Александр Владимирович Перегудов
Из логова, вырытого под большим бурым камнем, был виден кусочек темного неба, в нем голубой искрой мерцала звезда. Когда звезда скрылась, а небо стало фиолетовым, волчиха вылезла. Внизу овраг был полон мутно-сизой мглой, но на противоположном его берегу, в светлеющем небе, четко обозначались шапки сосен.
Волчица выгнула спину, потянулась и легкими прыжками опустилась на дно оврага. Она бежала рысцой и ловила запахи, наплывающие со всех сторон. Пахло сырой землей, от крушины и орешника тянуло горечью коры и набухающих почек, от поросли молодого ельника — ароматом смолы и хвои. Но все эти запахи не возбуждали волчицу; вдруг в ее ноздри ударил запах пищи. Она резко остановила бег, замерла, потом начала подкрадываться к кусту орешника. Все ее тело напружинилось, готовое к стремительному прыжку.
Из-под куста мягко выпрыгнул зайчонок, насторожил уши и в ужасе поскакал. Волчица бросилась за ним. Она догнала его возле устья оврага.
Над березняками, полукругом огибающими поляну, разливалось алое половодье зари. Из чернолесья доносились песни тетеревов, похожие на жаркое воркование голубей. Несколько косачей, распустив хвост и крылья, кружились по земле, яростно бормотали и чуфыкали, вызывая на бой соперников. На березах сидели тетерки. Одна из них заметила приближающуюся волчицу, тревожно заквохтала и, шумно хлопая крыльями, снялась с дерева. За ней улетели и косачи. Волчица обнюхала свежие следы, перья и помет птиц, потом краем чернолесья направилась к поросшей ивняком мочажине. Над березняками поднималось солнце, и, встречая его, радостнее и ярче зазвучали весенние голоса земли. Звенели бекасы, стонали чибисы, серебряным ручейком лилась песня не видимого в небе жаворонка.
Узкий и грязный проселок пролегал за мочажиной, рассекая молодую поросль чернолесья. Приближаясь к нему, волчица услыхала звуки, не похожие на голоса обитателей лугов, полей и леса. Они говорили об опасности, и волчица затаилась под кустом. Лежа на брюхе, она настороженно смотрела на дорогу сквозь частую сетку ветвей. На проселке показались люди. Один из них был пожилой, в сером ватнике, другой — подросток, в черной куртке, с сумкой за плечами.
Если бы волчица понимала людскую речь, она узнала бы, что подросток рассказывал спутнику о смерти своей матери, о круглом своем сиротстве, а тот, утешая его, говорил: «Не печалься, племяш, ты у нас заместо сына будешь. И в колхозе работа для тебя всегда найдется». Но неведомо зверю человечье слово, и отрывистые голоса людей только пугали волчицу. Ей казалось, что люди ищут ее, и когда они приблизились к ней, она вскочила с места и метнулась через дорогу.
— Волк! — воскликнул подросток и остановился.
— Волк, — удивленно подтвердил пожилой. — Откуда бы ему взяться? В наших местах о волках давно не слышно.
А напуганная волчица быстро уносилась в лесные чащи.
Новая жизнь началась у Мити с того дня, как дядя, Аким Семенович, встретил его на станции и привел в свой дом. Бездетная тетя Паша радушно приняла племянника, и в колхозе нашлась для него работа: Митю назначили конюхом в помощь Акиму Семеновичу. Подросток скоро освоился, и, горячо принявшись за работу, через неделю уже знал, как надо чистить лошадей, сколько и какого корма задавать каждому коню. Постепенно открывались ему характер и привычки лошадей, накоплялся опыт. Сердитый жеребец Быстрый требовал сурового окрика. Веселая кобылка Стрелка просила ласки. Воронок любил, когда чесали ему холку. Яркий, играючи, норовил схватить зубами за плечо, и это сначала пугало Митю. Ветка беспокойно косила глазом и настораживала уши, когда в первые дни работы подросток подходил к ее жеребенку. Этот, дымчатой масти, тонконогий жеребенок с кличкой Ветерок был самым любимым из всех четвероногих обитателей конного двора. Любуясь на игривость жеребенка, Митя говорил дяде:
— Справный конь будет, машистый.
