Бутурлин Александр Сергеевич
2 января 1905 года работающий в Везенберге (ныне город Раквере, Эстония) мировой судья Сергей Александрович Бутурлин был вызван телеграммой в Санкт-Петербург в Министерство внутренних дел. Ему было предложено взять на себя контроль за доставкой из Якутска на Колыму и часть Охотского побережья жизненно необходимых припасов; принять меры к смягчению продовольственной нужды, если она где-либо обнаружится; и, главное, по возможности исследовать продовольственное положение этих областей и причины частого голода.
Это означало, по существу, проведение научно-промысловой и общеэкономической рекогносцировки на площади почти в миллион квадратных километров. В нормальных условиях подготовка такой экспедиции должна была начинаться, по меньшей мере, за год вперед. Но тогда готовиться по-настоящему не было возможности: предыдущие годы были неудачны для промысловиков; японская война лишила край снабжения, шедшего из Владивостока и, наконец, осенью 1904 года погиб пароход, везший припасы казенного заготовления (мука, крупа, соль, порох, свинец, неводное прядево) и купеческие товары из Сан-Франциско для северных и западных становищ Охотского побережья, а также для всего Колымского края. Все это создало критическую ситуацию для «бродячих инородцев», как официально называли тогда племена юкагиров, ламутов (по-нынешнему — эвенов), чукчей, тунгусов (эвенков). Требовались чрезвычайные и весьма срочные меры, ибо впереди была весна — самое тяжелое время в тех местах в смысле не только промысла, но и возможности передвижения.
Бутурлин дал согласие ввиду важности и интереса дела, а также, как писал он в одном из писем «...найдя в Министерстве внутренних дел в лице директора департамента общих дел Э. А. Ватоци живой интерес к этому предприятию и искреннюю готовность прямо взглянуть на положение далекого края и предоставить мне необходимую свободу действий».
Выбор мирового судьи Бутурлина в качестве руководителя такой экспедиции не был случаен. Сергей Александрович был уже широко известен как естествоиспытатель и охотовед. Он имел хорошую теоретическую подготовку, зная не только существующую литературу о Севере, но и серьезно изучая в течение нескольких лет в высшем учебном заведении политическую экономию и экономическую историю России. И, что не менее существенно, он уже не раз работал на нашем севере: побывал в Архангельской губернии, на острове Колгуеве, дважды на Новой Земле.
18 января Бутурлин получил в Везенберге депешу из Министерства юстиции с разрешением сдать участок. 3 февраля он уже выехал из Петербурга в Иркутск, успев (в условиях стачек, беспорядков и общей сумятицы) заказать, собрать и выслать почтой на Колыму необходимый для годичной командировки багаж. В дальнейшем очень осложнило работу то, что багаж этот, и далеко не весь, дошел в низовье Колымы лишь через шесть месяцев, и то благодаря особому вниманию высокопоставленных иркутских и якутских чиновников. О почтовой и, вообще, информационной оторванности районов пребывания экспедиции свидетельствует и тот факт, что местные чиновники, прослышавшие, что к ним едет из столицы с большими полномочиями Сергей Александрович, решили, что это — Великий Князь Сергей Александрович (они еще не знали, что московский генерал-губернатор был убит 4 февраля).
Чтобы охватить возможно больший район обследованием и помощью, Бутурлин давал самостоятельные задания своим помощникам, посылая их в Охотск и Олу (Ола — в тридцати пяти километрах от нынешнего Магадана), на Алазею, в направлении Чаунской губы.
Сам Бутурлин обследовал бассейн Колымы и прилегающие районы. В верхней части бассейна реки положение юкагиров и ламутов было катастрофическое: неудачные по улову рыбы годы, общий упадок пушного промысла при полном отсутствии мер к оказанию им помощи поставили этих людей перед невозможностью дальнейшего существования. Их прадедовское кремневое оружие служить отказывалось. Даже меховую одежду бродячие охотники вынуждены были продать якутам, живущим оседло и более благополучно. Этнограф В.А.Туголуков в книге «Кто вы, юкагиры?» (М.: Наука, 1979) цитирует сообщение Бутурлина о промысловых кочевках этих бедных «инородцев»: «Двигаются вверх, в горы, долиной какой-нибудь реки небольшими партиями из нескольких семей... без «урасы» (род кожаной палатки), так как оленей и собак у них нет, а женщинам едва под силу тащить сани с детьми, котелками и скудным запасом провизии. Разводят огонь и греются около него, затем самый сильный и выносливый собирается с духом, вскакивает, пробегает шагов сто-двести и коченеющими руками разводит новый костер; когда он разгорается, перебегают к нему и другие. Так передвигаются в морозе полярной ночи, пока не найдут возможным срубить из жердей легкую урасу на несколько дней, когда мужчины, пользуясь уменьшением мороза и собрав с нескольких лиц достаточно одежды для одного, разойдутся на охоту». «Эстафета людей, обреченных на смерть...» — добавляет от себя Туголуков.
