Григорий Матвеевич Линьков
При назначении на Дальний Восток летчик Иван Николаевич Нифонтов подписал контракт: «Два года отработать в районе». Но таежная природа Сихотэ-Алинского хребта «завлекла» его навсегда. Он проработал десять лет и слушать не хотел о выезде в «жилые» районы.
Работа давала ему удовлетворение и радость — он осуществлял связь края с «Большой землей» в течение длительного бездорожья.
Доставляемые на самолетах запасные части к тракторам и жаткам помогали колхозу вовремя собрать урожай этим летом. Кроме всего, на его участке не было аварий. Работники авиапосадочной площадки, начальником которой был Нифонтов, успешно справлялись с работой.
Два дня назад Нифонтову был предоставлен отпуск. Иван Николаевич, как всегда, решил посвятить его охоте.
Иван Николаевич был сегодня в «полной форме». Винтовка прочищена, патроны проверены. Он легко, без шороха, шагал в своих замшевых улах вдоль ручья, против ветра. Ему не страшна была даже встреча с тигром.
Еще вчера оранжевые листья толстым слоем покрывали землю. Под дубом лежали янтарные бусины желудей. Ярко-красными цветами рдели рябина и барбарис. Темно-лиловые кисти дикого винограда слабо держались на хрупких лозах.
А сегодня упала первая пороша, наступила красавица-зима. На чистой, белой пелене отпечатывалось малейшее движение живого существа. Вот около кедра кормилась белка. Она оставила недолущенную шишку и, заметив охотника, ускакала по стволу дерева. По не хоженной тропе цепочкой протянулись следы колонка. За ним шла, штампуя коготки, старая лисица. Под яром, у куста лозы, наследила норка.
Кристаллы снега на траве и на ветвях деревьев блестели разноцветными огнями. Жемчужной россыпью светился снежный косогор. Огромный кедр, вывернутый ветром, застрял вершиной в кроне старой липы. Большой осиновый пень в белой шапке напоминал фигуру человека. Рядом на снегу лежала тень огромной ели.
Внезапно охотник почувствовал, как вздрогнуло и забилось сердце. Винтовка взметнулась в руках. На снегу свежевзворошенной бороздой тянулись следы медведя. Следы были настолько свежи, что казались теплыми. Перейдя тропу, медведь свернул в овражек. Выхода с той стороны не было. Зверь мог пройти низинкой вправо или влево, мог задержаться тут же, за скатом.
Щелкнув затвором, Нифонтов пошел по следу, остановился на краю овражка.
В десяти шагах от него, под ярком, черно-бурый великан раскапывал снег, урчал и чавкал.
«Стрелять или не стрелять?» — подумал охотник. Самое верное было бы отойти шагов на пятьдесят... Но это можно сделать только в том случае, если зверь не заметил охотника.
Медведь поднял голову, покосился злым черным глазом и вновь уткнулся в снег. Он заурчал и зачмокал еще сильнее. Охотник знал, что медведь, если его застать у мяса, обычно бросается на человека.
Животное стояло полубоком. Пулю пустить можно только под левую лопатку... Нифонтов быстро прицелился.
Грянул выстрел. Зверь рявкнул, пошатнулся, но не упал, а бросился на стрелка. Казалось, на бугор с огромной быстротой катилась черная копна. Нифонтов опять нажал на спуск. Зверь ткнулся в снег, но сразу поднялся и ринулся вперед. На втором прыжке медведь во весь свой рост вздыбился над человеком. Разинутая, окровавленная пасть близилась к лицу. Охотник выхватил нож и ударил им в горячую пушистую грудь, чуть пониже левой лопатки. Медведь повалился на бок. Через какое-то мгновение зверь был мертв.
Нифонтов опустился на коряжину, стал вытирать рукавом холодный пот на лбу. Он глубоко и радостно вздохнул, снял фуфайку. Она была разорвана за воротником. За ухом ощущалась кровь.
Первая пуля попала зверю в шею, вторая — в переносье. И только ножевая рана была смертельной.
Почти всю ночь Нифонтов таскал мясо и жир на берег реки, где у него была спрятана легкая оморочка.
На восходе солнца ударил мороз, было около двадцати градусов. По реке сплошной массой двинулась шуга. Среди льда плыла оморочка: сплавлялся к дому охотник-сосед.
— Поедем, Иван, пока не поздно, — крикнул он Нифонтову.
— Передай жене, скоро буду, — ответил Нифонтов и стал грузить мясо в свою лодку.
Погрузка длилась с полчаса. Шуга с каждой минутой становилась плотнее и плотнее. Когда Нифонтов стал в корму лодки, она погрузилась в воду до бортов.
Загруженную лодку крепко зажало битым льдом, управлять ею стало почти невозможно. Над водой там и тут выступали камни, и, чтобы не наскочить на них, нужно было постоянно отталкиваться. Шест трещал и изгибался, а оморочка никак не двигалась с места. «Если не наскочу на камень, может быть, все и обойдется», — думал охотник.
А шуга прибывала и прибывала. Ее несло с шипением и треском. Отдельные льдинки лопались, наслаивались одна на другую.
Лодка плыла по перекату, где и без шуги плавать было очень трудно. Вода текла тут как по ступенчатому спуску, и небольшие, но упругие волны острыми гребешками пересекали стрежень. Теперь перекат, вызубренный льдом, был особенно опасным для лодки.
