АРХАНГЕЛЬСКИЙ Владимир Васильевич
За фазаном
Фазанов много на севере Туркмении, в районе Ташауза. Там они гнездятся в зарослях гребенщика и в густых камышах по берегам старых, заброшенных арыков.
Есть фазаны в долине реки Мургаб, по пути из Мары к Кушке — самому южному пункту СССР.
Здесь они перевелись лет десять назад, а в последние годы появились вновь, особенно на территории совхоза «Красное знамя».
Но настоящая охота на фазанов начинается возле Амударьи. Неподалеку от Керки и Чаршанга фазанов много по обеим сторонам реки, а под Чарджоу — у Дейнау и дальше на север — охотиться можно только на левом берегу. Весь туркменский правый берег реки покрыт песками, безжизненными почти круглый год. Лишь ранней весной в песках пустыни буйно цветут красные маки и тюльпаны, и тогда на необозримом песчаном пространстве лежит яркая красная накидка. А в остальное время года в песках мертво. Только верблюд и неприхотливая каракульская овца находит тут скудный корм.
Зато левый берег Амударьи — это настоящая житница Туркмении. Здесь много влаги, здесь есть жизнь.
Почти весь берег обтянут узкой лентой тугаев. А тугаи — это непролазные джунгли Средней Азии. В них много разнолистных тополей, рядом с ними растут красавцы-карагачи, а возле них можно увидеть корявые стволы петты и низкорослые деревья лоха. И все это перевито цепкими стеблями клематисов. Куда ни глянь — густые заросли шиповника и гребенщика. А у самой воды, как зубья в гребенке, стоят высокие камыши, скрывающие лошадь с всадником. И птица, и зверь находят надежное укрытие в этих «джунглях» пустыни.
Как только кончается узкая лента джунглей, начинаются бахчи, поля, виноградники и хлопчатники. По широкой культурной равнине во всех направлениях тянутся арыки. На берегах старых арыков немало тутовых деревьев и дикого финика — джиды. Янтарными плодами джиды любят полакомиться фазаны. Стоит спугнуть птицу с бахчи или с хлопчатника, и она убежит в тугаи, а иногда и вспорхнет и, лениво взмахивая крыльями, улетит в безопасное место, ближе к лесу и камышам.
Летом охота здесь не легка, но почти всегда добычлива. Трудна она и с собакой, очень тяжела без собаки, но даже не очень опытный стрелок возьмет за утро до пяти птиц. Осенью же они собираются стаями свыше ста штук, и подойти к ним на выстрел не составляет труда.
Местные охотники не водят легавых собак. Может быть, это объясняется тем, что не каждый пойнтер может переносить в июне-августе жару на песке свыше семидесяти градусов. Нет в Туркмении и гончих собак. Охотники обходятся без своих четвероногих помощников и «вытаптывают» фазанов, как многие из нас ищут без собаки тетеревов.
Охотятся на фазанов обычно осенью или зимой, когда спадает жара, оголяются деревья, убирается хлопок, а птицы сбиваются в стаи.
Как и у тетеревов, у фазанов, которых туркмены называют «майдан-тоух», что значит «полевая курица», распорядок дня строго регламентирован.
С рассветом они из зарослей выходят на кормежку в поле. В фиолетовых сумерках раннего утра повсюду слышен характерный крик фазанов, словно охрипшим голосом кричат молодые домашние петушки. Однако фазаны не только кричат, они громко цокают. Что-то похожее на цоканье белки слышится в этих звуках, но они значительно громче.
Как только взойдет солнце и начнет подсыхать роса, фазаны перемещаются ближе к зарослям, и с полудня до трех часов бывает очень трудно обнаружить и поднять их в кустах и в лесу. Петух еще может взлететь, заслышав шаги охотника, а курочка сидит так крепко, что позволяет пройти буквально в двух шагах от нее. Взлетают они обычно позади охотника и чаще всего в тех случаях, когда он остановится или крикнет.
Часа за два до заката солнца фазаны снова выходят из зарослей на опушки и в поля, а в вечерних сумерках возвращаются в лес, где и ночуют на деревьях.