Трагическая картина открылась Бутурлину и в низовье Колымы, где население жило более оседло. Помимо хронического, издавна надвигавшегося недостатка во всех орудиях промысла (сетей, ружей, стрихнина, посуды, железных инструментов для копания погребов и тому подобное) возник и острый недостаток всех жизненных припасов. Повсюду он видел изнуренные лица, потухшие глаза людей, ничего не евших по три-четыре дня или подолгу питавшихся одной тюленьей шкурой; видел падавших от бескормицы собак, жизненно необходимых людям.
Этих несчастий вполне можно было бы не допустить, если бы местными чиновниками своевременно были приняты меры. Но они не только бездействовали, но пытались скрыть происходящее, рапортуя Бутурлину о всеобщем благополучии.
Немало людей спасла экспедиция срочно оказываемой им помощью как продовольствием, так и орудиями и материалами промысла. Порой приходилось круто менять намеченный план работ, так как получались известия о критическом состоянии обитателей какого-то района и нужно было немедленно выезжать туда. Но, конечно, оказываемая помощь была минимальной, хотя, как писал в своем отчете Бутурлин, «...здесь, как и во всем, полумеры — самая невыгодная вещь». Он пояснил это следующим примером. «Дать здесь человеку, не имеющему никакой почти снасти десять-пятнадцать фунтов волоса в ссуду — значит дать ему в нормальный год возможность кое-как перебиваться ловлей сплетенными из этого волоса сетями, но вернуть эту сравнительно дешевую ссуду ему будет возможно лишь при какой-либо особенной удаче.
Дать же ему пуд волоса — значит дать ему возможность не только наловить на про корм свой, но и на сбыт рыбы для оплаты ссуды, а потому такую сравнительно крупную ссуду все же легче выплатить в достаточный срок» (Отчет уполномоченного Министерства внутренних дел по снабжению продовольствием в 1905 году Колымского и Охотского края мирового судьи С.А.Бутурлина. СПб., 1907). Приходилось же выдавать по два-три фунта волоса, главным образом для починки старых сетей. Но на какое-то время людей выручал и этот минимум. Когда Бутурлин платил им за услуги, ему говорили: «Как нам брать с Вас деньги, Ваш приезд спас нас от голодной смерти».
Помимо такой неотложной помощи Бутурлин принимал меры через ответственных лиц к оказанию более солидной, но требующей большего времени помощи. Исходя из полученного представления об экономике края, он составил рекомендации по ее подъему, требующие решения на правительственном уровне. Некоторые из них были воплощены в жизнь. В частности, Бутурлин показал расчетами необходимость и рентабельность речного парохода на Колыме, который мог решить ряд проблем. В одном из писем своему отцу Сергей Александрович выражал восхищение П. А. Столыпиным, который в 1907 году послал на Колыму пароход (отец Бутурлина в общей оценке деятельности Столыпина придерживался противоположного взгляда).
Сергей Александрович питал глубокую симпатию к коренным народам севера — природным охотникам, рыболовам и оленеводам. Например, о ламутах он писал как о неподражаемых разведчиках и топографах, называл их доверчивыми, открытыми, честными странствующими рыцарями тундры.
Но серьезная работа в нашей стране по спасению этих народов проводилась лишь в годы существования Комитета Содействия Народностям Северных Окраин (Комитета Севера) при Президиуме ВЦИК (1924—1935 годы) и некоторое время еще по инерции. Тогда стали осуществляться и многие меры, предлагавшиеся Бутурлиным. Возглавлял комитет человек действительно гуманный, высококультурный, блестящий организатор — член Президиумов ВЦИК и ЦИК Петр Гермогенович Смидович (1874-1935). К работе в Комитете Севера Смидович привлек и Бутурлина, который стал членом бюро и ученым секретарем комитета. Однако, если в двадцатые-тридцатые годы удалось достичь значительного прогресса в жизни малых северных народов, то в дальнейшем положение стало меняться в обратную сторону. Сейчас, в некотором отношении, стало хуже, чем было до революции. Комитет Севера создавал культурные базы на Севере, туда ехали врачи, учителя, другие специалисты, появилась у малых народов собственная интеллигенция, росла продолжительность жизни.
