ЛАРСКИЙ Лев Соломонович
Утиное гнездо
Стоял я как-то ранним майским утром на реке Шексне под высокой ветвистой ольхой и любовался, как нерестится щука. В руках у меня на всякий случай заряженное ружье. Кругом тишина, слышатся лишь всплески рыб, играющих на утреннем солнце.
Вдруг с ольхи раздается — «фоф-фоф».
Поднял я голову и вижу: слетает с дерева злейший наш враг — ястреб-тетеревятник, а в громадных острых когтях его кряква. Я быстро вскинул ружье, выстрелил, и ястреб шлепнулся в воду. Подхожу. Лежит разбойник, распластав по воде короткие рябые крылья, слабо пошевеливая своим серым мощным хвостом, но огненно-желтый цвет в его свирепых глазах уже потух. Подле ястреба — мертвая утка. Успел-таки, злодей, в самое сердце ее кольнуть.
Со мной мальчонка увязался, сын колхозника одного — Митюха. С его отцом я в большой дружбе был, по знакомству Митюха и сопутствовал мне иной раз на охоте. Хотя десять лет всего было парнишке, но я уже по опыту чуял, что страстный выйдет из него охотник.
Очень обрадовался Митюха, что я убил такого вредного хищника. Не спросившись меня, с быстротой белки он полез по стволу на дерево.
Не успел я моргнуть, как с дерева раздался его взволнованный крик:
— Дяденька! Дяденька!.. Здесь гнездо... В гнезде яйца...
— Слезай, — кричу я ему. — Не трогай, ежели не врешь!
А он сверху:
— Я и не трогаю, дяденька. Ей-ей, не вру... Сам посмотри.
Оно, конечно, могло быть и так. Я знал, что в местах, где широко разливаются реки, утки строят гнезда в дуплах и на возвышенных местах или занимают старые гнезда хищных птиц. Я сообразил, что убитый мною хищник схватил утку-мать с гнезда на этой самой ольхе.
* * *
Оставив ружье внизу, я полез на дерево вслед за мальчиком.
Там, близ ствола, на развилке длинного толстого сука, почти у самой вершины ольхи, я не сразу разглядел гнездо. Но по его строению не трудно было определить, что оно — воронье. В гнезде сиротливо лежали четыре утиных яйца.
— Почему воронье? — спросил меня Митюха.
Он сидел, как у себя дома, лихо покачиваясь на гнущейся ветке, свесив голые до колен, черные от весеннего загара ноги, и в глазах его было торжество.
Я ему объяснил, почему легко узнать, что гнездо воронье.
— Во-первых, вороны всегда строят гнезда на высоких деревьях до десяти саженей от земли. Их отсюда почти не видно, и они чувствуют себя в безопасности. Кроме того, с такой высоты им достаточно сделать в воздухе несколько кругов, чтобы посмотреть окрестность, заметить врага и отыскать легкую добычу. Зрение у этой птицы острое. Во-вторых, гнездо устроено из толстых сучьев и выстлано слоем шерсти, надранной с падали. Именно так строят свои гнезда вороны. И по размеру оно подходит: в нем легко поместятся 6—7 яиц. Таскать такие сучья утке не под силу, и падалью она не пользуется. Утка к тому же никогда не тащит строительного материала издалека.
Но Митюхе хотелось узнать больше, чем я рассказал ему.
— Значит, утка прогнала настоящих хозяев? Выходит, что утка сильнее вороны? — спросил он меня с задором.
— Вовсе это не значит, — ответил я Митюхе. — Ворона — птица сильная, но она редко занимает одно и то же гнездо два года подряд и обычно следующей весной строит новое.
— Дяденька, — не унимался Митюха, — как же так? Что же бывает с утятами, когда они вылупятся? Вон сколько воды! Целое море. Ведь летать утята еще не умеют. Должно быть, мать сносит их клювом поодиночке в сухие места?
Я посмеялся наивности Митюхи и сказал ему:
— Это верно, что, вылупившись из яиц, птенцы летать не умеют. Но клювом мать их не переносит. Они еще такие слабенькие, что мать клювом бы их задушила. А вот как это происходит. Когда вылупятся птенцы, начнут двигаться и обрастут пухом, мать сразу приучает их к самостоятельной жизни. Она, как только птенцы обсохнут, оставляет гнездо, слетает на воду и начинает манить малышей. Птенцы тут же бросаются за ней. Они не летят, а медленно падают в воду, мелькая в воздухе, как клочки желтой ваты. Погляди когда-нибудь. Очень красиво. Однако заболтались мы с тобой, охотник. Слезай!
— А с этим гнездом что будет? И с яйцами? — спросил меня обеспокоенный Митюха.
