Георгий Иванович Иванов
Тверда, долговечна и нерушима охотничья дружба.
Наш коллектив невелик, и мы трое — я, Парфеныч и Ларька — в течение долгих лет делим на досуге все тяготы, связанные с нелегкими условиями охотничьей жизни, проводя почти ежегодно своя отпуска вместе, на лоне природы.
Великая Отечественная война надолго оторвала нас от любимого спорта...
Но в конце августа первого послевоенного года, вернувшись с далекой чужбины в родную Москву, мы решили посвятить свободный вечер фронтовым и охотничьи воспоминаниям. И опять, как до войны, определилась возможность совместной поездки на охоту, и три, уже изрядно поседевшие, головы склонились над обширной картой центральных областей нашей необъятной Родины.
— Куда же ехать? — произнес Ларька. — В Московской области делать нечего; собак у вас сейчас нет... да и моя Юношка, честно отслужив свой век, недавно подохла...
— Надо обзавестись верной собакой и ехать на Ильичев разъезд, поближе к боровой птице, — солидно пробасил Парфеныч, ведя пальцем на юго-восток от Москвы. — Еще две-три недели, и боровая дичь настолько взматереет, что с неопытной собачкой толку в лесу не добьешься!
— А какой это «умник» сейчас, в начале осеннего сезона, уступит тебе приличного пса? — насмешливо спросил Ларька.
— И то прав Ларион; ведь в самом деле, найти в такое горячее для охоты время рабочую собаку — проблема весьма сложная, — добавил я. — Думается мне, что придется нам в этом сезоне стать «утятниками», а к будущему году, авось, приобретем по щенку и подготовим их к августу!
Немного поворчав, Парфеныч согласился с нашими доводами, и вновь начались поиски подходящих мест, но уже с установкой на утиную охоту.
Много знакомых районов, изобилующих утками, знали мы по прежним охотам: обширная система водоемов, окружающих величественный Селигер; топкие, местами непроходимые озера Мещерского края; гиблые, почти сплошь в трясине, болота вблизи Калинина; всегда богатый утками бассейн реки Нерли и ряд других, не менее интересных мест манили нас. Казалось, трудно было отдать преимущество тому или иному району, так как охота была везде неплохая. Однако каждому из нас хотелось разведать что-нибудь новое.
Сухой треск телефонного звонка прервал наши поиски: звонил Иван Дмитриевич, мой сослуживец и ученик по стендовой стрельбе, бывалый и дельный охотник, только что вернувшийся из отпуска.
— Куда собираетесь? — спросил он меня. — Ежели по уткам, то я вчера вернулся из столь богатого места, что даже на родной Украине подобной охоты не видывал... Впрочем, могу сейчас к тебе подъехать и расскажу все подробно!
«Ползая» по карте, мы терялись в догадках, разыскивая это «богатое местечко». Но вот в дверь постучали и в комнату вошел Иван Дмитриевич, держа в руке добрую связку крякуш.
— Привет охотникам! — произнес он, протягивая нам дичь. — Ну-ка, попробуйте поджарить этих морских уток...
Окинув хитрым взглядом наши недоумевающие лица, Иван Дмитриевич подошел к карте.
— Я и сам никогда не думал, что всего лишь в пятнадцати часах езды от Москвы есть такая богатая охота... Вот туда-то я вам и рекомендую съездить, — и он указал на Рыбинское водохранилище, казавшееся на пятиверстной карте целым морем.
— Интересна и история происхождения этого водоема, — продолжал Иван Дмитриевич. — Еще задолго до Отечественной войны по инициативе товарища Сталина было принято решение построить на Волге, около города Рыбинска, гидроэлектростанцию.
В короткий срок течение великой русской реки впервые перерезала мощная плотина. Это дало возможность в течение ряда лет отвести часть паводковых вод в естественную гигантскую котловину к северо-западу от Рыбинска, образуемую нижним течением притоков Волги — Мологи и Шексны. В итоге миллионы тонн волжской воды заполнили заранее подготовленный котлован, простирающийся на десятки километров от плотины и достигающий древних городов Весьегонска и Череповца.
