего солнца. Серебристый иней оседал на телефонных проводах и ветвях пушистым кружевом. Дорожки, протоптанные по обочинам, припорошило тонким скрипучим снежком. В это морозное утро охотники вышли в тайгу.
Дорогой сибиряки зашли на ближнее лесное озеро. На середине ледяного поля они пробили пешней метровый лед. За время долгой забайкальской зимы отмершие растения загнили подо льдом, и мутная вода издавала тяжелый затхлый дух. Рогов опустил в прорубь лопату и поболтал ею; со дна поднялся ил и вместе с ним с десяток карасей. Рыбешки плескались у поверхности и жадно вбирали освеженную воду. Чтобы прорубь не замерзла, ее накрыли хворостом и тростником. За день охотники обошли все ближние озера и продолбили в них десятки прорубей, предупредив этим массовую гибель задыхающейся рыбы.
Под вечер Рогов привёл бригаду к продолговатому озеру:
— Здесь крупный карась. Будем ловить.
Выйдя на лед, он наметил пешней на расстоянии трёх метров две проруби, а между ними канаву. Охотники дружно взялись за работу и вскоре продолбили во льду канаву в полметра глубиной, а по краям ее две проруби. Затхлая вода, выйдя из проруби, заполнила канаву. Рогов погнал лопатой воду из одной проруби в другую. Прошло несколько минут, и искусственным течением вынесло в канаву плаунца. Жук всплыл наверх и выставил наружу конец брюшка. За ним всплыла лягушка. Причудливо расставив лапки и шевеля ими, она старалась преодолеть течение. Рядом с ней появилась зеленовато-серебристая спина с большим плавником и сильно зазубренным передним лучом. Это поднялся крупный серебристый карась — обычный обитатель Амура и его притоков. От золотого карася он отличался серебристой окраской и удлиненным телом. Прошла минута, и показался ещё такой же карась, потом сразу несколько. Рыбы раскрытыми ртами глотали воздух и, войдя в канаву, направлялись по течению ко второй проруби, где Трохин преграждал им путь сачком.
За два часа он выбросил на лед полторы сотни килограммовых карасей. На этом ход рыбы прекра- тился. Сибиряки объяснили это тем, что крупная рыба уже частично задохлась подо льдом.
— Другим разом тонну начерпаешь! — рассказывали они.
Пересыпав рыбу снегом и прикрыв ее хворостом, бригада отправилась в лес. Вскоре в вечерних сумерках, на небольшой поляне среди молодой сосновой заросли, запылал яркий костер, зашипели на углях распластанные караси, шумела в котле закипающая уха. Когда Уваров объявил, что «шарба» — уха без овощей — готова, притихшие, было, охотники зашевелились. Поварешка обошла всех, и каждый склонился над своей посудой, прихлебывая на крепком морозе обжигающую наваристую уху.
На другой день было решено, что Симов и Уваров отнесут улов в деревню, а Рогов и Трохин, как лучшие охотники и следопыты, перебросят весь скарб отряда на Джилу, к устью речки Пасной, и заодно разведают ее долину.
Простившись с товарищами, огромный Гаврила Данилыч легко поднял на спину мешок, почти доверху наполненный рыбой, и, нисколько не ссутулившись, быстро зашагал. Симов тоже взвалил на плечо свою ношу и последовал за ним. Спустя несколько минут он почувствовал, что такой темп ходьбы ему не выдержать: на первом же километре сердце сильно забилось, одышка перехватила дыхание. Напрягая силы, он старался не отставать, но усталость одолевала. С каждой минутой движения становились медленнее, шаги короче. Чувство стыда перед стариком охватило его. «Почти втрое старше и впятеро сильнее...» — подумал он про Гаврилу Данилыча.
К счастью, на устье Джилы Уваров присел отдохнуть. Симов подошел к нему, постоял с мешком на плечах и, как бы нехотя, сбросил его на землю, стараясь всем видом показать, что он вполне может идти дальше. Но его учащенное дыхание и мокрый лоб не ускользнули от внимания старого охотника. Уваров лукаво взглянул на молодого товарища, набил трубку, раскурил ее и предался воспоминаниям о днях своей молодости.
Неожиданно с ближнего утеса послышался лай собаки.
— Ну, паря, никак Батыр глухаря посадил или зверя поставил, — сказал старик.
Симов приподнялся.
— Погоди малость, не торопись. Может, сейчас Прокоп там грохнет...
Оба товарища прислушались. Собака продолжала лаять на одном месте, где-то высоко на утесе.
Прошло несколько минут. Решив, что Трохин и Рогов ушли далеко вверх по Джиле и не слышат призыва собаки, громоздкий Уваров, кряхтя, поднялся и направился на лай. Симов тем временем вышел по косогору к вершине сопки, одна сторона которой стометровым обрывом нависла над рекой.
Лай раздавался всё громче. Вскоре Симов увидел на краю обрыва собаку.