Дядя улыбался:
— Справедливо рассуждаете, Митрей Егорыч.
— Умный, — хвалил Митя любимца.
— Пока особого ума не видать, а растет быстро.
И в самом деле, Ветерок заметно подрастал. Пружинистей и сильней делались его ноги, исчезала смешная неуклюжесть, и все движения становились осмысленнее и тверже.
Весна, одев деревья зеленой листвой, перелилась в лето. В лесу замолчали кукушки, в кустах у речки Березянка затихли соловьи; появились оводы и слепни. Лошадей начали выгонять в ночное. На заходе солнца Митя садился верхом на Стрелку и гнал колхозный табунок к реке. Пламенела и медленно угасала над лугами заря, темнело небо, зажигались в нем звезды. С Березянки тянуло свежестью, благоухали цветущие травы, в них неугомонно скрипел коростель. Лошади звучно щипали траву, мирно фыркали; убежавшие в луга Ветерок тревожно и звонко призывал мать, и Ветка отзывалась ему коротким и ласковым ржанием. Митя сидел на берегу, любуясь красотой ночи, а когда подкрадывалась дрема, — все вокруг становилось необычным: ниже спускались звезды, серебристо-дымным ручьем струился Млечный Путь, и будто в нем, а не в Березянке плескалась рыба.
Летняя ночь проходила быстро. Золотисто-оранжевый круг солнца величаво всплывал над краем земли. Митя гнал отдохнувших и сытых лошадей домой по росистому лугу сквозь голубую дымку тумана в расцветающий благостный день.
Лето отдало зверям и птицам, деревьям и травам всю силу солнца и все живительные соки земли и, расточив свое богатство, быстро пошло под уклон. Свежели, увеличивались ночи, но дни еще были полны тепла, насыщенного запахом подсыхающих трав.
В лесу все меньше и меньше становилось пищи. В птичьих гнездах не было яиц, молодые птицы научились летать, а выросшие и окрепшие зайчата стремительным бегом спасались от преследования волчицы. Она пожирала ящериц, ужей, лягушек, но сильное ее тело просило мяса. И, несмотря на боязнь человека, волчица все чаще подходила к людскому жилью, и ей иногда удавалось зарезать овцу или теленка.
В одну августовскую ночь волчица вышла на охоту, когда еще не занималась заря. С вечера прошел дождь, лес был глух, влажен, полон тумана. Волчица бежала в ту сторону, где несколько дней назад недалеко от деревни ей удалось убить ягненка. Пересекая поляны, заросли и мочажины, она выскочила на опушку мелколесья и остановилась. На лугу, покрытом туманом, тускло светился красный огонек, и чуткие ноздри зверя уловили горький запах дыма. Было слышно, как фыркали лошади, как игриво и нежно прозвучал голос жеребенка. Припадая к мокрой траве, волчица подкралась к табуну шагов на пятьдесят и затаилась под кустом.
У огня сидел человек. Волчица не узнала в нем подростка, впервые встретившегося ей ранним апрельским утром на лесном проселке, — она видела в нем только врага, которого нужно остерегаться. Следя за ним, она не спускала взгляда с жеребенка: он то отходил от лежащей белой лошади, то снова приближался к ней. Человек иногда приподнимал голову и посматривал на лошадей, и в эти минуты волчица напрягала мускулы, готовая вскочить и убежать. Но не знал Митя о присутствии хищника, — спокойны и мирны были его мысли. Думал он о дяде Акиме и тете Паше, принявших его в свою семью, думал о лошадях и о своей работе. Тихо потрескивая, угасал костер, меркли золотые угли, покрываясь пеплом. Меркли звезды, начинало светлеть небо на востоке. Лошади лежали на лугу, только Быстрый и Корешок, медленно переступая, выбирали особенно вкусные травинки. А Ветерку хотелось поиграть: он подходил к матери, толкал ее мордой в живот, но Ветка не вставала. Ветерок подбежал к Быстрому. Сердитый жеребец всхрапнул, пытаясь укусить жеребенка за холку. Ветерок испуганно отпрянул и вскачь отбежал к кустам. Там он остановился, тихо и обиженно позвал мать.