Первые выстрелы по фазану — почти всегда верный промах. Когда с криком и цоканьем на один миг возникает перед охотником в десяти шагах рыжая и золотая рубашка петуха с разноцветным длинным хвостом, когда слышится очень сильный, волнующий охотника треск крыльев в кустах и птица стрелой идет вверх, гораздо легче промахнуться, чем попасть в эту цель, особенно тем горячим стрелкам, у кого ружье бьет кучно.
Я, как и другие новички, мазал весьма добросовестно, пока не узнал всех повадок птицы.
Фазан взлетает с земли стремительно и свечой идет в гору, даже если он поднимается не из камышей, а с чистого места. Затем он словно останавливается на одно мгновенье, лениво переваливается в десяти-пятнадцати метрах над землей и сравнительно тихо уходит по прямой линии, изредка взмахивая небольшими крыльями.
Стрелять в фазана лучше всего в тот момент, когда он переваливается и начинает уходить от охотника. Даже две-три дробинки пятого или шестого номера удерживают птицу на месте. Подранков лучше не искать. Может быть, лишь рекордсмен по бегу сумеет догнать раненного в крыло фазана на чистом месте, а в зарослях человек бессилен угнаться за птицей.
В дождливую погоду, которая иногда бывает в Туркмении в конце ноября или в начале декабря, охота на фазанов очень плоха. Старики-туркмены говорят:
— Замочил петух длинный хвост, лететь не хочет. С мокрым хвостом он очень тяжелый.
Зато при солнце, которое светит в Туркмении больше трехсот дней в году, охота хороша, но только не в августе, когда от зноя и духоты весьма трудно передвигаться в близком соседстве от раскаленных песков, когда даже ящерица гибнет от солнечного удара, если пробудет свыше десяти минут на солнце.
В те редкие зимы, когда на берегах Амударьи снег держится хотя бы десять дней, у местных охотников царит небывалое оживление. Как мы тропим зайцев по первой пороше, они тропят фазанов. В голом лесу цветной наряд петуха в снежную пору заметен так же издали, как белоснежные штаны зайчишки-беляка в последние дни чернотропа.
Хороши охоты на фазана. Они волнуют, как сильные радости. Для охотников северной и средней полосы их прелесть еще и в том, что они увлекают на юг, в новые неизведанные места. А поездка по новым местам дает им возможность по достоинству оценить охотничьи просторы нашей великой страны.
Случай на взморье
Был пасмурный день в начале февраля.
Все утро тянуло от Каспия леденящей сыростью, свинцовая вода кипела у берега от свежего ветра.
И все же рыбаки ушли в море: они боялись упустить путину. С берега долго было видно, как стоял в огромной лодке наш неутомимый и бесстрашный хозяин Берды Аламанов — высокий, худощавый туркмен лет пятидесяти, в мохнатой шапке и стеганом халате. Улыбаясь, он что-то кричал нам, то скрываясь за высокой волной, то подлетая вверх, как на качелях, пока вовсе не скрылся за хмурым горизонтом.
Трофим Савельевич и я остались на попечении веселой и общительной пожилой женщины, супруги Атаманова — Огуль Биби.
Она ходила по дому смелой, широкой походкой, говорила громко и убедительно, спрашивала просто и с интересом, рассказывала ясно, хорошо, от души. Если бы не красное длинное платье туркменки, не тюбетейка на голове, не черные, как вороново крыло, волосы и не смуглое лицо, на котором отложили свои отпечатки соленый ветер и палящее солнце, все напоминало бы в ней черты смелой, отзывчивой и ласковой женщины из России.
Я смотрел на нее и думал: по-видимому, беспокойная и подчас опасная жизнь мужа и то, порою неуловимое на первый взгляд, что украшает человека, всегда связанного с морским простором, сделали ее такой непохожей на других женщин из аулов.
Огуль Биби месила тесто, пересматривала сети и говорила. Душа этой женщины раскрылась перед нами, и старая рыбачка уже не могла молчать о том, что составляло облик ее новой жизни. Порой это были очень маленькие штрихи, но все они имели для нее большое значение, и в каждом из них видно было больше радости, чем неудач и огорчений.
Она говорила о радио в каждом доме рыбака и о том, как они с мужем на сороковом году жизни закончили начальную школу; о первом огурце, который ей пришлось отведать лишь в тридцать лет, и об арбузах, что вызревают у нее в канаве на песчаной делянке, где раньше не рос даже репей и верблюжья колючка.
