ДВОРЯНЧИКОВ Евгений Васильевич
Зубастые колеса моей «Нивы» усердно цепляются за пожухлую траву на еле заметной степной дороге, покрытой лужами, клочками первого снега. Машину мотает туда-сюда, всё время грозя выбросить из дорожной колеи. Грязная жижа стучит о днище, из-под колес на лобовое стекло летят комки грязи, полностью загораживая нас от мира за стеклом, в багажнике стучат канистры, бьются о лопаты, ключи, домкраты и всё то, что так необходимо в дальних поездках.
Там же, в общей куче, лежит ручная лебёдка, без которой на этот раз мне бы точно была «хана». На ухабах машину подбрасывает как мяч, собаки валятся с заднего сиденья, больно толкая меня в спину. И так целый день...
К вечеру я увидел знакомые ориентиры местности, куда так рвался и где не был добрый десяток лет. Когда-то здесь стояла зимовка, был дом, загон для скота и даже баня, теперь остались лишь битые кирпичи да куча золы от летних казахских печей. Почему-то это место зовётся «Зелёная улица». Весной и летом здесь, действительно, зелено: на десятки километров тянутся лиманы, заросшие кугой и тростником. Осенью же больше коричневых и жёлтых тонов, вызывающих у путника уныние от однообразия. Здесь и раньше было немноголюдно, а теперь особенно ощущается любимая бродягами-охотниками свобода первопроходчика. На дороге, по которой я еду, не видно никаких следов от техники, даже заготовителям сена нет нужды ехать в такую даль.
Следующая зимовка должна быть через 15—20 вёрст, я надеюсь найти приют там на несколько дней. Хозяева, наверное, уже поменялись, но дух гостеприимства тут не истреблен. Почти в сумерках я подъехал к жилью. От запахов мокрой овечьей шерсти и кизячного дыма нахлынули воспоминания, щемящие охотничью душу. На лай собак вышел хозяин с «летучей мышью», сохранившейся с незапамятных времен. Мы узнали друг друга, обнялись совсем по-родственному. В жарко натопленной землянке было очень уютно. Ужинали по обыкновению на полу, удобно разместившись на подушке. На стенах — фотографии родственников, в стороне висят домбра и камча с изогнутой ручкой из ветки карагача. Дети выросли: одни учатся в городе, другие подались на заработки. Теперь Мурат с женой одни управляются с отарой.
К утру подморозило, двигаться на машине стало гораздо легче. На грязи тут и там видны кабаньи и волчьи следы, много следов сайги. Эти древние антилопы в ноябре откочевывают южнее, увлекая за собой часть волчьего братства. Дорога идёт вдоль канала, заросшего сейчас большой стеной чекана и рогоза. Осенних пожаров в этом году здесь не было, трава по бокам дороги вровень с колесом.
А вот и место, где я начну свою охоту. Казахи называют его «тацу». Огромная степная низина с мощными зарослями и крепкими камышевыми островами — идеальное место для зверей. Каждая моя охота здесь по-своему памятна. Именно здесь я оставил по глупой случайности своего лучшего гонца Бурана, шестилетнего бесстрашного бойца. Здесь же неподалеку секач распорол брюхо лошади моего товарища-казаха, когда он упал вместе с жеребцом в снег. Тогда он плакал и матерился на двух языках одновременно, проклиная и меня, и охоту, и секача. Рваную рану лошади мы зашили, товарища я успокоил, а утром мы снова ехали с ним на охоту на его верблюде. Интересно, где он сейчас, тот мой друг-охотник?
Машину я поставил в камыше, у речки, берега которой буквально все изрыты кабанами. Собаки тотчас скрылись. Я иду, не выбирая пути и направления, временами останавливаюсь и прислушиваюсь к шуму камыша. Речка невелика, она плавно вытекает в лиман и распадается на множество ручейков, теряющихся в этом растительном море. Подмёрзшая трава хрустит под сапогами, выдавая моё шествие притаившимся обитателям лимана. Местные гуси давно покинули свои летние прибежища, и лишь большое количество пуха на закрайках замёрзшей речки выдаёт их недавнее присутствие.
Впервые я приехал сюда много лет назад. На трёх легковых машинах мы с местным проводником метались тогда в поисках зверя. Чабаны, взбодрённые дармовой выпивкой, одаривали нас такими историями о кабанах и волках, что нам, считавшим себя бывалыми охотниками, никак нельзя было оплошать. Мы и собак с собой привозили самых лучших, но удача всё не шла. Собаки упорно гоняли мелких лис и зайцев, а волков и кабанов мы так и не видели.
