Владимир Васильевич Архангельский
1. Осенняя охота
Ноябрь.
Седеют тротуары при первых утренниках. Одинокий лист на платане трепещет от легкого дуновения ветерка, как упругий маленький флажок.
Над городом проносятся бреющим полетом первые стаи туртушек, сверкая на солнце розоватыми и серебристо-желтыми перьями.
В каждой стае — по две-три тысячи птиц. Их полет напоминает стремительное движение уток, тесной кучей сгрудившихся после выстрела. Стая издает характерный звук крыльями, напоминающий звук звонкой стаи витютней. Но в отличие от голубей, которые идут молча, туртушки весело и крикливо переговариваются.
Обычно летят они низко над землей, вдоль границы, отделяющей культурную полоску от песков пустыни Кара-Кум.
Многие охотники стреляют птиц на перелетах, которые регулярно совершаются с восходом солнца и перед вечером. Но трудность этой охоты состоит в том, что не всегда точно удается определить линию перелета и что в барханных песках пустыни почти невозможно сделать надежное укрытие.
Опытные туркменские охотники знают, что туртушка пролетает километров сорок пять вдоль железнодорожной линии Ашхабад—Красноводск и делает привал на небольшом участке ковыльной степи у маленького разъезда Кялята. Здесь она отдыхает, а затем круто меняет свой маршрут и через ущелье Копетдага уходит в Иран.
К этому-то разъезду и устремляются в ноябре ашхабадские охотники.
Чаще всего они выслеживают птиц на водопое.
В Туркмении почти вся охота связана с водой. На территории республики, немного уступающей по величине Украине, всего четыре реки. Восемьдесят пять процентов площади занято песками пустыни Кара-Кум и горными грядами Копетдага. Естественно, что птицы и звери жадно тянутся к рекам и арыкам, от которых в прямом смысле слова зависит их жизнь.
Невдалеке от разъезда Кялята есть два маленьких озерка, напоминающих болотца или потные места на заливных лугах. Есть и сравнительно большой арык, подающий воду на поля колхозов. Возле этих «водоемов» и располагаются охотники.
Они занимают места перед рассветом и оборудуют засидки. Правда, здесь их сделать едва ли легче, чем в барханах. И уж наверняка трудно надежно укрыться от зорких глаз большой стаи. Земля, выжженная летним солнцем, почти не поддается лопате. Некоторым расчетливым охотникам приходится привозить с собой охапки самана или клубки перекати-поле. Но те, кто хорошо сумели замаскироваться возле широкого, но неглубокого разливчика, наверняка будут вознаграждены богатыми трофеями.
Туртушка прилетает на водопой после восьми часов утра.
Огромная стая вдруг накрывает охотника, как рой пчел. Клубком вьется она над водой. И, пока опускаются к воде нижние слон птиц, верхние с веселым криком и шумным треском крыльев держатся на одном месте, как бы ожидая своей очереди.
Бывает и так, что после первого дуплета нижние птицы колом взмывают вверх, а верхние продолжают напирать на них, устремляясь к воде. Неба не видно из-за мелькающих крыльев. Охотники успевают сделать два-три дуплета, и каждый из них бывает удачным. Известный среди ашхабадских охотников старый мерген однажды выстрелом из своего одноствольного шомпольного ружья-хырлы взял сорок семь птиц.
Но такие случаи очень редки, и не каждому удается за время осенней охоты пережить непередаваемое ощущение птичьего гомона над головой, заглушенного дуплетом.
Гораздо чаще приходится стрелять по пролетающим стаям, минующим «водоем», или по-пластунски ползти к присевшему табуну, чутко охраняющему свой покой. И все же в ноябре нельзя быть без туртушки в Ашхабаде, как нельзя быть без утки в плавнях Днепра или в дельте Волги...
Проходят десять-двенадцать дней охотничьего угара, последние стайки туртушек улетают на зимовку, и охотники получают право рассказывать друг другу до весны всякие истории о богатых трофеях или потрясающих неудачах.