Митя поднял голову и увидал большую собаку. Она прыгала около жеребенка отгоняла его от лошадей и как будто играла с ним. Сначала Мите показалось, что это — Цыган, дворовый пес соседей, но Цыган, играя с лошадьми, всегда лаял, а эта прыгала молча и была серой, а не черной. Подросток не успел подняться, как случилось неожиданное и страшное: собака кинулась под морду Ветерка и жеребенок рухнул па землю. Митя вскочил, закричал, и почти в тот же момент, словно невидимый бич хлестнул Быстрого: он дико взвизгнул, бросился к кустам и передними ногами пытался ударить собаку, а она, все так же молча, увертывалась от его ударов. Продолжая кричать, конюх побежал к жеребенку, а собака юркнула в кусты.
Больше месяца прошло с того дня, как погиб Ветерок, но Митя все еще не избыл горечи утраты. Часто вспоминал он веселого и резвого жеребенка, и хотя не был повинен в его смерти — упрекал себя: не сберег, не вырастил жеребенка. Хмурились брови подростка, и сурово смотрел он исподлобья, когда разговор заходил о волках: среди этих хищников был личный его враг, убивший Ветерка, которого он так любил и холил.
Однажды Аким Семенович ездил в лес за слегами и, вернувшись, сказал племяннику, что недалеко от оврага он встретил волчицу.
— Это она озорничает, она и нашего жеребенка прикончила, — убежденно говорил Аким Семенович. — А волчица эта пришлая. Согнало ее что-нибудь со старого места, и забежала она в наши края. Эх, нет в нашем колхозе волчатников!
Аким Семенович вспомнил умершего брата, который в молодости охотился на волков. Узнав, что у дяди осталась от брата тульская двустволка с запасом пороха и картечи, Митя просил дать ему ружье. Таким простым делом казалось пойти в лес, встретить волчицу и выстрелить в нее.
Аким Семенович качал головой и снисходительно улыбался.
Вечером, задав лошадям корму и заперев конюшню, Митя опять заговорил о ружье.
Тетя Паша собирала ужинать, резала хлеб, стучала ухватами у печки. Дядя зашивал лопнувший шов у хомута. Он сидел на табуретке под электрической лампочкой, широко расставив ноги и положив на колени хомут. Большие круглые очки странно изменяли лицо Акима Семеновича, глаза его поблескивали за стеклышками, и когда он посматривал на племянника, не мог понять Митя, серьезно слушает дядя или посмеивается над ним? Но так горячо просил он доверить ему двустволку, что тетя Паша поддержала племянника:
— Дай ты ему ружье. Парню шестнадцатый год пошел, может, и впрямь убьет волка.
Аким Семенович промолчал, но, зашив хомут, похлопал племянника по плечу, и Митя понял: ружье у него будет.
Осень нарядила березы, осины, орешники в багряные, розовые и желтые шелка. Но недолго носило чернолесье роскошный осенний наряд — дожди и ветры сбили, оборвали листву, оголили деревья. Лес отсырел, стал пуст и печален. Ощутимее становилось холодное дыхание севера, и ночами мороз покрывал землю серебряной пылью инея, затягивал лужи звонким ледком.
В свободное от работы время Митя стал уходить в лес. В лесу он шел, настороженно прислушиваясь и зорко посматривая по сторонам. Держа двустволку в руках, он быстро поворачивался на каждый шорох, каждую минуту ожидал: вот-вот встретит он своего врага. Но волчица не попадалась. Проходил час-полтора, и внимание Мити ослабевало, руки уставали держать ружье. Он закидывал его за плечи и, уже не соблюдая осторожности, шагал по лесу.
— Без толку ноги бьешь, — говорил ему дядя. — В лесу волка найти — все равно, что в копне сена иголку отыскать.
— Да ведь ты встретил, — упорствовал Митя.