У моего товарища Сани, районного охотоведа, была отличная лайка Кай. В два года этот Кай вовсю облаивал в нашем лесу и оленей, и кабанов. Товарищ разрешал мне брать его на охоту в любое время. Несколько раз я возил его в Казахстан. Поначалу он вместе с нашими гончими гонял лисиц, но потом начал работать и с кабаном: робко его облаивал, а после первой добычи уверенно искал и останавливал приличных подсвинков. Дела у нас пошли, без добычи не приезжали.
Однажды Саня предложил мне походить по лесу с Каем и себе в удовольствие, и ему на пользу: за неделю до этого ветеринар вытащил из горла Кая трубчатую косточку, которая его чуть не погубила, пёс за время болезни сильно исхудал и слабо отдавал голос. У меня оставалась незакрытая лицензия на косулю, но я как-то о ней и не думал, в тот день добыча не была целью для нас. Мы просто шли по лесу, параллельно друг другу, наслаждаясь осенними красками и запахами.
Я вышел на очередную просеку и остановился, чтобы подождать товарища. Послышался треск сучьев, и через мою просеку проскочила косуля, перепрыгнула через лесную дорогу и моментально растворилась в чаще. Вслед за ней, высоко подпрыгивая, возник козёл с прекрасными рожками, почему-то не сброшенными к этому времени. Я успел выцелить под шею и нажать курок. Козёл умчался вслед за косулей, а на просеке остался лежать наш Кай с перебитым от пули хребтом. О, Боже! Я убил охотничьего пса, красивого и умнейшего зверя, любившего меня не меньше, чем хозяина. Видимо, он бежал с боку косули, и, естественно, я его не видел. Голоса он по болезни не отдавал. Ну, надо же было такому случиться. Сколько мольбы и недоумения было в его преданных собачьих глазах, а какой позор мне, охотнику с громадным стажем! Подошёл Саня, посмотрел на бедолагу, пристрелил его и заплакал. Мой товарищ, опытнейший охотник и охотовед, ни разу потом не упрекнул меня за случившееся. Спустя год я подарил ему маленького щенка от известных рабочих собак, и не надо гадать, какую кличку дал ему Саня.
Теперь я иду и вспоминаю, как Кай бежал впереди и через какое-то время обязательно показывался у меня на глазах. «Докладывал» — говорят охотники. Где-то далеко залаяли мои помощники. Буднично лаяла Лапка, будто выполняла каждодневную обязанность. Ей уже девять лет и повидала она всякого. А неподалеку лаял молодой нетерпеливый Барс. Я прибавил ходу, прогоняя воспоминания. Со мной пятизарядка, заряженная калиброванными самозарядными патронами, в них картечь, пересыпанная крахмалом. Во избежание случайного выстрела ружьё поставил на предохранитель и высоко держу перед собой, одновременно защищаю им лицо от острых сколов тростника. До собак уже недалеко, нужно отдышаться и спокойно подходить на ветер.
Зверь под собаками стоит спокойно, но я не сомневаюсь, что если неосторожно хрустну камышинкой или ещё как-нибудь выдам своё присутствие, он сразу изменит поведение. Кабан в камышах — величайший боец, не ведающий страха. Здесь, в степи, нет больших деревьев, берегов или откосов, где бы он мог укрыться, он надеется только на свою мощь. Я пытался успокоиться, восстановить дыхание. Отвыкший за лето от резких нагрузок организм не сразу приходил в норму. Собаки в каких-то сорока шагах, всё складывается как будто хорошо.
Я сделал было шаг в том направлении, как вдруг страшный шум в полуметре справа напугал меня своей неожиданностью. Кабанье семейство выросло у меня на глазах как из-под земли. Я вскинул ружьё и выстрелил два раза в ближайшего зверя. Треск раздираемых тростниковых дебрей слышался и рядом, и там, где лаяли собаки. Стреляный кабан исчез вместе с остальными. У меня в магазине ещё три патрона. Чуть помедлив, я двинулся вперед поглядеть — нет ли крови на камыше. С ружьём наизготовку осторожно продираюсь сквозь дебри. Вот и кровь, много крови, она и на стеблях, и на земле. Стволом раздвигаю камыш, чтобы определить дальнейший ход подранка, и в ту же секунду получаю жуткий удар в бедро, от которого свалился на колени, но ружьё всё-таки из рук не выпустил. Помню, что хотел закричать, открыл было рот, но второй удар в левый бок опрокинул меня навзничь. Я задрал ноги в болотных сапогах, ожидая очередного нападения, при этом меня пронзила острая боль.
