Дмитрий Павлович Зуев
Ранняя осень
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и золото одетые леса.
А. Пушкин
Необыкновенно ярко вспыхнули после пасмурного лета огневые краски листопада.
Просветы древесных вершин сквозят, как синие окна. Высоко описывает медлительные дозорные круги ястреб. Безветренный воздух тих и покоен.
Через солнечный простор поляны плывут седые паутинки.
Челноком носится на птичьих набродках легавая собака.
Шерстится кудрявая зелень вереска с лилово-розовыми мелкоцветными султанчиками. Заманчиво уселся на мху дебелый гриб-боровик с светло-коричневой округлой шляпкой. В стороне мелькает бабочка сентября — зимняя пяденица. Из поблекшей травы смотрит милый осенний цветок — белозор, прозванный за красоту «солнечной росой».
За все, за все цепляются пытливые глаза охотника...
А собака ведет вперед и вперед. Вот она замерла перед свежезеленеющими можжевеловыми кустами. Гулко залопотали птичьи крылья: угольно-черная краснобровая птица, не выдержав стойки, сорвалась далеко за кустами. В какое-то неуловимое мгновенье, по полувековой привычке, ружье само прикладывается к плечу. Гремит дуплет. Заметил: в воздухе виснут сбитые зарядом желтые листочки, а вместе с ними и легчайшие пуховые перья: дробь все же задела птицу...
Опрометью бросаюсь в кусты. Кофейная, с проседью Нора опять стынет на стойке, а под собачьей мордой лежит, бьет крылами старый лирохвостый косач — редкий трофей сентябрьской охоты. Хозяин пойнтера — писатель И. А. Арамилев — протягивает мне руку, поздравляет с удачным «полем».
Идем дальше по нарядному лесу. Голубой воздух веет очарованием последнего тепла. Догорают цветы, меркнут и блекнут поляны. Золотые березы, особенно ослепительные на солнце, как бы врисованы в лазурь неба.
Над вершинами неожиданно мелькает вальдшнеп. Раздаются два выстрела — и прекрасная птица шлепается около наших ног.
Меланхолично шуршат под ногой опавшие листья, нежно чеканит свой тонкий напев пеночка-теньковка: «пинь-тень-тень».
Солнце клонится к западу. По кустам и траве серебрятся на припеке нити осенней паутины. По охотничьим приметам паутина — сигнал высыпки дупелей. И, действительно, на Шошенском заливе Московского моря из-под Норы поднялся на крыло спокойный, ожиревший дупель.
Бродим до вечерней зари, и вокруг в безветренном воздухе все тянется и тянется прозрачная канитель паутины. Паучки-воздухоплаватели, цепляясь за кусты, за жнивье, взвиваются на длинной паутинке, как воздушные змеи детских игр...
Птица-мотылек
Поздняя осень... На однообразных, увядших болотах пусто — ни цветка, ни звука. И вдруг сюрприз: легко и быстро взвивается птичка-мотылек — гаршнеп.
Гаршнеп улетает из наших подмосковных мест нехотя, доживает у нас до заморозков.
Удивительна стойкость к холодам этой миниатюрной птицы, удивительна и ее приспособляемость к природной обстановке. В болоте, среди кочек, ил, как нефть на воде, отливает фиолетовыми тонами. Точно такими же фиолетовыми отблесками светится и гаршнеп, притулившийся за илистой кочкой. Гаршнеп не сидит, а лежит, плотно прижавшись к болотному илу. Буро-ржавый, с золотистыми полосками и фиолетовыми косичками, он очень хорошо маскируется под тон болотной травы. Собака встала на стойке, дичь рядом, а где, не скоро заметишь.
Поднявшись, гаршнеп ныряет в воздухе, как листок, подбрасываемый порывами осеннего ветра. Трудно стрелять по этой крошечной птице: цель так мала и юрка, что лишь охотник-снайпер попадет в нее без промаха.
Лучший момент для выстрела тот, когда гаршнеп встанет на крыло, борясь с ветром.
...В исходе сезона приятно найти гаршнепов и потешиться на прощанье последней охотой по красной дичи.
Москвич-охотник спозаранку идет с собакой пешком на вокзал. Крик галок и ворон, слетающихся в город из летней отлучки, подсказывает, какое у нас время на дворе — и заморозки уже начались, и грибам приходит конец. Охотник припоминает, где есть на примете «теплые болота», низины, топи и трясины, вблизи которых протекают быстрые ручьи. Они не замерзают, как тихоструйные или стоячие воды. Всю зиму под сугробом в родниках поет живая вода, напоминая о вечной и неистребимой жизни природы. У таких ключей случается поздней осенью напасть на гаршнепов.
В моей памяти живо сохранилась одна поздняя охота с легавой в низине с проточным ручьем, невдалеке от земляного вала, окружающего древний Переславль-Залесский.
На плещеевом озере в октябрьский холод мечет искру переславльская селедка — «золотая рыбка» из рода сигов — ряпушка. Поели мы этой замечательной рыбы и задумались: куда идти на охоту? Хоть лапоть кидай наудачу.