— Случайно. Волк лучше человека видит и слышит, он тебя раньше учует и уйдет.
Но в один из ненастных ноябрьских дней эта встреча произошла. Голые стояли березы, осины, кусты орешника, и только башенки елей и высокие шатры сосен зеленели по-летнему. Над полянами и мочажинами лежали пласты холодного тумана. Мелкий, как бисер, дождь сеялся с низко опустившегося неба. У Мити промокли ноги, озябли кисти рук, и, засунув их в рукава, он устало шагал берегом оврага. И вдруг на противоположном берегу, словно из-под земли, выскочила волчица и скрылась в чаще. Заколотилось сердце, и сразу пропала усталость. Подросток сорвал со спины ружье и, замерев, не спускал взгляда с большого бурого камня. Но так глухо и тихо было вокруг, так долго стоял он, судорожно сжимая двустволку, что начинало казаться: не померещилась ли ему волчнца? Он осторожно перешел овраг и под камнем увидал большую нору.
Подросток вернулся домой возбужденный, но Аким Семенович, узнав, что произошло в лесу, безнадежно махнул рукой:
— Я же говорил тебе: волчица учует и уйдет. А теперь она и логово свое забросит, другое сделает. Нет, так волка не добыть!..
Он рассказал, как охотился на волков брат. Зимой в лесу волкам мало поживы, голод гонит их к деревням, и начнут они смелее рыскать вокруг дворов. Вот в такое-то суровое время, морозными ночами, охотник и подкарауливал волков. Клал он на задворках падаль и сидел в укромном месте, ждал, когда подойдут хищники.
— Но только на это большое терпение надо, — закончил свой рассказ дядя. — Бывало, много ночей брат понапрасну просиживал — не подходили волки.
— Терпения у меня хватит, — упрямо ответил Митя. И стал ждать наступления зимы.
Старая, полуразрушенная баня стояла на краю деревни. Из маленького ее оконца было видно широкое, покрытое снегом поле. За полем расплывчатой, пепельно-серой грядой лежало мелколесье. Над ним в новолунье висела желтая серьга месяца; медленно ниспадая к земле, она краснела покрывалась за горизонтом. Свирепел мороз, больнее щипал нос, щеки, осыпая спину ледяными мурашками. Слипались опушенные инеем ресницы, и звезды тогда протягивали во все стороны тонкие радужные лучики. В полнолунье голубой свет заливал поле, и, если в небе плыли облака, — поле казалось живым: по нему бежали тени, и дрожала, струилась кромка мелколесья на горизонте. Все это было знакомо Мите до мельчайших подробностей; больше недели сидел он ночами в бане, караулил волчицу. Шагах в сорока от него темнело на снегу расплывчатое пятно. И каждую ночь Митя представлял себе, как из леса выходит волчица, легкой побежкой пересекает поле и, зачуяв запах дохлого барана, начинает приближаться к нему. Но уплывали ночи одна за другой — волчица не приходила. На рассвете, продрогший, бежал подросток домой, залезал на печь под овчинный тулуп и едва успевал согреться и заснуть, — Аким Семенович будил его: пора было завтракать и отправляться на конный двор.
Днями ходил он, осоловелый, пересиливая дрему. Вечерами спал три-четыре часа каменным сном, а после ужина надевал полушубок, валенки, шапку-ушанку, брал ружье и отправлялся на край деревни. Заметно было: похудел, осунулся он за эти дни. Но упрямо сдвигались его брови, когда дядя говорил:
— Брось ты понапрасну мучить себя! Отберу я у тебя ружье!
Три дня гулял ветер, играла поземка. В лесу качались деревья, ломались сучья. Напуганная волчица забиралась в чащу, куда не проникали холодные, стремительно несущиеся струи воздуха, и, закрыв глаза, подолгу неподвижно лежала. Но голод поднимал ее, и она бежала разыскивать пищу. На опушках гудели деревья, трепетали голые кусты, в поле ветер ерошил шерсть волчицы, белыми, шипящими змеями поземки зализывал ее следы. Она подходила к деревне, рыскала вокруг изб и дворов. Из хлевов пахло раздражающим запахом навоза и скотины. Эти запахи еще сильнее возбуждали голод.