С приближением охотника Батыр замолк и, нетерпеливо перебегая с места на место, стал заглядывать вниз. Осторожно переступая и цепляясь за каменистые выступы, Симов подошел к краю и наклонился над пропастью. Вправо от себя, совсем рядом, на крошечной скальной площадке, он увидел небольшое тёмно- серое животное. Первое, что бросилось ему в глаза, — это козья мордочка с большими стоячими ушами, как у породистой лайки, и светлая грудка, испещренная двумя рядами белых полос. Это была кабарга-самка, самый маленький представитель семейства оленей, обитающий в горах Алтая и восточнее Енисея, до Приморского края. Удивительно грациозна была эта миниатюрная «козочка», уверенно стоявшая над обрывом и спокойно смотревшая в глаза своему врагу. Поражала ловкость, с которой перепрыгнула она три метра над головокружительной пропастью и точно встала всеми четырьмя ножками на выступ в ладонь величиной.
Налюбовавшись вдоволь красивым животным, Симов выбрался наверх, взял собаку на сворку и отправился с ней вниз. Батыр упрямился, натягивал поводок. Ошейник наползал на голову собаки, топорща ее пышный меховой воротник.
Когда они подошли к Уварову, тот спросил:
— Ну, что? Поди, самочка? — И, не дождавшись ответа, добавил: — Самцов-то мы с Прокопом ещё в декабре побрали, во время гона, когда у них мускусные пупки большие были.
— Давай посмотрим, как кабарожка с отстоя выскочит, — предложил Симов. Уваров охотно согласился. Товарищи перешли Джилу и спрятались за молодой сосной.
На расстоянии двухсот метров кабарга настолько сливалась с серым фоном скалы, что стала почти незаметной.
Не прекращая наблюдения, охотники раскурили трубки. За это время кабарожка успокоилась и неожиданно поднялась на дыбки. Стоя на задних ножках спиной к пропасти, а передними переступая по вертикальной стене, она повернулась вокруг себя и легко пере- прыгнула на карниз. Затем по каменным уступам вышла наверх, осмотрелась и рысцою побежала к густому лиственничному лесу на северном склоне долины.
Спустя два дня охотники двинулись дальше. Идти пришлось по скованному льдом руслу Джилы. На мелких перекатах река перемерзала много раз до дна. Запруженный поток шел поверх льда, сносил сугробы и снова застывал. Как выражались старики, река кипела и становились наледи. По ледяной дороге идти было легко и неопасно.
Сноровкой покорять пространство забайкальцы владели в совершенстве. Размеренный шаг их был рассчитан на сотни километров. Как бурлаки, подавшись под тяжестью котомок вперед грудью, они шли молча, и в морозной тишине дружно поскрипывал единый шаг людей. Незаметно проходили часы, позади оставались десятки километров. Когда кто-нибудь сбавлял шаг и нарушался общий ритм, товарищи присаживались отдохнуть. Сибиряки раскуривали носогрейки. Симов записывал дневные наблюдения: как изменялся лес, где и какие встречались птицы, звери...
За каждым поворотом реки перед охотниками всё шире раскрывались картины горной девственной тайги. По крутым южным склонам-«увалам» встречались осыпи камней и скалы. Обширные поляны чередовались с березово-сосновым лесом. На ярком солнце искрились сугробы снега, и изумрудный полог бора казался кружевным.
Здесь, по опушке, с осени был урожай сосновой шишки, поэтому на корм собралось много белок. На высоких лиственницах часто чернели «гайна» — беличьи гнезда, похожие на сорочиные. Зверьки отлично перезимовали и в солнечные дни подолгу бегали по лесу, подыскивая себе пару.
Среди молодого сосняка и осинника встречались многочисленные заячьи тропы. Охотясь на зайцев, рябчиков и глухарей, сюда часто наведывались рыси и росомахи.
На увалах и по солнечным опушкам синели снежные надувы, взрытые табунками изюбрей, выходивших пастись на горные лужайки. На северных склонах — в «сиверах» — мрачнели обомшелые базальтовые глыбы и стоял тёмный лиственничный древостой с густым подлеском сибирского багульника — даурского рододендрона. Здесь было царство кабарги. Эти небольшие животные предпочитали одиночество. В непроходимых зарослях они в избытке находили свой любимый корм — лишайники, а среди скал — защиту от врагов. За склонами долины теснились горные отроги. А за ними, в забайкальском синем небе, виднелись пунцовые вершины дальних сопок — крайних форпостов намеченной охотниками цели.
По мере продвижения вверх по Джиле долина реки и распадки ее притоков становились шире, а склоны ниже и положе.
В широких падях чернели заросли «ерника» — кустарниковой карликовой березы. На увалах, южных склонах, росли густые сосняки. Местами по низинам стояли хмурые пихтарники, а по сиверам попрежнему частила лиственничная тайга. Следы изюбрей в таких местах встречались редко. Их сменили следы лосей.
В верховье реки на склонах появились кедры. За ними, выше, — редколесье, сухостой, завалы камня, кедровый стланик и, наконец, на высоте полутора километров, — гольцы. Здесь обитали белки, соболи и сеноставки.
На третий день пути охотники достигли соболиных урочищ. В затишье из елового лапника был сделан односкатный балаган, запасены дрова, пробита прорубь.