Трясина побелела; вытаяли, где посырей, прогалины. Пороша! Надо бы за русаками, а мы неотступно шагали пестрой тропой, по проталинам, следя глазами за собакой, ведущей плавной иноходью по «ржавцам» вдоль быстротечного ручья.
И вдруг сеттер встал, замер, как медное изваяние. Собака подняла голову, распростерла неподвижное «перо» с шелковистыми подвесами длинной шерсти.
Даем команду. Сеттер двинулся — низ болота поднялся гаршнеп. Зигзагами замелькал он в воздухе, ныряя меж падающих снежинок.
Выстрел — промах; второй — тоже. Мешает волнение.
Не сразу освоишься с необычайной обстановкой подъема гаршнепов, а приноровишься — и все чаще, глядишь, падают после удачных выстрелов драгоценные трофеи. В этот день из-под стоек собаки было поднято более двух десятков поздних птиц. В ягдташе лежало только семь штук этой вкусной красной дичи.
Такая поздняя охота на гаршнепов по пороше запоминается на всю жизнь. Как не вспомнить поговорку охотничьей мудрости: «Не день, а час охоты тешит».
Рысь в окладе
Розвальни нырнули в проем зимнего леса. По сторонам пошли светлые березняки, дымчатые осинники, прогалы, низинки. Пухло забелели подушки кочек и шапки снега на пнях. Впереди — густой, высокий ельник: подмосковная тайга.
Долго тянется она — без просветов и просек, без прогалов и полян. Медленно и грустно разносится флейтовый насвист малинового щура. Дробно гвоздит «дятлова кузница». Пересвистываются синицы.
Сани поравнялись с буреломом. Охотники оживились, привстали на колени. Они внимательно осматривают чапыжник. В буреломах нередко таятся хищницы-рыси.
По сторонам дороги снег испещрен овальным накрапом заячьего малика (два следка поперек и два — один за другим). Заячьи лазы крест-накрест зашнуровали лисий нарыск и побежки белок. Охотники равнодушно проезжают вперед. Но вот егерь положил руку на вожжи и прошептал: «Стой!»
Сани задержались у большой поваленной сосны. Сосна отлогой перекладиной перекосилась между дубом и елью; три дерева стоят наподобие буквы «И».
Егерь молча показал охотникам на сосну. По занесенной снегом сосне звериный нарыск поднимался до самой вершины. Охотников очень взволновал этот необычайный след «блинами». Широким шагом, властной походкой тигра пробрела по наклонной сосне наверх большая лесная кошка — рысь. На следу осталась недоеденная тушка зайца-беляка.
Быстро, шепотом вырабатывается план охоты.
Один охотник остался на месте — стеречь зверя на номере, на входном следу (когда зверь пойдет обратно от загонщиков). Другой охотник пошел в обход на лыжах.
Загонщик обрезал лыжницей захламленный участок буреломной гряды леса. Выходного блинчатого следа нет, — значит, рысь в окладе. Затягивать красными флажками этого зверя бесполезно; рысь не боится кумачовых лоскутьев на древесных сучьях. Опытные егеря с загонщиками и без флажков мастерят умелый нагон, точно выставляя зверя на номера стрелковой цепи охотников. Это и есть знаменитый псковский способ оклада без флажков.
Рысь обложена. Пора начинать охоту.
Охотник — на номере, он затаился у елочки, пристально озирает лаз зверя.
Тишина, глушь, вековые деревья, облепленные снегом...
Ухо ловит малейший шорох, а в глазах — быстрый промельк лап вдалеке. В темнине подседа что-то зарыжело, движется пятно на снегу. Померещилось? Стрелок настораживается. Бдительные глаза стерегут тропу. И вот дрогнуло охотничье сердце: вдалеке плавно катится кофейный колобок. Зверь, крадучись, стелется за кустами, припадает к снегу. Он идет тихо, бесшумно. Спереди видно белеет шея, на щеках черными космами отвисли баки. Хвост как бы обрублен — короткий, с черным наконечником. Пятнистая прямая спина, бока и высокие передние ноги — в рыже-буроватых яблоках.
Расстояние сокращается. Вот семьдесят шагов, пятьдесят, ближе. Зверь на бегу припадает в тень за кусты. Шилом торчат треугольники ушей.
Еще ближе... С бега, в упор, прямо на охотника воззрился тупо-пристальный хищный взгляд. В глазах — вспышки зеленых огоньков.
Мгновенная вскидка ружья. Выстрел будит глухую лесную тишь. Рысь опрокидывается. На снегу ярко выделяется крапчатый, золотистый кошачий бок. Вытягиваются во всю длину толстые тигровые лапы...
В границах Московской области годами бивали до 49, а в СССР — до 4000 рысей. По добротности, крепости, мягкости и пушистости рысий мех лучше лисьего.
Основные районы рысьего промысла — Север, Урал, Горьковский край, Белорусская ССР, Ленинградская и Ивановская области.
Водится рысь в глухих уемистых лесах с зарослями молодого подлеска.
Рысь — это не только пушнина, но и вкусная дичь. Мясо рысей, по обычаю промысловиков, всегда едят охотники-сибиряки.