Сейчас специалисты бегут с Севера. Аборигены научились грабить и убивать соплеменников. Но самое страшное — алкоголь, от которого организм коренных северян совершенно не защищен. АТарасов в статье «Пьяная Сибирь» («Известия» № 78, 1975) пишет: «Что касается Крайнего Севера, то сейчас там деньги можно ковать, пожалуй, только на алкоголе». А ведь царским законом торговля спиртом там была запрещена. Сейчас неумеренное пьянство — главная причина смертности коренных народов Крайнего Севера. Неужели им, действительно, суждено уйти в небытие, как констатирует в своей статье А.Тарасов?
20 января 1906 года Бутурлин вернулся в Везенберг, закончив тяжелую годовую поездку, «...со всего двумя, — как писал он, — обмороженными пальцами, но зато вполне вылеченным чистым и холодным полярным воздухом сильным бронхитом, с которым я уезжал год назад». Проделанный путь составил двадцать шесть тысяч километров, из которых четырнадцать тысяч (не считая боковых разъездов) приходились на передвижения в санях, оленьих и собачьих нартах и на лодке. Короткие передышки в пути он использовал для ведения необходимых официальных документов. Публикуя позже свой «Отчет...», составленный, в основном, на основании этих сделанных в пути записей, Бутурлин так объяснял его возможные недостатки: «Я не собираюсь следовать нередкой практике излишнего подчеркивания трудностей годового путешествия по дебрям Северо-Востока Сибири. Трудности эти в конце концов вполне выносимы для здорового человека, а для охотника и натуралиста, не гонящегося за жизненным комфортом, — тем более. Тем не менее крошечные санки, влекомые собаками или оленями по пустынным ущельям горных хребтов при сорока-пятидесяти градусных морозах, гребные лодки при бесконечных дождях, метелях и бурях полярного лета на беспредельном буйном просторе низового разлива великой реки и взморья, легкая палатка, промокающая и промерзающая насквозь под ледяным дыханием осенних режущих ветров необозримой тундры, и даже бревенчатое жилье пустынного становища или заимки с его открытым очагом, на котором приходится оттаивать чернильницу перед писанием, с его окнами из рыбьей шкурки или ледяных пластин, почти одинаково доступное ветру, дождю и снегу, — вся эта обстановка, мало приспособленная для письменных занятий, в особенности при спешных передвижениях все дальше и дальше, при массе самой разнообразной и всегда спешной работы».
Однако, «Отчет...» оказался капитальной работой с серьезным экономическим анализом Колымского края, предлагающей целую систему разносторонних мер, могущих коренным образом и прочно улучшить жизнь населения. Среди прочего, Бутурлин, вопреки существовавшему мнению, пришел к выводу о том, что «нет никаких естественных препятствий к распространению человеческой культуры — скотоводства и земледелия -по крайней мере также далеко к северу, — а вероятно и далее — в Восточной Сибири, как в Европе».