Костер у балагана едва дымился. Под навесом лежали рюкзаки, котелки. Стоянка пустовала. Все разошлись по ближним склонам.
Симов отправился вверх по Шепшулте. За первым поворотом речки его внимание привлек небольшой бурый зверек величиной с котёнка. Пушистый, но в то же время гибкий, соболь ловко прошел прыжками по бурелому и каменистым осыпям. Зверек вскочил на пень, перебежал вдоль по колодине и скрылся в буреломе. Его парный следок замысловатой стежкой шел по опушке верхом, а то уходил порой под снег.
Свернув по ключу в смежную падь, Симов встретил след другого соболя, по-видимому, старого, отяжелевшего. В отличие от первого, этот зверек ходил короткими полуметровыми прыжками, придерживаясь каменистых осыпей. Следы его часто терялись в расщелинах и под камнями. Под вечер охотник вышел по следу на каменистый склон, поросший кедровым стлаником. Здесь соболь столько напетлял, что Симов запутался в его следах. Сделав большой круг, он снова обнаружил знакомый след и по нему пришел к поваленному кедру. Под ним скрывалась норка с обледенелыми стенками. К норке сходились разной давности следы.
Сгустились сумерки. Симов спустился по ключу к Шепшулте и вернулся на стан. Сибиряки уже собрались у костра.
— Так вот, товарищи, — сказал лейтенант, подсаживаясь к очагу, — сегодня посмотрел я, как ваши соболи живут. Придется нам делом заняться и посчитать их.
— Пустое дело, — пренебрежительно заметил Рогов, — чёрт их сочтёт... Нешто мы пришли сюда лесную бухгалтерию заводить? От счёта зверя не прибудет...— закончил он и испытующе взглянул на лейтенанта.
Симов будто и не слышал этих слов и продолжал рассказывать, что видел днем и как придется проводить учет зверей.
— От этого учета зависит план осеннего отстрела соболей. Ведь гон у них проходит летом и срок беременности — 9 месяцев, а соболюшки только в двухлетнем возрасте и старше приносят в среднем трех щенят. Стало быть, из ста зверей можно добыть не больше трех десятков, иначе соболь снова пойдет на убыль.
Уваров живо заметил:
— Чудно! Мала зверюшка, а носит, что лосиха, — девять месяцев... А всё же добро-то соболей в тайге прибавилось. Ты помнишь, чтоб они на устья речек выходили? — обратился он к Рогову.
— Я сорок лет зверую по тайге и этого зверька раньше только в гольцах промышлял, — ответил Рогов. — Видно, запрет охоты пошел на пользу. Теперь в каждом ключе по соболю живет, это верно. Здесь осенью с Батыром можно десятки их добыть.
— А разве без собаки нельзя? — осведомился Симов.
— Пошто нельзя? Поймать можно капканом и кулемкой. Можно стропить и самому. Вот как тебе нынче далось, — продолжал Рогов. — Будь с тобой рукавчик — растянутая на деревянных кольцах сеть в рукав величиной — поставил бы ее открытым горлом к норке, а сам через щели меж камней пошуровал палкой, ан смотришь — и вскочил бы соболь в сеть.
Поговорив о соболях, сибиряк стал рассказывать о разных случаях из таёжной жизни:
— У нас здесь лоси ходят по два-три вместе. Держатся они низинных мест, в ключах, по старым гарям, занимают небольшой район в 5—10 километров. В таких местах они обламывают побеги молодых осин, берез, рябин и ив. Едят сосновую хвою, общипывают кустики брусники, таволги и голубики. Наш сохатый и летом ветку ест, хотя кругом полно травы. Потом на солонцовые болота ходит, зараз съедает по пуду соленой грязи. Изюбри — те по-другому. Ходят они табунами по десяти голов, живут в горах, по крутым южным склонам — увалам. Зимой, как и сохатые, ломают много веток, но и траву едят, а в сиверах — и лишайники.
Узнал Симов от стариков, что забайкальские сохатые теряют рога в январе и в феврале; что росомаха сильна, как небольшой медведь, и с ней не могут сладить даже две собаки; что по увалам встречается кабан и подходить к нему нужно только тогда, когда он роет землю и вертит хвостом. Если хвост замер — и ты замри: кабан насторожился.
В свою очередь и Симов рассказал товарищам много такого, о чем они не знали. Таёжники слушали с нескрываемым интересом. Глуховатый Фока Трохин во время бесед подставлял ухо чуть не к самому лицу лейтенанта. Чего он недопонимал, Рогов растолковывал ему жестами: старые приятели умели отлично сговариваться друг с другом.
Много повидали на своем веку охотники, до тонкости знали нрав таёжных зверей и птиц, а вот чем вызваны те или иные их повадки — объяснить не умели.
Здесь, у вечернего костра, они узнали от Симова, что лоси, изюбри и другие травоядные потому падки так на соль, что в растительных кормах ее очень немного, значительно меньше, чем требуется животным, что бурундук во время зимней спячки настолько остывает, что жизнь едва теплится в нем, а в сильные морозы, когда промерзнет его норка, он просыпается, ест запасенные орехи, согревается таким путем и снова засыпает.