«Ну, кранты мне», — мелькнуло в разгорячённом мозгу. Вспомнил про ружьё, выставил его вперёд, а выстрелить боялся, вернее, боялся спровоцировать новое нападение. Да, собственно, и стрелять было не в кого — впереди всё стихло. Где-то далеко монотонно лаяли собаки, которых я сейчас почти ненавидел за то, что не спасают меня, своего хозяина и господина.
Через какое-то время мой мозг, осмелев, заставил меня действовать. Я осторожно встал на колени, озираясь по сторонам, потом поднялся на ноги, готовый к обороне. Трясущиеся стебли камыша в пяти шагах от меня и тяжёлое сопение раненного зверя выдали его местонахождение. Соваться туда одному — смерти подобно, и я, пятясь задом, тихо отошёл подальше. Боль в боку всё нарастала: «Истеку сейчас кровью и всё» — лезли в голову панические мысли. Пошарил рукой по больному месту — рука чистая, без крови. Я страшно удивился — ведь явно чувствовалась тёплая влага на рёбрах. Великая сила страха! Теперь я смело оглядел одежду, как следует ощупал больное место и решил, что сломаны ребра. Ходить можно, не впервой. Затянулся поверх свитеров патронташем и, дослав два патрона в магазин, стал двигаться поближе к собакам. По пути я всё думал, как отозвать собак — не стрелять же второго зверя, хотя в другое время непременно так бы и сделал. Теперь же, когда ноющая боль мешала не только идти, но и думать, я решил сворачивать охоту.
Осторожно ступаю по валежнику и на ходу готовлю верёвку от тюкового шпагата под поводки, чтобы заарканить собак. Барс, как только увидел меня, сразу пошёл вперёд, в новое наступление на кабанье стадо. Лапка позволила себя охомутать, но недоумённо поглядывала на меня, как бы спрашивала — «В чём дело? Иди, стреляй!»
Как только я унял Лапку, озадаченный моим поведением Барс сам подбежал ко мне. Вот и хорошо! Не мешкая, я отправился к подранку. Здоровенный Барс всю дорогу дёргал верёвку, вызывая острую боль в боку. Наконец-то подошли к месту. Лапка потянула воздух, прихватила запах и залаяла прямо у моих ног. Молодой Барс, ощетинившись, бросился вперёд, совсем одурев от быстрого дыхания зверя, а может быть от запаха крови. Обе собаки делали смелые выпады в заросли камыша и отскакивали назад. Невидимый зверь пыхтел, щёлкал клыками. На время забыв про боль, я судорожно сжимал ружьё, готовый выстрелить в любой миг. И такой миг настал. После очередного собачьего броска кабан фыркнул и выскочил наружу, ударив замешкавшегося кобеля. Тот заскулил, зарычал, но не убежал, а вновь бросился на зверя, ухватив его за левую заднюю ногу. Кинулась на помощь старенькая Лапка. Вмиг закрутилась карусель, стрелять невозможно. Тяжело раненного кабана хватило ненадолго. Он остановился, собаки буквально повисли на нём. Я выстрелил. Вместе с чувством опустошенности вернулась боль, заставившая меня поторопиться с разделкой.
Мурат, увидев меня скособоченного, сочувственно оглядывал со всех сторон, ничего не спрашивая. Я разлёгся на полу, ища удобное положение, чтобы хоть чуть-чуть унять боль. У хозяев были гости, видимо родственники, — муж с женой. Как они умудрились добраться на мотоцикле по такой грязи, уму непостижимо. За ужином, который длился по обычаю допоздна, я рассказал о том, как собаки буквально спасли меня от гибели. А про них в той стороне и так ходят легенды. Лишь под утро удалось мне уснуть на подушках под старым овчинным тулупом, которым заботливо укрыли меня добрые, милые хозяева.
Охотник родился
Вчера выпал снег. Выпал основательно и, судя по всему, теперь уже не растает — конец ноября. Самое время охоты на зверя. Меня самого, будто гончего пса, потрясывает от одного вида белой тропы. Охотничью страсть, граничащую с болезнью, я несу по жизни как драгоценный Божий дар, благодаря которому, может быть, ещё и живу.