Казалось бы напряженная работа, нашедшая отражение в «Отчете...», не оставляла возможности для других значительных дел. В действительности же «Отчет...» охватывал только одну сторону деятельности Бутурлина во время экспедиции. Другая сторона была естественнонаучная: ведь экспедиция работала также и по поручению Императорского русского географического общества. Результаты этой второй работы оказались колоссальны. До сих пор около двух тысяч шкурок птиц, привезенных Бутурлиным и хранящихся в Зоологическом музее МГУ, служат одним из основных материалов для изучения пернатого населения северо-востока страны. Как писал орнитолог А. А. Кищинский в книге «Орнитофауна северо-востока Азии» (М.: Наука, 1988), исследования С.А.Бутурлина составили «эпоху в познании авиафауны этого края». Впервые были установлены места гнездовий некоторых птиц, для других прежние границы распространения расширялись на одну-две и более тысяч километров. В коллекции оказались большие серии птиц редких и малоизвестных видов, немало яиц и птенцов совершенно ранее неизвестных. Наблюдая птиц с биноклем и записной книжкой в руках не только днем, но и ночью (что на Севере возможно), Бутурлин собрал очень большой экологический материал. Были проведены опубликованные позже интересные наблюдения над млекопитающими и около двухсот их шкурок переданы в Зоологический музей Академии Наук. Была составлена полная коллекция пресноводных рыб, заключающая в себе, как и собрание млекопитающих, новые для науки формы. К северу от Полярного круга удалось найти амфибий. Собрано было значительное количество насекомых, причем муравьи, кузнечики и стрекозы — даже под 69° северной широты. Богаты и разнообразны были ботанические и почвенные коллекции. Все это, а также этнографическая, промысловая и геологическая коллекции были пожертвованы в различные научные учреждения. Таким образом, как пишет профессор С.М.Успенский, «Колымская экспедиция, по сути дела, открыла в зоологическом и зоогеографическом отношении громадную область Евразии — ее северо-восток. Выводы и обобщения, сделанные С. А. Бутурлиным на этом материале, остаются действенными до сих пор, современные исследователи вводят их в основу зоогеографических построений» («Охота и охотничье хозяйство», № 7, 1973).
Надо добавить, что на всем пути экспедиции велась маршрутная съемка, проводились наблюдения анероидов и термометров как трижды в день, так и специально у подножий и вершин перевалов, в труднопроходимых местах.
Но, может быть, наиболее широко известным результатом экспедиции, вызвавшим тогда мировую сенсацию не только среди орнитологов, было открытие Бутурлиным родины розовой чайки. Эта чудесная «жар-птица севера», как ее иногда называют, до того времени была легендарной. Впервые увидел и описал ее капитан Джон Росс в 1818 году, а первые два экземпляра были добыты его племянником — знаменитым полярным исследователем лейтенантом Джеймсом Кларком Россом в 1823 году. С тех пор путешественники видели и добывали розовых чаек лишь несколько раз, и птица эта оставалась биологически почти неизвестной. Бутурлин собрал многочисленные экспонаты, представляющие весь цикл ее развития: спиртовые препараты зародышей, десятки яиц, пуховых птенцов разного возраста, молодых и осенних экземпляров. Он подробно описал брачные церемонии, гнездовой период, всю жизнь розовой чайки от появления на свет до отлета осенью в сторону Ледовитого океана. Но ученым еще предстоит выяснить, что происходит с этой северной красавицей со времени ее отлета из мест гнездовий до возвращения назад следующей весной. Людей, видевших жи-вых взрослых розовых чаек, покоряет их внешность: они в большей части окрашены в прекрасный яркий, но чрезвычайно нежный розовый цвет. Бутурлин писал, что «нежное оперенье этой чудной птички как будто сохраняет отблеск дивных магнитных сияний или бесконечных зорь полярной ее родины».
Сейчас о розовой чайке написано много, о ней сняты фильмы. При этом, как правило, авторы не забывают отметить роль С.А.Бутурлина в раскрытии ее тайны. В 1972 году (по совпадению в год 100-летия со дня рождения Сергея Александровича) была выпущена марка с изображением розовой чайки.
Касаясь Колымской экспедиции, известный зоолог Е.П.Спангенберг в книге «Записки натуралиста» (М.: МГУ, 1964) писал: «Представьте себе, что вам сейчас захотелось побывать на Крайнем Севере, увидеть океан, тундру, ее обитателей. Ну, что же — это не так сложно... А в то время?.. Загадочен, недоступен казался Север. Страшен был и далекий путь. Тысячи километров бездорожья отделяли города и селения от берегов Ледовитого океана. Глухая тайга, топкие болота, криволесья и необъятная тундра преграждали дорогу и пугали своей беспредельностью даже смелого человека. Но тем интереснее русским ученым казался север. Жажда знания окраин русской земли манила к себе, заставляя предпринимать долгие, полные лишений и опасностей экспедиции. Одним из таких ученых был замечательный знаток птиц нашей Родины — Сергеи Александрович Бутурлин».
«Отшельница Ичатки» была написана по инициативе редакции «Всемирного следопыта», просившего Бутурлина дать что-нибудь для публикации о его странствиях, и помещена в третьем номере журнала за 1930 год. Это точный рассказ об одной из характерных встреч во время Колымской экспедиции; он отчасти показывает как условия работы экспедиции, так и отношение автора к коренному населению.