В марте можно пережить еще несколько волнующих дней, когда птицы возвращаются к местам гнездовий, — вот и все. Почти на всей территории Туркменистана — от Чарджоу до Красноводска и от Ташауза до Кушки — зимой и летом туртушки нет. Остается она на зимовку лишь в субтропической зоне республики — в Сумбарской долине и в пойме реки Атрек, где по воле советского человека сейчас широко разрослись оливковые рощи и кудрявые сады граната. Но это так далеко от Ашхабада, что ехать туда за туртушкой нет смысла.
А если уж надо ехать, то снаряжайтесь за фазаном!..
Охота на него начинается, когда увозят с полей белоснежные горы хлопка и собирают на бахчах последние помидоры.
Производится охота невдалеке от Амударьи, Мургаба и Теджена, в культурной полосе, где птица находит корм и воду. Мне случалось стрелять фазанов на огородах, в двадцати-тридцати метрах от жилья.
Разжиревший на джугаре или джиде длиннохвостый золотистый красавец улетает только в самом крайнем случае. Он предпочитает, склонив голову и распушив хвост, стремительно убегать от охотника в заросли камышей по арыкам или в густой кустарник.
Легавых собак в Туркмении почти нет. Искусство охоты за фазанами основано на точном знании распорядка их дня. Утром и перед вечером они обязательно выходят к полям. Здесь их и ищут, стреляя главным образом с подхода и лишь иногда нагоном.
С осени фазаны, как и тетерева, собираются большими стаями. В районе Карабекаула, Сакара и Дарган-Ата, неподалеку от берегов Амударьи, случалось видеть после обеда стаи одних петухов в 150—200 голов. Это незабываемое зрелище! Словно червонным золотом усыпали поляну...
В яркий осенний день шумно взлетевший, а затем упавший после выстрела золотисто-рыжий петух доставляет спортсмену много радости.
Нередко охота на фазанов дополняется охотой на зайцев, которые местуют по соседству с ними.
Туркменский заяц — самая малорослая разновидность этого зверька, называется он толай.
Отличается он тем, что не превосходит по величине среднего кролика, но имеет очень широкие и длинные коричневые уши.
Шумовой толай, который весит чуть больше старого фазана-петуха и кормится рядом с ним, зачастую и располагается вместе с ним в сумке удачливого охотника.
Охота с гончими, волнующий сердце охотника резвый голос костромича в оголенном осеннем перелеске — все это неизвестно охотникам солнечного Туркменистана...
Есть в одном районе Туркмении редкая охотничья птица. Складом тела она близка к куропатке, но покрупнее ее и окрашена гораздо ярче.
Особенно красив самец. Если он летит в вашу сторону, вы скажете, что он черный. И, действительно, зоб, шея и грудь у него густого черного цвета, как у грача. Сверху птица кажется желтовато-бурой. А при ближайшем рассмотрении можно обнаружить, что на бурой и черной рубашке разбросаны гирлянды жемчужных пятен. Эти пятна на задней стороне шеи и на спинке перемежаются белыми пестринами. Создается впечатление, что у птицы на черной рубашке яркий галстук с белыми горошками.
Это — турач, франколин.
Водится он только вдоль арыков, берущих начало от реки Атрек. Встретить его можно чаще всего в гранатовых рощах и в густых зарослях кандыма, шиповника и гребенщика.
Вылетает турач с громким треском, напоминающим взлет фазана, тетерева и даже куропатки. В полете кажется кургузым. Быстро машет короткими круглыми крыльями, летит низко над землей и не делает характерной для фазана «свечи» при взлете.
Больших стай франколинов мне видеть не приходилось. Чаще всего поднимались две-три, редко пять птиц. Стрелять по ним нетрудно. Но у них есть свойственная вальдшнепу манера мгновенно скрываться от охотника за первый встретившийся куст.