В иной год зайцы и полевки обильно размножаются, а порою, в голодный год, слабеют и почти поголовно вымирают. Это сказывается на благополучии и численности многих животных тайги. Когда мало полевок, ценные пушные звери — лисицы, колонки и горностаи — голодают. Если же нет зайцев, то росомаха, волк и рысь сильней преследуют оленя, косулю, кабаргу и боровую птицу.
Рыхлый и глубокий снег в лесу мешает расселяться по тайге волкам, лисицам и косулям. Зато в малоснежную холодную зиму худо приходится глухарям, косачам и рябчикам; ночуя не в снегу, а на земле, они отмораживают себе зоб, набитый мерзлой почкой и хвоей, а весной, если во время кладки нагрянут сильные морозы, — гибнут их яйца. В такой год боровая птица почти полностью исчезает.
С особым интересом слушали сибиряки о том, как зайца-русака расселяли в Сибири. Не мог преодолеть заяц уральские леса, пришлось завозить его на поезде и самолетом. Норка, небольшой ценный зверек, прижился на реке Чикое, а вот на Джиле не может жить, так как по этой речке зимою нет полыней.
О многом говорилось в долгие вечера у костра. Но, конечно, больше всего о войне, которая гремела в те тяжелые дни на западе, за семь тысяч километров от охотничьего табора в долине Шепшулты.
За две недели охотники излазили все северные пади Улурийского гольца. Повсюду им встречались соболиные следы. По ним они учитывали соболей окладом на пробных площадях. Делалось это так: охотники по гривам обходили пади в 5—10 квадратных километров и, считая все входные и выходные соболиные следы, определяли количество зверьков на этой площади. Было замечено, что один соболь занимает площадь примерно в 4—5 квадратных километров и что на этой площади пересечешь семь-восемь раз следы зверька.
В начале марта морозы сдали. Днем солнце заметно стало пригревать, растапливая занастивший снег. На южных склонах появились проталины. Охотники выпаливали на них сухую прошлогоднюю траву, расчищали оленьи солонцы.
На Пасной охотники на несколько дней задержались, чтобы пополнить свои запасы рыбой и боровой птицей.
Пасная, последний правый приток Джилы, — небольшая речка в три метра шириной. В ее глубокой, с крутыми склонами, долине обитали изюбри, косули, кабарги. С утра Рогов отправился на разведку и на южном склоне, на высоте полукилометра, обнаружил следы парных копыт. Тут же виднелся свежий черный помет изюбрей, по форме и размерам схожий с желудями. Следы тянулись по опушке с неглубоким снегом и проталинами.
Выбрав большую поляну с проталиной, опытный охотник обошел ее кругом. Поляна со всех сторон была окружена завалами камней и снежными лощинами. Убедившись в том, что она хорошо изолирована от леса и огонь не сможет перекинуться на деревья, он спустился вниз и поджег траву.
Пламя с шипением поползло вверх, в гору, оставив за собой черную полоску с дымящимися головешками. По краю лужайки, в куртинах ерника — карликовой березы, перевитой визилем, — завивался густой дым, прорезанный огненными языками. Но снежные сугробы останавливали огонь. Пламя спадало и гасло. Когда выгорела вся трава, Рогов вышел на середину выжженной лужайки и очистил от дерна площадку в пять квадратных метров. На ней он пробил в земле с десяток углублений размером 10 на 5 сантиметров. Всю эту площадь и ямки он обильно засыпал поваренной солью.
На таком выпаленном южном склоне, раньше чем на других местах, вырастает пышный травостой, который привлекает оленей. На солонцовом же участке трава не растет. Пасущиеся здесь олени и косули замечают голое место, подходят к нему и пробуют лизать. Обнаружив солонец, животные посещают его уже регулярно. По их следам отыскивают солонец и другие травоядные, обитающие поблизости.
За день Рогов обошел всю долину. В березняке он вспугнул четырех косуль: три из них были самочки, а четвертый — самец с молодыми рожками, покрытыми бархатистым рыжеватым мехом.
Изюбрей выследить не удалось. В вершине долины они забрели в густую заросль и залегли на дневку. Бесшумно к ним не подойти. Но соблазн был велик. Старый браконьер, забыв про уговор с лейтенантом, про все охотничьи законы и про то, что он вышел только на разведку, вернулся на оленье пастбище. Здесь, на опушке, где сходились три тропы, он соорудил из сосенок засаду.
Ждать пришлось недолго. С закатом солнца на опушке бора появился весь табунок изюбрей. Впереди шли три прошлогодних теленка, за ними две самки и самец. Десятимесячные телята, величиной с косулю, не превышали метра. Бык уже сбросил рога и отличался от самки мощной гривастой шеей и яркой окраской. Туловище его было пепельно-серым, с соломенным оттенком, голова, шея и ноги — бурых и тёмно-бурых тонов. Вокруг короткого хвоста и в промежности выделялось «зеркальце» — светлое пятно серо-песочного оттенка. Такая покровительственная окраска хорошо скрывала изюбря на фоне пожелтевшей травы и оголенных деревьев и кустарников.