В старину в Китае была мода на рысьи меха; даже при тогдашнем изобилии зверя за шкурку рыси платили двести рублей золотом. Юкагиры и ламуты, по традициям старины, до сих пор рысью опушку своей национальной зимней одежды предпочитают всем прочим мехам.
Рисунок на снегу
Раннее февральское утро в бору. Свет и снег.
На одной из корабельных сосен слышится гулкое шарканье — это кормится глухарь: хватает седым клювом душистую хвою, заглатывает вязкую смолистую еду.
Набив хвоей тугой зоб, аспидно-черная огромная птица молча нежится на солнце, мохнатыми ногами меряет сук, расправляя мощные крылья, зеленовато-черной бутылкой вытягивает шею...
Вдруг глухарь поднимает бородатую голову, взмахивает крыльями и неторопливо спускается вниз.
Сугробы скрывают на мху клюкву, да и не за ягодой прилетел сюда петух — его привлекло место будущего тока.
Птица важно вышагивает по насту, сторожко оглядывается, печатает на свежей пороше куриные следы-троешки со шпорцей.
А кругом! Яркий свет, ослепительный снег, звонкие и неугомонные песни синиц, клестов, корольков, снегирей...
Глухарь «дыбом» поднимает перья и, нет-нет, по-петушиному прочертит крылом узорный чертеж на снегу.
Одним только охотникам понятна волнующая тайна этих «птичьих иероглифов». Графические черточки глухариных крыльев на белизне предвесеннего снега — это репетиция тока без голоса.
Чертежи глухаря на снегу — одна из первых примет недалекой охотничьей весны. Черчение это непременно отмечается в дневниках егерей и сторожей охотничьих хозяйств. В угодьях Московской области на всех токах массовое черчение в 1949 году началось с 22 февраля. По выражению егерей, глухарь собирается «играть песню».
Первая песня глухаря совпадает с первой песней воды в лесу.
Под сурдинку ручья льется и льется в прохладную темнозорь теканье и щебечущее «кичивря». «Глухарь заиграл», — восхищаются тогда охотники. В волнующих мотивах глухариной песни слышится и звон лесной капели, и сухой стук деревянных палочек, и точение ножа.
Но в феврале до этой песни еще далеко, еще бушует иногда ветер, еще «поет метель, аукает, мохнатый лес баюкает стозвоном сосняка». Сытый глухарь зарывается в снег, в лунку, спит там своим древним птичьим сном.
Грачи прилетели
Свежий воздух пьянит дыханием ранней весны. Всюду сверкающий разбег ручейков. Стоит и зеркалит блестящая вода в плену у снега. Снег будто тает и на небе: пышными плавающими сугробами кажутся светлые кучевые облака. В их просветах ласково сияет чистейшая лазурь.
Белее и чище снегов распушилась верба. Тонкими штрихами вписана в светлую лазурь узорчатая вязь коричневых веток с набухающими ночками. Восхитителен дух сочной березы. Черные лаковые птицы в сплетениях ветвистых вершин качаются плавно, как в люльке.
Перед глазами опять памятная с детства живая акварель северной весны.
Далеко слышен грай грачей, заливаются жаворонки, свистят скворцы. На родные гнезда вернулись птицы с теплого юга. «В гостях хорошо, а дома лучше». Север — их родина.
В полях пестреют проталины.
— Земля! — кричат с прилета грачи.
— Живая вода! — вторят быстролетные чайки.
Время снега истекло. Говорливо журчат потоки с круч. Бубнят водопадики чистых струй снежницы.
По народному календарю примет «Алексей — с гор потоки» — 30 марта. День «Зажги снега, заиграй овражки» —14 апреля. «Лед от воды, снег от земли отстает», — говорят в народе об эту пору.
Все поет: и воздух, и вода.
Наливаются, набухают, округляются почки на деревьях. На голубом небе красуется белая береза. Ясным серебром отливает мрамор бересты.
Золотой мед березы двигается под корой; по жилам ствола течет кверху животворный сок от корней.
На весь лес отбивает барабанную дробь звонкий дятел.
Домовито «плотничают» у гнезд озабоченные пернатые натурщики известной картины Саврасова.
Песня природы! Посетители Третьяковской галереи и зимой дышали воздухом саврасовских пленительно-живых красок.
Теперь, весной, эта картина как бы оживает, воплощается в действительность. Чувствуется прохладное дыхание бездонно-глубокого неба. Мягко веет бархатный воздух солнечного дня.
Гомон грачей. Запев жаворонков. Свист скворцов. Бормоток чернышей-тетеревов. Дробь барабанщиков-дятлов.
Еще хмурятся пасмурные потемки ельника, приберегают ненужный снег. Но «...что устоит перед дыханием и первою встречею весны?..»
Летят и летят птицы. Вытаивают бисер клюкв, неувядаемые изумруды брусничника, черешника, грушанок, лесного чая, вездесущего вереска.
Сонный лес исподволь отряхивает холодный прах снега. Зима покидает последнее убежище в тени чащ.
Весна на дворе!
