ЩЕРБАКОВ Александр Илларионович
Расхожая шутка, что, мол, поскреби любого русского — проступит татарин, всё же сомнительна. Но почти без сомнений можно утверждать другое: поскреби любого «коренного» сибиряка — найдёшь «расейского». По корням, а то и по рождению. Вот и Борис Завацкий, колоритнейший сибиряк, завзятый таёжник, самый известный не только охотник-медвежатник, но и учёный-«медведевед» в Красноярском крае и его окрестностях, оказывается, родом...
воронежский. Поневоле сделаешь вывод: истинными сибиряками не рождаются, а становятся. Под влиянием судьбы, окружающих людей и природной среды.
С Борисом Петровичем всё так и было. Когда фашисты шагнули на воронежскую землю, его отец воевал на фронте, а мать с двумя детьми эвакуировали в Новосибирскую область. Борису, старшему, «стукнуло» четыре. И с той поры он из Сибири не уезжал. Навеки полюбил вторую родину, её природу и людей. В детстве всего хватил — и холода, и голода. Доныне помнит, как в первом классе сосед по парте, тощий ленинградский блокадник, умер прямо на уроке. От голодного обморока. Но Борис выжил благодаря тайге и речке Омке — с малых лет стал рыбаком и охотником. Мать была учительницей по русскому и литературе, отец, вернувшийся с войны, преподавал в школе почти «всё остальное» — от физики и немецкого до физкультуры и музыки. И Борисом от младых ногтей овладели три «страсти» — к природе, к слову, к музыке.
Именно в этих областях он преуспел позднее. Однако сильнее всего оказалась любовь к природе. Окончил в Новосибирске сельхозинститут, поехал агрономом в Якутию. Но «по пути», в Иркутске, осуществил давнюю мечту — поступил на охотоведческий факультет, имевшийся в здешнем сельхозинституте. И, агрономствуя в усть-алданских колхозах, заочно учился там. Вольный дух уже «сидел» в нем. Вот любопытная деталь.
То были хрущевские годы, памятные тотальным насаждением кукурузы. Дошла она и до северной Якутии. Вызвали Завацкого, главного агронома района, в Совмин республики:
— Прибыли семена кукурузы с Украины. Покупайте.
— У меня кукуруза не вырастет, — упёрся Завацкий.
— Что, Хрущёв меньше тебя понимает? — вздыбился министр.
— В земле якутской — да! — и уехал к себе.
Так ему на дом зерно доставили, бесплатно! Посеял пару гектаров, «королева», конечно, замёрзла. Чины отстали от строптивца.
Проработал год-другой — заговорил по-якутски. Русских в районе было лишь семеро: агроном, синоптик, медик... Точнее — медичка. На ней-то и женился Завацкий. Она родила ему двух сыновей — Серёжу и Сашу. Что не помешало ей, по примеру мужа, заочно закончить в Иркутске геофак университета. А Борис со старших курсов ушел в охотоведы. Начал егерем, дорос до главного охотоведа, директора госпромхоза. Работал в ханты-мансийских краях, в туруханских — на севере Енисея. Закончил аспирантуру в Норильске, тоже заочно. Написал диссертацию на «медвежью» тему.
Тут, пожалуй, не обойтись без отступления, и не только лирического.
Ещё беседуя с Борисом Петровичем в управе Шушенского биосферного заповедника, в его рабочем кабинетике, украшенном разными таёжными трофеями — от кедровых шишек до лосиных рогов, я приметил в шкафу черепа медведей и посмотрел на собеседника с почтением. Но когда он скромно обронил, что на его счету их... 92 (!),— я вздрогнул невольно. К почтению примешалось сомнение: не слишком ли много? И стоило ли угроблять столько? Пусть хищников, но ведь тварей божьих, к тому ж особо любимых в нашем народе. Недаром ведущая политическая партия ныне избрала медведя своим символом...
Завацкий, угадав мои мысли, поспешил уточнить, что никогда не охотился на медведей из баловства или корысти, а убивал лишь по необходимости. Особенно часто приходилось делать это в туруханской тайге, работая в Вороговском госпромхозе. Медведи там, расплодившиеся еще в военные годы, просто бесчинствовали — задирали по 30 коров и лошадей в год, потрошили даже звероферму и подворья селян.