— Между прочим, — сказала Огуль Биби, подумав, — туркмены стали ловить и кушать рыбу тоже на моих глазах. Раньше никто понятия не имел о судаке или селедке, и бедный народ считал рыбу поганой пищей, что твой донгус (кабан). А теперь мы даем немало хорошей рыбы и сами кушаем вдоволь. Вот привезут рыбаки, так мы плов сделаем из судака. Попробуйте!
Вдруг спохватилась:
— Заговорилась, старая, чуть тесто не прозевала. Пойдемте, поглядите на нашу механизацию, — улыбнулась она и заторопилась к выходу.
Перед домом, на улице, стояла печка, похожая на крохотную юрту, с четырьмя дырами у основания и с большим круглым отверстием наверху.
В это отверстие Огуль Биби накидала сухих веток и подожгла их: высокий столб огня взметнулся над печкой и задрожал от дуновения ветра.
А когда ветки прогорели и глиняные стенки печи накалились чуть ли не докрасна, Огуль Биби смела золу с пода, надела на руку длинную меховую рукавицу с широкой лапой, похожей на поднос, положила на широченную ладонь сырую лепешку, быстро сунула руку в печь и ловким движением прилепила тесто к стенке.
Так она проделала несколько раз, пока вся печь изнутри не была облеплена тестом. Из широкого верхнего отверстия печки потянуло теплым, легким и приятным запахом свежего хлеба.
Минут через двадцать первая румяная лепешка медленно оторвалась от стенки, шурша сползла вниз и грузно шлепнулась об под печи. За ней попадали другие лепешки — и чурек был готов.
Огуль Биби дала нам по лепешке, половину чурека завернула в досторхан, а остальные хлебцы положила в сумку и сказала:
— Извините, гости дорогие, не сидится мне дома, пойду в бригаду, в путину один день целый год кормит.
Она переоделась. В высоких сапогах рыбака и в ватном бушлате направилась к куласу, махнула нам рукой на прощанье и ушла в море, где играли и пенились высокие белые волны.
— А что ж мы хуже других, что ли? — сказал Трофим Савельевич. — Давай возьмем ружья да пойдем по берегу побродим. В море нам сегодня искать нечего.
Мы ушли далеко от поселка: ходили, сидели, лежали на сыром песчаном берегу, применялись по-всякому, чтобы обмануть зорких уток или осторожных гагар, но из нашей затеи ничего не получилось.
Попробовали уйти от берега в пески, надеясь встретить зайчишку, но и он не попался. Все живое куда-то попряталось в этот пасмурный, холодный, ветреный день. Только один-единственный джейран, как огромная сильная птица, мелькнул среди невысоких холмов. Похожий по цвету на осеннего русака, он взмахнул перед нами белой манишкой, прыгнул высоко, легко, изящно, и словно растаял за рыжим песчаным бугром.
Понуро шли мы домой, и когда до аула оставалось рукой подать, нас нагнал чибис. С большой высоты раздался по всей округе плаксивый крик пигалицы: «Чьи вы? Чьи вы?»
— Летел бы ты поближе, я показал бы тебе чьи мы, — пробормотал Трофим Савельевич, поворачивая голову в сторону птицы.
— Попробовать что ли? — спросил я старого охотника, сбрасывая ружье с плеча.
— Далековато, конечно, но рискнуть можно, все равно идем без выстрела.
Я прицелился по высоко летящей птице в тот момент, когда она находилась прямо по вертикали над нами, и выстрелил.
— Вот это выстрел! — засмеялся Трофим Савельевич, наблюдая за улетающим чибисом. — Ты замечал, что редко приходится держать вертикально ружье у плеча и еще реже такой выстрел бывает удачным?
— Самый обычный промах, хоть и называй его как хочешь,— заметил я, ничуть не сомневаясь в том, что дробь не накрыла цель.
Мы уже хотели уйти, как случилось что-то неожиданное и странное: чибис вдруг остановился в воздухе, учащенно замахал короткими черными крыльями и по широкой, но крутой спирали стал быстро набирать высоту. Круг, еще круг, еще два круга, — и черные крылья и белая грудь птицы скрылись в густых хлопьях нависших над нами пепельных облаков.
Задрав головы, мы долго смотрели в небо, но нигде ничего не заметили и отправились домой, недоумевая о случившемся.