В сумерках олени появились у выжженной лужайки. Более осторожный бык вернулся в лес. Коровы постояли перед свежей гарью, а затем, не пугаясь дымящихся головешек, перешли через них.
Тем временем Фока, в поисках пернатой дичи, наткнулся на перевернутые медведем каменные плиты и ямки от вырытых им саранок — луковиц горных лилий — и решил здесь подкараулить зверя. Оглядев увал, он выбрал место для засидки на опушке молодого осинника, среди нагроможденных каменных глыб, и, расположившись поудобнее, стал ждать медведя.
Когда Фока перевёл свой острый взгляд на противоположную сторону долины, то увидел в полукилометре от себя табунок из четырех косуль. Медведь был забыт. Охотничьи вожделения Фоки устремились к косулям. Терпеливо выжидая, когда они, кормясь, перейдут на увал, Фока из-за своей глухоты и не слышал, как невдалеке прогремело подряд два выстрела. И там, в долине, стельная корова-изюбриха и ее прошлогодний телок, припадая к земле простреленной грудью, в предсмертных судорогах скатились с крутого косогора.
Косули, тревожно вскинув головы, замерли в минутном ожидании. Но, успокоившись, они снова пошли между кустами багульника, ощипывая набухшие почки и лиловые бутоны цветов. Подняв винтовку, Фока не спеша выстрелил три раза подряд. Торопливость была ни к чему: перекатистое эхо не позволяло животным определить местонахождение охотника, и они растерянно стояли на месте.
После каждого выстрела одна из косуль делала несколько прыжков в сторону и падала. Табунок шарахался от нее и останавливался.
Снова сухо щелкала винтовка, и от табунка отскакивала и падала очередная жертва. Только одной косуле удалось скрыться в кустах.
Уваров с Симовым в этот день поймали несколько десятков щук. Накануне в старой протоке Джилы они пробили прорубь и, отступая на полметра, выдолбили вокруг нее во льду кольцевую полуметровую канаву. Ледяной вал между канавой и прорубью в одном месте был продолблен, и получился суживающийся коридор в 10 сантиметров со стороны канавы и в 70 сантиметров со стороны проруби. Ночью щуки из проруби зашли через ворота в канаву и кружили по ней, пока охотники не выловили их сачком. На Джиле они провели два дня.
Когда Симов возвратился к устью Пасной, он ещё издали увидел на таборе висевшие туши крупных животных. Подойдя ближе, он определил тушу изюбрихи. Рядом с ней висел прошлогодний теленок. Тут же, через колодину, были перекинуты такие же по размеру три туши косуль.
Симов подошел к товарищам.
— Кто убил изюбриху с телком?
— Я убил, — сплевывая сквозь зубы, процедил Рогов.
— Для кого же я говорил, что оленей и косуль сейчас стрелять запрещено?
— А кто в лесу узнает? — спокойно ответил Рогов. — Головы здесь уничтожим, шкуры в лесу упрячем, а мясо в бочки заколотим. Вот и порядок! Никакой контроль не дознается....
— Нет, дознается, — хотел было припугнуть его Симов.
— Всё одно: не родился ещё такой, чтоб я его боялся...
От спокойного тона старика лейтенант растерялся, но тут же, едва сдерживая ярость, сказал:
— Охотничья совесть твоя где? Взяли тебя за смелость, за уменье, за эти твои достоинства. Так вот, знай, где применять их... А стрелять зверей сейчас, в неположенное время, я запрещаю! Если это повторится — отдам под суд тебя и Фоку. Запомните это раз и навсегда.
Услышав такое вместо похвалы, Рогов оторопел.
— Да вы что? Рябчиков да косачей добывать собираетесь? Так мы не то, чтоб город накормить, а сами сдохнем с голоду...
Старик не на шутку осерчал. Будучи страстным охотником, считавшим вывозку мяса последним делом, он в тот же вечер первым вызвался идти в деревню за лошадью и, бросив карабин, ушел.
Разделывая туши убитых животных, Симов обратил внимание на то, что кожа старой косули была часто продырявлена, будто прострелена дробью. Свищи эти образовали готовые к выходу личинки кожного овода. Симов насчитал 247 тёмно-бурых личинок, разместившихся одна около другой на спине и на крупе старой косули.
— Видали? — сказал он Уварову и Фоке. — Весной даже шкура косули ни на что не годна...
У изюбрей и молодых косуль, рожденных в мае прошлого года, личинок под кожей не было. Эти наблюдения говорили о том, что лёт кожных оводов и откладывание ими яиц происходят до рождения молодых косулят. То, что их не было у изюбрей, подтверждало мнение об известной «специализации» кожных оводов.
Иначе ведет себя носовой овод. У всех убитых животных, независимо от возраста и вида, в носовой полости и в носоглотке оказалось по полтора-два десятка янтарно-желтых личинок не более одного сантиметра длиной. Этот овод причиняет диким животным ещё больше вреда: накапливаясь в носоглотке в большом количестве, личинки его иногда приводят к потере слуха и обоняния у животного. Недаром наблюдательным охотникам известно, что весной лоси, изюбри и косули глохнут.