Как хорошо стоять на берегу речки и слушать тишину! Тихо падает мелкий снежок, устилая замёрзшую гладь воды ровным покровом, на котором уже этой ночью зайцы настрочат желанного охотничьему глазу узорочья, набьёт тропы суетливая кровожадная норка, оставят крестики набродов куропачьи выводки. В выходные сюда приедут на санях местные рыбаки, наставят жерлиц, а наши гончаки обязательно выпрут из речных крепей лисичку на рыбачьи снасти, на потеху рыбакам. Замечется туда-сюда среди красных жерличных флажков рыжая кума, а потом — шмыг снова в заросли! Рыболовы помоложе побросают удочки, блеснильники и побегут вслед за собаками, чтобы как следует налюбоваться их охотой, подивиться хитрости зверя, ещё раз перевидеть кумушку.
Залаяли наши собаки, подняв прибылого зайчишку. И погнали по большому кругу через овражки и старые плантации, от которых теперь осталась только пашенная рябь да поливные валы, заросшие крепким бурьяном. Заяц благополучно миновал всех стрелков и, скинувшись два раза, какое-то время чувствовал себя в безопасности. Нашим собакам опыта не занимать: вот Найда крутнулась возле скола, сделав большой круг, и вновь залилась, самозабвенно отдавая голос на горячем следу зверя. К ней подвалила Тайга, и теперь разноголосый переливчатый звук гона — красивый и волнующий — то затихал в зарослях оврагов, то нарастал будоражащей мощью на чистых местах.
Заяц вёл собак серединой большого круга и попал под выстрел охотнику-первогодку, сыну моего товарища. Ему послезавтра в военкомат за повесткой. Мне кажется, что там, где-нибудь на Дальнем Востоке, он каждый день будет вспоминать и этого зайца — первого в своей охотничьей жизни, и эту маленькую заснеженную речку, на которой осеннее эхо вторит собачьим голосам.
Монотонно шаркают по застывшему инею на траве подошвы моих охотничьих бахил. Вовка, неподдельно счастливый и немного гордый, еле успевает увернуться от собак, высоко поднимая зайца в руке. Подоспел его отец — ещё более счастливый, чем сын. Все выспрашивал, что да как: где бежал и когда вышел. Вовка, захлебываясь от счастья и размахивая руками, вспоминал все детали и мелочи... Человек стал охотником! И наверняка это надолго, если не навсегда.
Успокоившиеся было собаки вновь отправились в поиск, а мы разбрелись в стороны, по любимым и давно известным нам лазам, чтобы не мешать друг другу. Найда полезла в русло, заросшее камышом и мелким частым тальником. Через минуту-другую она тонко заскулила и вот — зарыдала в полный голос, продираясь сквозь коряги и заснеженные причудливо переплетённые временем и водой корневища по лисьему следу. И Тайга уже рядом. Лисица, видимо, попалась матёрая. Собаки гоняют уже добрых полчаса, а зверя никто пока не видел. На очередном круге Анатолий — Вовкин отец — не выдержал и полез в крепь, чтобы перенять хитрую внутри острова. Но как только он, треща сухостоем, скрылся в острове, тут же выскочила жёлто-рыжая красавица и, прощально махнув шикарным хвостом, благополучно удалилась в соседнюю крепь.
Собаки, разобрав её хитросплетения, выбрались ей в след и ещё яростней и настойчивей погнали по свежему, не наброженному снегу. Я остался караулить берег, а Вовка умчался вслед за собаками. Анатолий, поняв свою промашку, продолжал сидеть в середине тальника, устроившись на тростниковом завале. Мне сверху хорошо был виден дымок от его сигареты.
Лиса кружила и кружила собак, сбивая со следа. Она, будто заяц, делала скидки, западала под коряги, сдваивала след, но опытные гонцы, нарезая круги, обнаруживали её, и после коротких перемолчек, ещё азартней гнали бедолагу по взрыхлённому снегу, оставляя на нём капельки крови от порезанных об наледь лап.
Наконец, рыжая рискнула вернуться в первый остров, и я на чистом успел выстрелить в мелькнувшую плутовку. Она тут же метнулась назад. Послышался выстрел. Смолкнувшие было собаки вновь погнали, через какое-то время грубо залаяли, заскулили в острове, потом смолкли. Вовка продирался сквозь чащу, ломая ветки и сучья. Где-то там, в самой середине чащобы, он зафукал на собак, отбирая у них желанный трофей. Видно, у него не очень-то получалось: мешали нависшие ветки и неуёмная собачья злоба к законной добыче.
Наконец, он отобрал изрядно помятую лисицу и, высоко держа её над головой, с ободранными в кровь ладонями и довольной рожицей, выбрался на берег.
— Ну, теперь ты — полный кавалер! — поздравил я его от души.
Анатолий, ровно мальчишка, светился счастьем за сына, который пошёл по его стопам. Да, сегодня родился новый охотник и это — его собственный сын!
г. Пугачёв
Саратовской области