Под вечер третьего дня ветер утих, прекратилась поземка. Оранжевое, без лучей, солнце ушло в лесные чащи. Желтая заря стала зеленеть, растворяться в синей ночи. В лесу была тишина, недвижимые стояли деревья, ни одна веточка не шевелилась на кустах. На небе блестели яркие звезды. Взошла луна с выщербленным краем. От деревьев и кустов потянулись тени. Они укорачивались по мере того, как луна поднималась выше.
Волчица бежала берегом реки, потом свернула на луг; здесь, возле мелколесья, в туманное летнее предутро она убила жеребенка. Но она не узнала этого места: голыми стояли кусты и луг был холодным и белым. За мелколесьем открылось поле, такое же пустое и белое. На противоположном его краю, под россыпью звезд, темнели избы. Волчица подняла морду, потянула ноздрями воздух.
Приближаясь к маленькой, покосившейся избушке, стоящей поодаль от дворов, волчица увидела что-то темное на белой поверхности снега, и предчувствие опасности заставило ее насторожиться. Она остановилась, не решаясь двинуться дальше. Но глубокая тишина морозной ночи была над землей, и ничего враждебного не заметила волчица. Она сделала несколько шагов, и вдруг ее ноздри уловили сладкий запах падали. Голод толкал ее вперед, но, сдерживая себя, она легла и долго смотрела на падаль, избушку, окидывала взглядом поле. В пустом поле на снегу блестели голубые искорки, от избушки косо падала лиловая тень, не доносилось ни малейшего шороха. Волчица проползла на брюхе несколько шагов и опять замерла, зорко смотря и настороженно слушая. Так раздражающе был запах, такой спокойной казалась тишина ночи, что она сорвалась с места и бросилась к дохлому барану. Она не успела рвануть мяса: из оконца избушки метнулся красный огонь, раздался оглушающий грохот...
Митя шумно вбежал в избу, бросился к печке и остановился у коника, не решаясь разбудить дядю. Но дядя проснулся, недовольно пробурчал:
— Что ты по ночам колобродишь: сам не спишь и людям не даешь? Отберу я у тебя ружье!
Митя взволнованно зашептал:
— Убил!.. Слышь, что ли, дядя Аким: волчицу убил.
С печки свесилась голова Акима Семеновича:
— Ври больше!
— Не сойти мне с этого места!
Дядя спустил ноги на коник:
— Где она?
— За деревней у бани лежит.
— Надо привезти, а то собаки не порвали бы.
Он торопливо начал одеваться.
На дворе они взяли санки и быстро пошли по улице. Подросток несколько раз возбужденно повторил:
— Как она кинулась на приманку, а я ка-ак ударил в нее: раз!.. два!.. Готово!
В серебряном лунном свете спала деревня. Тишина ночи нарушалась только звонким голосом Мити, треском мороза в бревенчатых стенах изб да скрипом снега под валенками.
Волчица лежала у падали, запрокинув лобастую голову, оскалив зубы. Под ней темнело, застывая на снегу, пятно кропи.
Дядя ткнул валенком в брюхо волчицы и, все еще удивляясь, что такого матерого и сильного зверя мог убить племянник, восхищенно произнес:
— Скажи, пожалуйста, добился своего! Вот разговору завтра будет!
— Поговорят! — Митя хотел сказать солидно, как подобает настоящему волчатнику, но не мог сдержать переполнявшей его радости: — Ка-ак я в нее полыхнул!..
Он помогал дяде везти санки, часто оборачивался, посматривая на убитого хищника. В памяти его возникали: апрельское раннее утро, первая встреча с волчицей, смерть Ветерка, долгие ночные часы, проведенные в старой бане, и тот сладостный миг, когда тишину морозной ночи раскололи меткие его выстрелы и мертвый враг распростерся на снегу.
И все вокруг казалось ему необыкновенным — и голубой свет лупы, и деревенские избы в огромных белых шапках, и старые ветлы, густо опушенные инеем.