По совету Фоки, Симов отправился в долину смежной речки на глухариный ток.
Ранним утром, едва солнце обласкало вершины сопок, он вышел к устью Ягодной. Широкая долина этого небольшого потока была известна старой гарью. За двадцать лет по ее южным склонам поднялся сосновый лес-брусничник. Низины заросли ольхой, черемухой и ивой. Местами разрослись куртины ерника, а между ними остались обширные поляны.
С ближнего склона, заваленного обгоревшими стволами, из заросли молодых сосен доносилось ритмичное пощелкивание, напоминающее бесконечно повторяющиеся четырехкратные слоги «тек-тек-тек-тек...». Это токовал каменный глухарь. До него было не больше полукилометра. Глухари токуют очень тихо. Несмотря на небольшое расстояние, голос этой самой крупной таёжной птицы, достигающей четырех килограммов веса, был едва слышен.
Определив место токовища и прикинув путь незаметного подхода, Симов стал осторожно подниматься на гриву. Из-за нее доносилось несколько глухариных голосов. Особенно азартно пел ближний петух. Невдалеке справа вторил ему другой, за ним третий... Отвечали петухи и слева, и дальше — на соседней гриве.
Симов, маскируясь теневой опушкой, стал пробираться к гари. Под его ногами захрустел снег. Ближний петух насторожился: защелкал с интервалами в две-три секунды, затем ещё реже, и смолк. Сидевшая с ним на валежине глухарка заквохтала и слетела на землю. Петух побежал к ней и скрылся в чаще.
Было восемь часов утра. Солнце пригревало и ярко освещало долину, а глухари всё продолжали токовать. Некоторые петухи сближались друг с другом, и тогда вместо песни доносилось хлопанье крыльев, Симов прислушался, достал коробок спичек, перепоясал его ниточкой и, продев в нее спичку, стал перебирать спичку пальцами, подражая песне глухаря. Ближний петух через несколько минут вышел на опушку. Его иссиня-черная голова и грудь были приподняты, а тёмно-бурые крылья с белыми пестрянками на плечах оттопырены книзу. Маховыми перьями он чертил по земле. Тёмно-бурый хвост глухаря был приподнят кверху и развернут веером. По временам он вздрагивал в такт песне.
В отличие от европейского, каменный глухарь воспроизводил лишь первое колено песни — «теканье». Второе колено — «точение», во время которого его западные сородичи глохнут и позволяют охотнику подбегать на выстрел, у него отсутствовало. Поэтому едва только Симов шевельнулся, глухарь сразу же насторожился. Но в это время раздался выстрел. Все глухари в распадке на несколько минут смолкли.
С закатом солнца, настреляв глухарей, Симов по пути к стану вышел на край поляны. Неожиданно, на другой стороне, в нескольких десятках шагов от себя он увидел припавшего к земле огромного медведя; зверь услышал шаги охотника и, затаившись, приготовился к нападению. Симов замер. В одно мгновение у него пересохло во рту и перехватило дыхание. Лоб покрылся испариной. Медведь приподнял косматую широколобую голову и, разобравшись, что перед ним не олень, а самый страшный его противник — человек, сердито рявкнул и в одно мгновенье исчез в чаще...
Симов сразу почувствовал страшную слабость. От своей нерешительности он пришел в отчаяние.
«Упустил такой случай...» — прошептал он и, едва передвигая ногами, направился к Джиле.
Поздно вечером, усталый, он подходил к табору. У костра сидели старики, толковали о чем-то, и до Симова донесся обрывок фразы: «... навязался на шею». Он стал за ель и прислушался. Зло говорил Рогов:
«... навязался на шею, паразит. Изюбрей бить нельзя, косуль тоже!.. Всё мясо собирается в город отправлять. Я убил, и я же спрашивай, можно ли кусочек отрезать... Как собакам, голову и печенку отдает. Я не потерплю этого! Всю жизнь был вольным, а тут на старости довелось... тобой понукают... “Запрещаю”. И кто? Молокосос... Доведет он меня! Ежели закружит его в лесу, так — убей на месте! — искать не пойду. Нам с него всё одно проку мало. Сожрет мяса больше, чем добудет. Не будь его, мы бы в сельпо, братану моему, пару сохатых сбыли! Вот-те по кулю хлеба получай! И деньжатами не обидел бы. А тут, на тебе — полкило, бейся!..»
Огромный Уваров, слушая приятеля, кивал головой и изредка поддакивал.
Глухой Фока сидел против стариков и, не слыша их сдержанного разговора, но зная, о чем он идет, безучастно поглядывал в сторону большими, всегда печальными глазами, обдумывая какую-то свою мысль. Вдруг он резко повернулся к товарищам и, перебив говорившего на полуслове, вклинился в разговор.