Будучи поднят, турач не летит далеко, бегает довольно быстро, весьма хорошо затаивается и, как фазан, нередко взмывает за спиной охотника.
По вкусовым качествам турача следует поставить в один ряд с куропаткой и перепелом: у него нежное, белое мясо приятного дичного вкуса. В осеннем, упитанном тураче более 500 граммов веса.
Эта птица совершенно истреблена в Европе. По авторитетным свидетельствам старых специалистов по охоте, последнего европейского франколина съели сто лет назад на званом обеде у какого-то герцога. Как известно, у нас турач водится лишь в нескольких районах Закавказья. Надо бы подумать о продвижении его в районы Туркмении, где зимой почти не бывает снега; в субтропические районы Кавказа. Да и в странах народной демократии он мог бы получить широкое распространение наряду с фазанами.
2. Бои дрофичей
Впереди ехал на рыжем верблюде молодой, рослый туркмен Хошгельды; мой буланый верблюд тащился сзади.
Свесив ноги, хорошо было сидеть на мешках, поглядывать по сторонам с высокой спины верблюда и медленно покачиваться в такт его широким и мягким шагам.
Был март. Недавно прошли дружные весенние дожди, и на проселочной дороге, ведущей к большаку, лежали неглубокие лужи, наполненные беловато-желтой солончаковой грязью.
Слева поднималось утреннее малиновое солнце, над фарватером реки, широкой и мутной, клубился легкий туман. За рекой виднелось темно-коричневое пятно большой тары, невдалеке от него дымил гудящий трактор, на стрежне были видны редкие катера и остроносые рыбацкие лодки под парусом.
Справа, куда хватал глаз, тянулись волнистые гряды песчаных холмов. У дороги зеленела полынь, густыми купами стояла верблюжья колючка. А в низинах, где виднелись голубоватые озерки, много было тростника и кустов тамарикса, уже усыпанных мелкими фиолетовыми цветочками.
— Поглядывай, поглядывай, — приговаривал Хошгельды. — Хорошо бы приметить, где сидит токлытай (дрофа). Петух сейчас возле самки важный такой ходит...
Скоро мы увидели дудака. Он летел, вытянув ноги и голову, отчего казался еще крупнее. Отлетев от дороги метров четыреста, дудак сделал круг над полянкой и грузно опустился в желтую траву, продолжая размахивать крыльями на земле.
Хошгельды остановил верблюда, и когда я поравнялся с ним, сказал приглушенным голосом:
— Бинокль дай. Видал, а? Птица перед посадкой круг сделала, значит, других дудаков заметила.
Я дал ему бинокль.
— Вижу трех птиц, — прошептал Хошгельды, крепче прижимая бинокль к глазам. — Токовище у них там. Давай попробуем, а?
Я удивился предложению Хошгельды: как взять самую сторожкую степную птицу на таком голом месте?
— С верблюдом можно. Хочешь подержать в руках токлытая?
— Конечно, хочу!
— Тогда давай, скорей. У них сейчас бой начнется. За мной иди!
В молодом моем спутнике проснулся страстный охотник. Он ткнул прутиком своего верблюда в длинную, тонкую шею и махнул мне рукой. Верблюд покосил на охотника черным глазом, свернул с большака и пошел целиной в сторону птиц. Мой верблюд послушно побрел за проводником.
— Ты не ходил с верблюдом на охоту?
— Нет.
— Ну, тогда я пойду, — Хошгельды сверкнул блестящими глазами. — А ты делай, что скажу.
За высокой грядой холмов, с которой уже без бинокля можно было видеть силуэты птиц, мы уложили на землю верблюда Хошгельды и сбросили с него поклажу, а моего стреножили и оставили на месте.
— Пойдешь со мной вон до той горы, — показал Хошгельды на холмик между нашим табором и пасущимися дрофами. — Там ляжешь и станешь смотреть, дальше я один пойду. Только не шевелись. Осторожные эти черти, дудаки!