— А охотников-медвежатников не было, — терпеливо разъяснял мне Завацкий, — ну, и пришлось мне заняться этим. После очередного разбоя брал карабин, собак и шёл на расправу. За первый сезон 16 штук «наказал». А года за три вывел всех скотинников.
— Так у Вас уже опыт был? — непроизвольно вырвалось у меня.
Дело в том, что внешне Борис Петрович, невысокий сухопарый мужичок со сквозистой бородой, тихими голубыми глазами и глуховатым голосом, ничуть не походил на грозу хозяев тайги.
— Некоторый, — кивнул он, — приходилось и в Якутии, и в ханты-мансийских лесах...
А поскольку все мы слышали охотничьи байки о самых якобы «трудных» медведях — первом и сороковом, то я не преминул спросить Завацкого, как это было у него. Оказалось, первого медведя он убил на Иртыше, еще в юности, притом — веслом! Рыбачили с приятелем. Видят — медведь переправляется через реку. Подплыли к нему из любопытства, а он возьми да кинься на лодку. Благо — промахнулся. Но во избежание второго прыжка пришлось его успокоить, орудуя веслом. На центнер с гаком был экземпляр.
О сороковом же Борис Петрович поведал подробнее. Кстати, он, как и многие охотники, замечательный рассказчик:
— Там, действительно, уникальный случай. Я тогда работал директором госпромхоза в Туруханском районе. И летом какие-то выборы были. Урну для голосования возили по таёжным посёлкам на вертолёте. И вот прилетает он к нам в Ворогово, бегут ко мне нарочные: «Борис Петрович! В Сандакчесе староверы отказываются голосовать. Грех им, говорят. Вот если, мол, Завацкий приедет, даст добро, то, может, и проголосуем. А они меня за своего почитали. Наверно, потому, что я всю жизнь бороду ношу. Ладно, говорю, поможем. Сажусь в лодку, поплыл. До Сандакчеса этого 280 вёрст, но мотор «Вихрь» силён, речка Дубчес хорошая...
Часов за восемь пролетел я половину пути, гляжу — вороньё кружит над лесом. Не иначе, медведь кого-то задавил. Причалил лодку, выхожу — коряжина огромная лежит, а за ней — лось, уже на треть съеденный. Место чистое кругом, песочек — и по нему тропа в лес. Посмотрел по следам — медведь, и огромный. Благоразумней бы, конечно, ретироваться, но уж азарт взял, да и лосей жалко. Сел на эту коряжину, закурил, сижу в раздумье.
А ветерок от леса, медведь не чует меня. И вот вижу, выходит он, громила этакий, и ко мне. Я — ещё беломорина в зубах — прицеливаюсь, думаю, черепок не буду портить, а в грудь ему — бух! Близко, шагов двадцать, а у меня карабин «Лось» 9-миллиметровый, результат понятен...
Ну, подошёл я к медведю, сел на него, докурил папиросу. Попробовал сдвинуть — бесполезно, руками не утащить. Надо — за лебёдкой. А она у меня всегда в лодке была, мало ли... лося вытащить, того же медведя погрузить. Иду, скидываю фуфайку, карабин кладу в лодку, беру тросик, лебёдку, возвращаюсь... медведя нету. Нет медведя! Я ж сидел на нём, курил! Ушёл — и след такой кровавый в лес. Я — по следу, по следу, только до деревьев дохожу, как он кинется на меня! Видать, добрёл до леса, свернулся и свой след сторожил. Я пулей к лодке, схватил карабин, прибежал обратно — он уж мёртвый лежит, бурая гора. Сил лишь на прыжок хватило. Вот такой был сороковой-роковой...
Но вообще-то медведь редко на человека нападает, — закончил рассказ Завацкий. — Из трёхсот, встреченных мною, только четыре бросались на меня: подранок и медведицы, защищавшие детёнышей.