— А я вам скажу прямо, что контру зачинать нечего. Его винить не за что. Своим последним пайком с нами делится. Парень он дошлый. По-своему не грезит, у вас же, чертей старых, спрашивает, что к чему и как лучше... Не он запретил и не ему разрешать бить сейчас зверей. На то охотничий закон есть! Ленин ещё подписывал! Ждать нам недолго осталось. На июнь нам пять разрешений на пантачей дадено? Дадено... Вот добудешь — тогда зверины и нажрешься. И зимой можно ладно лосей добывать, будет тогда мясо и городу, и нам.
— А сейчас голодному таскаться? Зверей беречь, а себя гробить? Нешто она, тайга, обеднеет, ежели одного изюбря убьешь?
— Таких, как мы, тысячи. Вот и гляди: каждый по зверю убьет—и опустеет лес. Захочешь в хребет съездить, зверя добыть сунешься, а его нет...
— Новые подойдут. Тайга, она большая... Отцы наши и деды всех подрят били? Били! И не перебили зверей. И нам их никогда не перебить. Мне майор прямо сказал: насчет охоты всё берите на своё усмотрение. Сейчас война, зверей не время беречь. Люди на фронте, эвон, каждый день как пропадают. Так что нечего нам слушать молокососа.
От этих слов Симова охватила ярость. Он хотел рвануться к костру и отчитать старика. Но последние слова старика остановили его. «Верно, что молокосос. Упустил из рук медведя...» — подумал он. «Да и что сделаешь окриком, если авторитета нет...» — с горечью продолжал размышлять Симов. И он, нарочно треща валежником, вышел к костру. Разговор сразу прекратился.
Симов подошел, поприветствовал товарищей и скинул с себя котомку. Из нее он вытряхнул четырех глухарей, предложив Уварову ощипать одного к ужину. Затем подсел к очагу, расспросил, где кто был и что видел, и сам рассказал, как он упустил медведя.
Рогов презрительно ухмыльнулся.
Симов ждал этого и поспешил ему ответить:
— Вот погоди. Освоюсь с тайгой — и медведя возьму и тебя в добыче обгоню.
Он сказал это настолько уверенно, что старик не нашел ответа и только отвёл глаза, стараясь не встречаться с пристальным взглядом лейтенанта.
За охотой и рыбной ловлей незаметно наступила вторая половина апреля, а вместе с ней пришла и забайкальская весна.
Солнце стало заметно пригревать, сгоняя остатки снега. Прилетевшие огари[2] разбились на пары и, высматривая места для гнездовья, закружились над утесами, оглашая долину Джилы криками. «Коу-коу-крррр-коу», — разносилось по распадкам.
Развернулись на деревьях глянцевые липкие листочки. В нарядную позолоту и серебро оделись ивы. На южных склонах показались синие бутоны «ургуя» — сон-травы.
Зашумели овраги, а поверх крепко скованных льдом речек понесся весенний «свежун» — мутный поток талых вод.
В такой лучезарный день охотники вернулись из тайги и занялись подготовкой к рыбной ловле. Пока медлительный Уваров кроил дель и сшивал из нее пятидесятиметровый невод, Рогов и Трохин сколачивали лодку. Остругав три пятиметровые доски до полуторасантиметровой толщины и тридцати сантиметров ширины, сбили из них дно. Для этого доски заклинили между упорами в бревне, а затем на козлах дну придали изгиб, а борта обшили досками. Получилась легкая плоскодонная лодка в пять метров длины и метр ширины, грузоподъемностью около тонны.
Каждое весло вращалось на стальной вилкообразной уключине, которая укреплялась болтом на середине весла, а штырьком вставлялась в отверстие деревянных подушек, пришитых к борту.
Закончив плотничьи работы, охотники законопатили паклей щели и, заварив их смолой, спустили лодку на воду. Лодка оказалась отличной, водонепроницаемой. Через три дня был сшит и «посажен» невод. Он отличался от симметричного озерного невода разной длиною крыльев. Одно — береговое, в 15 метров, — было в два раза короче «морского», «бежного» крыла.
«Садились» крылья «на одну треть»; на длину двух растянутых ячеек, отмеченную на шнуре, нанизывалось три ячейки, которые привязывались к тетиве — бечевке в палец толщиной. У горла мотни садилось по четыре ячеи — «посадка на половину», как у ставных сетей.
В горле мотни высота невода не превышала трех метров. Нижняя тетива, загруженная через каждый метр пятидесятиграммовыми гайками, не представляла чрезмерного груза для рыболовов. Верхняя тетива была оснащена небольшими наплавами — дощечками в ладонь величиной, привязанными одна от другой на расстоянии полуметра. К мотне над горлом был привязан «маточный наплыв», сбитый из досок. На конце мотни крепилось грузило — железная пластина в ладонь величиной. Всё это делало снасть сравнительно легкой, удобной и посильной четырём охотникам для ловли рыбы на быстрых речных перекатах.
Таймень — крупный пресноводный лосось, достигающий тридцати килограммов веса. Обитает он во всех горных с быстрым течением реках Сибири (кроме Колымы). Водится в Зайсане и в Байкале. Удлиненное тело тайменя покрыто мелкой серо-стальной чешуей с зеленоватым оттенком на спине и красноватым на боках. Прианальный и хвостовые плавники — красного цвета. Приплюснутая с боков пятнистая голова имеет огромную пасть с крепкими зубами, расположенными на челюстях, нёбе и языке.