Часа через два прибыли рыбаки с хорошим уловом, а следом за ними пришла на своем куласе Огуль Биби.
Выпрыгнув из лодки, она крикнула нам с усмешкой:
— Охотнички! Стрелять — стреляйте, да надо и дичь подбирать. Хоть и не велика ваша птица, а в котел сгодится, — и подала нам чибиса, который, по ее словам, упал далеко в море, возле куласа старой рыбачки.
Вечером, за чудесным пловом из свежих судаков, Трофим Савельевич сказал:
— Я весь день думал об этом проклятом чибисе. Куда он мог деваться после выстрела, если заряд задел его основательно? Думал, думал, еще раз осмотрел птицу и решил: этого косматого кулика с коротким носом и красными ножками мы поразили в глазной нерв.
Трофим Савельевич посмотрел на присутствующих, убедился, что его внимательно слушают и продолжил:
— Охотники знают, что по-разному стрелянная дичь и падает на землю неодинаково. Они умеют по рисунку полета без ошибки определять, ранена дичь или убита намертво.
— Это как же? — спросил Берды Аламанов.
— А вот как, — ответил старик, — если после выстрела птица упадет и ты услышишь, что она трепещет крыльями, или заметишь, что, упавши на землю, она прижимает крылья к себе и дрыгает ногами, то к ней можешь идти не торопясь — птица ранена смертельно, можешь считать ее своей. Конечно, она не всегда может упасть близко от тебя, а ты следи за ее полетом и отмечай: если она при падении прижимает крылья к бокам, тоже можешь не торопиться.
— Раз уж крылышки сложены, — куда не лети, красавица, а не миновать тебе ягдташа!
— Любопытно получается, — заметил Берды Аламанов.
— Иной раз раненая птица грохнет об землю, но пустится наутек. Наблюдай за ней внимательно. Но если она при этом раскрывает и собирает крылья, опять иди не торопясь, никуда она не уйдет от тебя, потому что ранена в голову...
Рыбаки перестали кушать и внимательно слушали охотника.
— Приходилось мне наблюдать и такую картину, — продолжал он, — после выстрела птица поднимается высоко и вот уже кажется, что сейчас исчезнет, а она выбросит ноги, замрет в полете и вдруг камнем упадет на землю. Это значит, что у нее пробита печень. Такая птица — верная твоя добыча... Зато уж, если утка или фазан перевернется в воздухе и станет падать на один бок, тогда навастривай лыжи и беги за ней изо всех сил. Ты перебил ей крыло, но у нее целы ноги, и она, конечно, ими воспользуется. Не зевай, брат!
— Помню я и такой случай, — продолжал Трофим Савельевич после короткой передышки, — иду по такыру, налетает табунок туртушек, стреляю. Все птицы пошли дальше по одной линии, а какая-то птица вдруг стала подниматься выше стаи, и из нее перья сыплются, словно подушку распороли в воздухе. Не ослабляя полета, птица упала замертво. И в таком случае охотнику нечего спешить, потому что заряд его попал дичи в грудь.
Трофим Савельевич повернулся к Аламанову и сказал:
— Ты, небось, наблюдал, Берды, такую картину: стрельнешь по стае и видишь, как у одной из птиц повисает нога в воздухе?
— Бывает, конечно.
— С перебитой ногой дичь обязательно должна приземлиться, при таком увечье не может быть настоящего полета. Но к этой птице надо поторапливаться. Она наверняка укроется в траве или в кустарнике, и не сразу ее разыщешь...
А теперь скажу о нашем выстреле. Когда у птицы поражен глаз, она теряет ориентир, всегда поднимается очень высоко, чуть не скрывается с глаз, а затем переворачивается и камнем падает с большой высоты. Помню, свалился у меня так кряковый селезень на подмороженную землю, вся грудка у него разлетелась. Жирный был, черт! Наш чибис тоже ушел в облака, да не усмотрели мы, куда он свалился. А между прочим, хорошо, что попал он в руки к Огуль Биби, знал, как надо скорей угодить на сковородку.
Все засмеялись шутке старика.
Трофим Савельевич поблагодарил хозяев за угощение и заметил:
— Не в чибисе дело. Важно, что редкий у охотников выстрел на диво оказался удачным.