Но что это? Впереди, кажется, перемычка. Лед с треском останавливался и лез на кромку. На середине переката лодка ткнулась в горку льда и тоже стала выбираться на кромку, но не удержалась и соскользнула. Ее стало разворачивать поперек реки. Она тряслась и скрипела. Битый лед все прибывал, спрессовывался, круто поднимался над бортами лодки, так что она оказалась как бы в траншейке. Несколько льдинок соскользнуло в лодку. Нифонтов быстро вышвырнул их. Он только теперь увидел впереди, метров за триста, чистую воду. Пространство между лодкой и водой сплошь было закрыто шероховатой коркой, к которой двигалась шуга. Гибель казалась неизбежной.
— Эге-ге-гей!.. — раскатисто, во всю силу закричал Нифонтов. — Спасите! Погибаю!
В ответ отозвалось только эхо в прибрежных скалах. Солнце закрыло тучей, холодный северный ветер зашумел над рекой.
Лед шипел, трещал, поднимался кверху. Он в любую минуту мог сомкнуться над траншейкой и похоронить оморочку. Нифонтов сунул шест за борт — глубина была более двух метров. Древко моментально обледенело. Не раздумывая, Иван Николаевич схватил топор и выпрыгнул на лед. Одна нога провалилась в воду и ее до боли в мускулах сдавило острыми краями льдин. Охотник лег на лед и, опершись животом на шест, удержался на верху его. Зацепившись топором за выступ льдины, Нифонтов с крайним усилием вытащил ногу, преодолевая боль. Спустя секунду он услышал, как позади скрипнули доски: оморочку, видимо, раздавило льдом. «Прощай, винтовка, — мелькнуло в голове охотника. — Но винтовку он достанет. Лишь бы спастись самому».
До берега было метров сорок. Охотник распластался, точно под огнем вражеских пулеметов. Под ним трещал и выгибался мелкий лед. Постукивая обухом и выбирая более сжатые места, Нифонтов медленно скользил к берегу.
Он никогда не чувствовал такой страстной любви и привязанности к жизни, как в эти минуты. Это придавало ему силу, сообразительность и ловкость.
До берега оставалось уже около десяти метров, но лед был здесь менее плотным, и Нифонтов чаще стал проваливаться коленками и локтями. Стал еще больше прогибаться шест, основная опора Нифонтова. Мокрая нога, покрытая льдом, онемела. Продвигаться дальше было невозможно. А какова была здесь глубина реки, Нифонтов не знал.
В трех-четырех метрах над рекой склонилась невысокая ива. Охотник мгновенно вспомнил, что в кармане у него лежала десятиметровая стропа. Быстро достал, распустил моток. Рукой, зубами привязал топор и с силой метнул вперед. Топор перелетел за дерево, застрял в корнях. Нифонтова охватила радость.
Натягивая бечеву, Иван Николаевич почувствовал, как ивовый куст стал двигаться навстречу, — охотник подплывал к нему, как на плоту. Вот он уже ухватился рукой за корень, затем за сук и, подтягиваясь, высадился на берег.
Нифонтов встал, глубоко вздохнул, оглянулся. От неожиданности он вздрогнул: поперек реки стояла, как и прежде, его лодка. Но она была не в траншейке, а возвышалась над шугой. Все было ясно: сжатием льда лодку выдавило кверху, а не раздавило, как думалось Нифонтову.
В глаза ему бросилось прежде всего дуло винтовки.
Нифонтов бодро заработал топором. Скоро было срублено до двенадцати слег. Охотник начал укладывать их на шипящий лед. Тонкие слеги прогибались, потрескивали. Но Нифонтов упрямо и упорно полз вперед. Ружье! Вот оно, наконец, за спиной, а в руке — большой кусок медвежатины. Река, под своей шелестящей оболочкой, бурлила сильнее прежнего. Шаткий «мостик» колыхался и увязал во льду. Но человек опять полз — и берег опять двигался ему навстречу.
И вот он снова на берегу. Он взглянул на лодку, полную добычи... и во второй раз пополз к ней. Так Нифонтов, в несколько приемов, перенес весь груз на берег.
Последние лучи солнца догорали на вершине сопки. Река ревела и гудела. Вода, прорвав запруду, пенисто перевалилась через лед, раздавив перемычку.
Нифонтов спокойно сидел у костра. Рядом, прислоненная к дереву, стояла винтовка. На снегу лежала охотничья добыча, а за спиной лежала перевернутая вверх дном оморочка.
...Жена Нифонтова, с часу на час ожидавшая его возвращения, начала волноваться. К вечеру она решила, что случилось несчастье. Женщина всю ночь металась по дому, не смыкая глаз. Сколько раз она бегала во двор, на улицу, к реке. Сколько горячих слез пролила над кроваткой трехлетней дочурки!
С рассветом Нифонтова была на берегу. По реке плыли только отдельные льдинки. Но вот вдали показалась оморочка. Она приближалась легко и быстро. Женщина радостно вздрогнула, бросилась к воде. Глаза ее застилали горячие, благодарные слезы.
Через несколько минут она уже чувствовала на своих плечах крепкие руки мужа, который, как и всегда, казался ей уверенным, веселым и спокойным.