Став невольным охотником на медведей, он так увлёкся изучением их, что и диссертацию написал на тему: «Бурый медведь енисейской тайги». Защитился в Москве. Притом с блеском, без единого «шара». Стал кандидатом биологических наук. Но это было позже. А прежде, удивив многих, он оставил «хлебный» пост директора госпромхоза и, по совету Главохоты, приехал в Саяно-Шушенский природный заповедник научным сотрудником. Первым. В новом заповеднике были только директор и бухгалтер.
С тех пор прошло тридцать лет. Многое изменилось. Появился целый научный коллектив — териологи, орнитологи, ботаники. Группа териолога Завацкого, ведущего научного сотрудника, изучает крупных копытных — северного оленя, лося, марала, горного козла и хищников — медведя, волка, рысь, росомаху. Кстати, все они представлены в здешнем музее искусными чучелами. Есть даже редчайший снежный барс, которого ученые вытащили из петли, поставленной браконьером на кабаргу — самого мелкого из оленей.
По методикам Завацкого ведётся учёт каждого вида. На мой вопрос, какое влияние годы перестроек оказали на поголовье, Борис Петрович не без юмора заметил: «На зверьё, слава Богу, абсолютно никакого влияния!» Если не считать растущих потерь от браконьерства вокруг городов Саяногорск и Черёмушки, численность зверей и впрямь стабильна. На территории заповедника в 400 тысяч гектаров, раскинувшейся от Саяно-Шушенской ГЭС до границы с Тувой, где среди девственных лесов и гор ни селений, ни дорог, звери сами регулируют своё поголовье. Конечно, способствуют тому и работники заповедника. Кроме отделов, изучающих флору и фауну, в нём есть и отдел охраны природы. Специалисты также дают рекомендации хозяйствующим субъектам, готовят отчёты о воздействии водохранилища ГЭС на прибрежные биоценозы. И этим, между прочим, зарабатывают себе на жизнь.
Заповедники — предприятия казённые, но в пылу бесконечных реформ государство, кажись, забыло о них: финансирование упало почти вдвое, что сказалось и на объёмах исследований, и, конечно, на зарплатах сотрудников. «Ведущий» Завацкий, автор сотни научных работ, соавтор монографии «Медведи», ответственный редактор ряда сборников, в т. ч. «Медведи СССР», руководитель множества таёжных экспедиций, ныне при 16 разряде «имеет» аж...5 тысяч рублей. Но ему хоть чуток помогают «кандидатские», другие же ограничены подобными копейками.
Власти говорят: в рынке живём, подрабатывайте «на стороне». Однако таких возможностей немного и не все они бесспорны. Скажем, платная охота с иностранцами. Формально — на сопредельных с заповедными угодьях. Но ведь заборов там нет. Да и моральная сторона сомнительна. Правда, учёные этим не занимаются, есть на то егеря, но всё же... На вопрос, не унизительно ли тащить в свои леса чужих буржуев, Завацкий ответил:
— Это так. Но куда хуже другое. Те буржуи на поверку оказываются кто слесарем, кто ветеринаром или педагогом. Понимаете? Рядовой слесарь из Америки, Франции, Испании имеет возможность приехать к нам и выбросить за одну охоту в тайге полтора моих годовых «дохода». Вот что особо унизительно...
Впрочем, нашей науке, как и культуре, не привыкать к остаточному принципу финансирования. Здесь работают энтузиасты и чудаки-бессребреники, вроде Завацкого. Однако их всё меньше. Особенно тех, кто сочетает в себе практика и учёного, редкую эрудицию и житейский опыт, смекалку и находчивость.
— Это Дерсу Узала наших мест, — сказала о Борисе Петровиче его коллега ботаник Александра Сонникова, когда-то ходившая в свою первую экспедицию под началом Завацкого. Его опыт выживания в тайге уникален. Разведёт костёр в любой ливень, из коры старой берёзы сделает спальник, прокорм добудет «из-под ног». С ним действительно не пропадёшь. Недаром студенты-практиканты, молодые сотрудники заповедника стараются ходить в тайгу именно с Завацким. В лесу он, впрямь, как дома. Всё ему там знакомое и родное. Даже излюбленным медведям он вовсе не гроза, а друг. И, кажется, знает даже их язык. По крайней мере, медведи его хорошо понимают.