— Очень просто, — ответил я ему. — Ты видал: ястреб-тетеревятник убил утку-мать. Все равно их некому высиживать, может прилететь к гнезду и другой хищник. Яйца для некоторых из них тоже лакомство. Мы вот что сделаем: давай, отнесем яйца в охотхозяйство. Отдадим их в инкубатор. Там согревают яйца электричеством, их как бы мать высиживает, а потом, глядишь, и утята вылупятся.
Митюха несказанно обрадовался моему предложению. Посмотрели бы вы, с какой гордостью он уложил яйца на ладонь левой руки, как в гнездо. Четыре яйца на ладони не умещались, и два из них он доверил мне. Держа левую руку наотмашь, он добрался до основания кроны, правой рукой обхватил ствол ольхи и ловко спустился вниз. Я последовал за ним. Нас ждало новое приключение.
Мы вышли на сушу и держались берега реки. Если знаете Шексну в наших местах, то, верно, помните, что вдоль берега реки выстроен ряд сараев. Десятка три можно насчитать. Два колхоза там косят сено. С лугов возить сено далеко, и колхозники прячут его в сараях, а зимой вывозят. А когда весной заливает луга, случается, что утки гнездятся на крышах сараев.
Идем мы мимо этих сараев и смотрим: старик-колхозник стоит у одного сарая и, задрав голову с седой бороденкой, неистово ругается:
— Ах, окаянные! Сладу с вами нету... Я те сейчас!..
— Чего ругаешься? — спрашиваю.
— Да вот, — ответил старик, указав рукой на крышу сарая, — ребята здешние... Лезут, озорники, на крыши. Там дикие утки гнездятся. А мальчишки крыши портят, разоряют гнезда...
Задели эти слова Митюху.
— Это Мишка Охлопков и Ванька Стригунов из нашей школы. Их из пионеротряда хотели исключить за плохое поведение, — сказал он. — Возьми, дяденька, — сунул он мне яйца.
Одним прыжком он очутился на крыше и начал отчитывать разорителей гнезд:
— И не стыдно вам! Забыли, что учитель в школе рассказывал?! О наших лесах, о птицах, о зверях... Это — наше богатство. Надо гнезда охранять. От этого еще богаче станем. А вы разоряете! Охоты совсем не станет.
Пряча от нас со стыда глаза, озорники соскочили с крыши, и только мы их и видели, замелькали их голые пятки.
— Ничего! От меня не уйдут, — успокоил Митюха старика-колхозника. — Пошли, дяденька!
Теперь он бережно нес все четыре яйца.
С реки поднимались в воздух небольшие стайки уток. Своими звонкими выкриками они, казалось, тоже осуждали поведение мальчишек на крыше сарая и напутствовали нас добрыми пожеланиями.
Когда я толкнул калитку птичьего двора, где помещается инкубатор, Митюха чуть не выронил яиц от изумления. Небольшой двор был густо усеян двигающимися пушистыми комочками разных цветов.
— Вся эта молодежь, — сказал я Митюхе, — выведена в инкубаторе. Выведутся утята и из твоих четырех яиц. Они будут вот такими, как эти малыши.
Заведующая птицефермой Марфа Игнатьевна, жизнерадостная молодуха с веселыми ямочками на румяных щеках и со смеющимися глазами, повела нас в инкубатор — светлую, чистенькую комнату, вдоль стен которой, на столах, были расставлены в два этажа «солнечные ящики», как она шутя назвала большие домики-наседки.
На выдвижных сетчатых лотках рядами лежали яйца различных птиц. Больше — утиных и фазаньих. Яйца обогревались в этих домиках электричеством.
— Яйца принес? Ну, вот и спасибо, — похвалила Марфа Игнатьевна Митюху. — Приходи к концу четвертой недели, и твои птенцы будут разгуливать по двору.
Так закончился день, в который столько переволновался Митюха. Сдав яйца Марфе Игнатьевне, Митюха попрощался с нами и убежал. Он торопился в школу. Но история с утиными яйцами на этом не закончилась.
На другой день, тоже ранним утром, я опять пошел к разливу, чтобы полюбоваться на нерестующую рыбу. Прошел мимо тех же крытых сеновалов на берегу реки, и глазам моим представилась такая картина: на крыше сарая, где вчера озорничали мальчишки, — те же Мишка и Ванька, а с ними, в позе атамана — спаситель утиных яиц, вчерашний обличитель Митюха. Я уже было совсем разъярился, особенно на Митюху, но он заметил меня, соскочил на землю и быстро отрапортовал:
— Ты не подумай, дяденька... Мы учителю рассказали про все. Это он нам посоветовал. Мы давно здесь. Крышу починили. Хворосту набрали. Утиное гнездо замаскировали. Ты не подумай, дяденька! Вот кончим, опять к тебе приду. Можно? Под той же ольхой будешь?
Минут через двадцать Митюха действительно примчался ко мне со своими товарищами, и мы под ольхой, стоя по колено в воде, молча любовались, как играет щука на мелководье и как в теплой воде отражаются лучи утреннего солнца.