Молодой охотник сбросил шинель и папаху, взял ружье в правую руку, левой ухватился за короткий хвост верблюда, еле слышно причмокнул, коснулся стволом лохматого бока послушного животного, и мы тронулись.
В условленном месте я тихо опустился на землю и только теперь смог по достоинству оценить искусство молодого туркмена скрадывать дичь. Он шагал широкими шагами, но так осторожно и вкрадчиво, словно с детских лет учился ходить в ногу со своим четвероногим помощником...
Старый, большой дрофич спокойно расхаживал по площадке, изредка останавливался возле кустиков, наклонял голову и что-то склевывал. Как петух перед дракой, он вдруг подтягивался, встряхивал усатой головой и время от времени откидывал назад толстую, длинную шею.
Когда верблюд Хошгельды показался примерно на расстоянии двух выстрелов, дрофич вытянулся столбиком и долго простоял без движения. Но спокойно идущий верблюд не внушил ему опасения. Дрофич снова закивал головой, раздул зоб и начал кружить по полянке, изредка взмахивая опущенными крыльями.
Из-за кустов выбежал другой дрофич, поменьше ростом и посветлее по окрасу.
Петухи стали друг перед другом и распушили перья вокруг шеи. Я невольно рассмеялся. Мне показалось, что оба дрофича поднимаются, как на дрожжах. Каждый из них сделался вдруг больше овцы. Они подняли вверх хвосты, расправили их веером, выкинули крылья в стороны, еще надулись и начали учащенно трясти головами. Затем их головы скрылись в мягких воротниках, и безголовые, огромные птицы накинулись друг на друга и начали горячий бой.
Повадкой куражиться и заводить драку они напоминали косачей. Но в отличие от тетеревов они не долго трясли головами, не опускали их до земли и не кружились на одном месте, а, спрятав головы в пушистые плечевые перья, стали наскакивать один на другого, тесно прижав к бокам опущенные крылья, словно опасаясь коварных боковых ударов.
Вскоре один дрофич дрогнул от могучего удара противника и отскочил за куст, а победитель вытянул шею, широко раскрыл крылья и, волоча ими по земле, вприпрыжку побежал по полянке. Возле густого куста, где, по-видимому, сидела самка, он долго водил правым распущенным крылом по земле, изящно выгибая шею, важно покачивая усатой головой.
Но побежденный дрофич не сдался.
Он стремительно выбежал на поляну, подскочил сзади к старику, прыгнул на него и с ожесточением стал вырывать перья из пушистого воротника.
Петухи упали на землю, сшиблись в огромный рыжий ком и завертелись клубком. Лишь изредка можно было заметить мелькавшие в воздухе ноги, шеи и головы сцепившихся петухов.
Они поднимались и падали, молотили клювами друг друга, ожесточенно били крыльями. Видимо, утомившись в бою, они ложились на землю, затаивались на песке, затем вскакивали снова и бились грудью, но ни разу не сшибались шпорами, как это делают домашние петухи, а иногда и разъяренные жаркой битвой тетерева-косачи.
Я так увлекся этим зрелищем, что не заметил, как Хошгельды оказался между мной и птицами на расстоянии верного выстрела.
Молодой охотник толкнул верблюда ружьем и заставил его лечь на передние ноги. А когда верблюд медленно начал опускаться на задние ноги, раздался глухой выстрел.
Один петух перевернулся через голову, а другой подпрыгнул и навалился на мертвого. Прогремел второй выстрел, но Хошгельды погорячился: птицы замахали крыльями в траве, и скоро в воздухе повисли две курицы и оставшийся в живых дрофич...
Немного времени спустя мы уже ехали по большаку, плавно покачиваясь в такт верблюжьим шагам.
Из притороченного к седлу пестрого хурджина свешивалась желто-пепельная усатая голова дрофича, сливаясь с окраской лохматого бока верблюда.