Рассказывают случай. Завацкий вёл в экспедицию девчат-студенток. Шёл с ружьём замыкающим. Июнь, зелёная тайга, благодать. И вдруг впереди визг, крик: это медвежата при виде людей взметнулись на лиственницу и заорали. На их ор вылетает медведица, рычит, шерсть на загривке дыбом. Миг опаснейший. Стрелять крайне рискованно. И Завацкий, повернувшись к медведице, начинает её ласково, как женщину, уговаривать: «Да ты, милая, не бойся, не тронем мы твоих детей. Давай-ка, дорогуша, разойдёмся миром, зачем нам калечить друг друга?» И — о чудо! — медведица прислушалась, остановилась, смолкла, а участники похода быстро-быстро обогнули дерево, на котором медвежата орали, и — дай бог ноги! Звери преследовать не стали.
Кстати, одно из открытий учёного Бориса Завацкого связано именно с медвежатами. Вопреки бытующему мнению, он доказал, что пестун, обычно помогающий матери нянчить малышей, это не медвежонок-подросток прошлого помёта (медведица рожает раз в три года), а их ровесник, резко обогнавший в росте братьев и сестёр. А вот почему, это уж секрет матери. Видно, она щедрее потчует его молоком, чтоб скорее помощника вырастить.
Такие открытия в кабинете не высидишь. Для Завацкого тайга не только место работы, но и отдыха. Из 47 отпусков в жизни он 42 провёл в тайге. Притом зачастую зимой и не всегда на кордоне или в избушке. Скажем, один из недавних посвятил охоте на соболя. Жил 40 суток один с собакой на таёжной речке Амбук и 20 раз ночевал у костра. Делал нодью — «долгий» костёр из двух сухостойных кряжей, положенных рядом (по пословице, даже две головешки дружнее горят), и спал прямо на снегу. О выносливости Завацкого ходят легенды. Шагать в тайге с тяжёлым рюкзаком, известно, не подарок. Но Завацкий и на обратном пути, когда рюкзак освобождается от припасов, набивает его... камнями. Чтоб не терять формы.
Ну, а кроме всего прочего, он — душа любой компании, неистощим на выдумки, остроты, охотничьи байки. Помимо специальных работ пишет были и рассказы в научно-популярные журналы. Им написано также немало стихов и песен, распеваемых коллегами. Они изданы отдельной книгой. Но, пожалуй, особенно популярна у таёжников его юмористическая «Инструкция по фотосъёмке медведя в природе». Где, допустим, в случае «преследования» медведем он советует: «Постарайтесь не впадать в панику и отвлекайте хищника всякими хитроумными действиями, например, бросая ему незнакомые предметы. Вначале кидайте рюкзак с продуктами... Фотоаппарат постарайтесь бросить в последнюю очередь... В самом крайнем случае его можно применить как средство защиты... Не забывайте, что наиболее уязвимым и болезненным местом у медведя является мочка носа. Так мочите, что есть силы».
Тяга к слову у него от матери, а от отца — к музыке. Да, Завацкий и музыкант. В институте он был не только капитаном футбольной команды, но и руководителем духового оркестра. Он кларнетист. Но вообще-то играет буквально на всём — на рояле, на баяне, гармони, мандолине, балалайке... Не играет лишь на гитаре.
— Почему? — удивился я.
— А сам не знаю. Не лежит душа — и всё.
И в этом тоже характер Завацкого, «вольность» делать в жизни только то, к чему лежит душа. Замечательно отозвался о нём директор Шушенского заповедника, специалист по лесному хозяйству Александр Рассолов:
— Это неслучайный человек на земле.
Борис Петрович действительно неслучайный человек и в науке, и в нашем обществе, и вообще на земле. Живёт и действует по велению души, а значит — по замыслу Божию. Не зря в музее рядом с «его» зверями выставлен и дневник наблюдений природы, который он вёл еще в шестом классе. Такая цельность натуры — стержень самостояния любого человека. И, пожалуй, самая «характеристическая» черта «настоящего сибиряка». Приятели шутливо зовут Бориса Завацкого «Шатуном». Намёк прозрачен. Однако мне он напротив видится этаким «остойчивым», основательным «сибирским крепачком», с которым — хоть в тайгу, хоть в разведку.
