Игорь Васильевич Толоконников
Исчез за поворотом красный светлячок последнего вагона. Мы шагаем по шпалам к переезду, откуда рукой подать до Зеленцов — глухого лесного массива, где собираемся гонять беляков. За плечами у нас ружья, а впереди целый день неповторимых впечатлений, которыми так богат наш здоровый увлекательный спорт.
Что еще нужно сегодня охотникам?
Вот вспыхнувшая спичка выхватила из темноты лукавый прищур глаза, задорную улыбку нашего руководителя — охотоведа Беляева. Старший по возрасту, но еще крепкий и статный мужчина, он на охоте делается самым молодым из нас. Балагурство, шутки и остроты его то и дело прерываются нашим смехом. Со мной рядом идет Алеша Гунин, местный охотник, встретивший нас у станции, высокий, плечистый парень в ватнике, перехваченном патронташем, в сдвинутой на затылок ушанке.
Таинственно и величественно белое безмолвие зимнего леса, подступившего к самому железнодорожному полотну. Изжелта-красная полоса неожиданно прорывается между туч. Заметно светает. Скоро мы у места.
— Ну-ка, Трубач, послужи обществу, — говорит Алеша, отстегивая поводок.
Могучий, грудастый костромич-гончий хозяином врывается в лес. Охотничий день начался!
Славное место эти Зеленцы. Моховые болотца, путаница мелкого березняка, непролазные овражки и тут же сухие гряды с высокими елями, завалами валежника, плотным, как стена, ельничком. Самое заячье место! Но к утру выпал снежок, занес ночные следы, и беляк лежит, как гвоздем пришитый, поднять его — труд немалый.
Мы идем широкой цепью, прочесывая лес, отдавая голос, свистя, гикая.
Продираемся через мелколесье. На срубленных осинках острые бороздки — следы заячьих погрызов. Вон и едва заметные овальные ямки полузанесенных следов жировки — места кормежки зайца. Любит беляк горьковатую, как полынь, кору осины. Надо быть наготове.
— О-го-го-го-го! Шарь! Шарь! Доберись, собаченька, доберись! — гремят наши голоса.
Но что это? Настороженное ожидание прорезано плачущим собачьим взвизгом, и тут же весь лес взорвал яростным лаем — густым, полновесным звуком горячего гона. Трубач затрубил по зрячему. Теперь скорее на лаз, на место возможного перехода зайца. Вот тут, у перекрестка лесных дорог, у полянки, самый ход гонному. Жмусь к можжевельнику — маскируюсь. А лес гудит, стонет — гоп приближается.
Как предельно напряжено внимание! Глаз с точностью охватывает все: и празднично-яркую зелень хвои, и ржавую путаницу осоки, полузасыпанной снегом, и самое легкое движение в чаще — вспорхнувшую синицу. Вот сейчас...
И вдруг все во мне дрогнуло: я взял на прицел собаку! Даже лицо мгновенно покрылось испариной. Да нет же, это не Трубач! Эта острая хищная мордочка, эта мягкая волна роскошного хвоста... Лиса! Вылетев из сплошной стены ельника, она широкими скачками пересекает поляну. Идет полным ходом.
Удар, другой... Опрокинувшись через голову, пропахав борозду, лиса распласталась на снегу. Наповал! Выскакивает горячо дышащая собака, пытается схватить лисицу; кричу, поднимаю свой трофей. Откуда-то появляется колхозник с топором, подходят товарищи. Я сую всем папиросы, сам безуспешно пытаюсь закурить не с того конца. Какая красавица! Как приятно провести рукой по искристому пушистому меху и подвесить за спину добротную лесную барыню!
Но время не ждет. Пошли... И снова гремят наши голоса. Опять продираемся сквозь чащу. Вдали, на опушке, на березах видны черные силуэты. Тетерева! Трудно к ним подобраться: мелколесье. Быстро договариваемся — кто заходит, кто будет ждать перелета на номере. Я устраиваюсь у засыпанной снегом пушистой елочки (вот бы такую на новый год ребятам!). В бинокль птиц видно как на ладони. Черный, лаковый глаз, коралловые надбровья, пластичная линия хвостовой лиры, бархатно-глянцевитое перо.
«Смотри, не бей матку, — вспоминаю я слова егеря. — Она летом выводок принесет».
Ошибиться трудно: скромная одежда тетерки слишком отлична от иссиня-черного пера косача. Но внезапно стекла бинокля опустели. Птиц — как ветром сдуло. Летят! Пальцы стискивают шейку приклада, тетерева заворачивают в сторону. Птицы, минуя меня, идут прямо на товарища.
Не жадничать, не все же мне удача!
Как хлопки, звучат на морозе выстрелы бездымным порохом. Лихо! Передний косач скомкал полет, как бы споткнулся в воздухе. Как из подушки, полетело перо из второго. И пара чернышей дугой, ломая ветви, летит в снег, в чащу.
— Вот это стрельба! Молодец! — кричу я и бегу к другу.
Снова мы все вместе. Милый мой, Владимир Евстафьевич! Седая у тебя голова, а какое мальчишеское озорство в глазах! Чудесный наш спорт не знает возраста, не переводит человека в снисходительную категорию старичков. Наоборот, с годами растет опыт, мастерство делается более зрелым.
— Привал! — решаем мы единогласно.
И вот уже ружья и ягдташи висят на сучьях. Трещит костер, собака жмется к огню, хрустит, обгладывая косточку, жмурится...
А потом опять плывут мимо нас опушенные снегом деревья, родные березовые перелески, лесные полянки, холмы. Снова разносится по лесу горячий собачий лай. Мы прислушиваемся, перебегаем, подстанавливаемся под гонного зайца.
Вот и сумерки. Призывно и задумчиво поет, звенит в самом сердце медный рог. Охота кончена. Все идут к станции, за плечами белеют зайцы.
Какое это большое счастье — провести свое воскресенье на любимой русской охоте с гончими!