Весной таймени поднимаются к верховьям речек с холодной ключевой водой, где в конце мая мечут икру. Осенью рыбы спускаются вниз и зимуют в глубоких ямах больших рек.
Перед ледоходом, как только у берегов образуются проталины и полыньи, таймени идут вверх по реке. Они придерживаются береговых затонков, чистых от льда. Здесь этого хищника легко поймать на донную уду с наживленным налимом. Зная эту повадку тайменя, Уваров наловил на червя мелких налимов и всех их использовал на наживу.
Расщепленной палочкой он протаскивал веревочный поводок от крючка через туловище налима. Вытащив поводок наружу через заднепроходное отверстие рыбки, он конец его привязывал к длинному трехмиллиметровому шнуру. Здесь же привязывался килограммовый камень. Укрепив конец снасти на берегу, рыболов забрасывал другой, с наживой и камнем, в глубину затонка.
На следующий день утром Уваров и Симов отправились проверить «закидушки».
Первая снасть была срезана продвинувшейся за ночь льдиной. Вторая, поставленная рядом, уцелела и натянулась, как струна.
— Сидит... — таинственно прошептал Уваров.
Симов взялся за шнур и почувствовал, что на другом конце ходит большая рыба.
— Сразу не тяни... Поводи малость, пусть уморится, — наказал старик и отправился проверять следующую снасть.
Очевидно, рыба поймалась с вечера и, выбившись за ночь из сил, почти не сопротивлялась. Через несколько минут ее удалось подвести к берегу. Удивительно было, что семисантиметровый крючок едва- едва держался в ее огромной разинутой пасти. Симов, не дожидаясь старика, спрыгнул в воду, подхватил тайменя под жабры и выволок полутораметровую добычу на берег.
В это время подошел Уваров. За его плечом виднелась раскрытая пасть такой же рыбы, а по песку чертил ее красный хвост.
— Это «местные», одна пара,— заметил старик. — Они весной всегда так, парами, ходят...
Тем временем выше по реке прогрохотало несколько громоподобных раскатов. Лед треснул. Река тронулась. Вскоре против табора охотников, у переката, образовалось торосистое ледяное нагромождение. Река заполнила русло и, выйдя из берегов, стала обходить препятствие. Подмытая ледяная плотина не выдержала напора весенней воды и рухнула. Льдины, подхваченные бурным потоком, с грохотом понеслись вниз по течению. Открылась весенняя путина, начало рыбной ловли.
Рогов и Трохин притащили к берегу невод, спустили на воду лодку и, нетерпеливо поглядывая на чистую от льда водяную гладь, ждали товарищей.
Вскоре подошли Уваров и Симов.
— Вы где там путаетесь? Невод бросать пора, — горячился быстрый Рогов. Приняв на себя роль «башлыка» — старшего рыбака, он набрал в лодку невод, отдал Уварову конец веревки берегового крыла и вместе с Трохиным быстро отчалил к середине реки.
Фока ловко лавировал между льдинами, а Прокоп Ильич привычными движениями выбрасывал в воду полотно невода, тут же успевая отталкиваться шестом от наплывающих на лодку хрустальных глыб.
Наконец, он подал команду «к берегу». Лодка круто развернулась, на мгновение исчезла за потеснившей ее льдиной, но, увернувшись от удара, понеслась к берегу. Едва она коснулась галечной мели, как Рогов выскочил на берег и натянул веревку бежного крыла.
Некоторое время правильный полукруг поплавков тихо сплывал вниз по реке. Затем Рогов и Фока потянули своё крыло и, наполовину вытащив его на берег, уравняли стороны невода. Теперь он подходил к берегу правильным треугольником.
Тщательно «отаптывая» ногами нижнюю тетиву, охотники подтягивали мотню. Перед ней чертили мутную воду красные плавники тайменей. Крупные рыбы метались и с большой силой дергали сетьевое полотно. Первый улов дал четырех тайменей, по 6—8 килограммов каждый. Прокоп Ильич распорядился повторить «тоню».
Идя берегом, он на длинном шесте завёл лодку вверх по реке к исходному месту. Повременив с четверть часа, прыгнул в лодку и вместе с Фокой отчалил. Вторая тоня снова дала около тридцати килограммов рыбы.
В полдень рыба перестала ловиться. Товарищи дождались вечера и сделали ещё несколько забросов. В общей сложности за день было добыто свыше ста килограммов первосортной речной рыбы.
Днем позже подвалили ленки. Ленок, как и таймень, пресноводная холодолюбивая рыба из семейства лососевых. Размером он поменьше: редко достигает трех килограммов. Распространен ленок в быстротекущих реках и горных озерах от Оби до Приморья. Икру мечет в начале мая, поднимаясь в верховья речек с ключевой водой. В отличие от тайменей ленки шли небольшими косяками и попадали в невод до десяти штук сразу. Бригада дружно работала, радуясь возможности успешно выполнить задание по добыче рыбы. Симов и намека не подавал, что слышал разговор Рогова у костра. Он присматривался и выжидал.