— В первые же годы затопления на безбрежных гладях Рыбинского моря стали останавливаться, а затем и оседать на гнездовья тысячи уток различных пород, а потом начали гнездиться и дикие гуси. В короткий срок развелась здесь и рыба; особенно хорошо ловятся в этих водах окуни, щуки, судаки и лещи.
— Стоишь, бывало, на утином перелете в затопленном мелком лесу; лодку загонишь между деревьев, чтобы было устойчивее стрелять, замаскируешься трофейной масксетью и ждешь зорьки; а вокруг то и дело выплескиваются, жируя, такие «чурбаки», что порою диву даешься, какая крупная здесь водится рыба.
Если правильно определишь направление утиного лета в этот день, хорошо зашалашишься, выставишь с десяток чучелок да пару подсадных, то выпустить за хорошую зорю полсотни зарядов — дело в этих местах обычное.
— Сколько же надо брать туда на неделю патронов? — спросил зять Лариона Валерик, еще молодой охотник, тоже собиравшийся с нами; по его разгоревшимся глазам было видно, что он уже переживал в мыслях все прелести предстоящей поездки.
— По стрельбе и запасы, дружок, — с улыбкой ответил Иван Дмитриевич. — Если будешь напускать птицу в меру и стрелять хладнокровно, то уложишься за неделю и в триста зарядов; а станешь палить без разбора, то и тысячи, пожалуй, не хватит... Особенно удачна была там моя последняя охота. Ветер с полудня переменился и подул в море, отгоняя от берега воду. Быстро обнажились прибрежные мели, сплошь усеянные рыбьим мальком, не успевшим уйти вместе с водой. Видя это, я сразу переменил место и сделал шалаш близ бережины. Выкинув чучела, быстро залез в шалаш — и вовремя: со всех сторон к берегу подлетали утки, стаями спускались на мель и жадно поедали еще живого малька.
Мои выстрелы мало смущали прожорливых птиц; снявшись с отмели, бесчисленные утиные стаи делали один-два облета и, покружившись, вновь принимались за малька, предчувствуя, видимо, близкий прилив. Часа полтора продолжалась эта незабываемая охота; после того, как патроны были расстреляны, мне оставалось лишь наблюдать необыкновенную утиную кормежку. Вскоре ветер изменил направление и подул на берег; вода стала прибывать, и утки, сбившись в крупные стаи, быстро разлетелись в разные стороны.
— Вот, друзья, какая там охота, — закончил рассказчик. — На будущий год я и не мыслю о другом месте; прикуплю еще чучел и опять поеду туда, но попозднее, к началу октября, чтобы застать пролет гусей и уток. Местные охотники уверяют, что в это время на Рыбинском море птица валом валит.
— Ну что ж, — произнес Парфеныч, немного подумав, — лучшего места нам, пожалуй, и не найти, а у Ивана Дмитриевича, наверное, есть план этих угодий, да и письмо к местным охотникам он нам даст. Ехать надо, да поскорее, а то засидимся в Москве, смотришь — половина отпуска и прошла.
Порешив на этом, мы внимательно ознакомились с планом района, где так удачно поохотился наш приятель, договорились о необходимых закупках и разошлись по домам — готовиться к выезду.
Через день мы выехали на охоту.
* * *
Утро застало нас в двух перегонах от станции Волга, где мы должны были сходить. За завтраком я спросил Лариона:
— А где же твои подсадные утки, которыми ты так хвалился?
— А их нам доставят через полчасика прямо к поезду, — воскликнул Валерик.
Оказалось, что хитрый и предусмотрительный Ларька накануне отъезда успел связаться по телеграфу с одним знакомым в Калининской области, с которым он охотился этой весной и у него оставил до осени подсадных уток.
Поезд, развивая скорость, мчал среди заболоченных низменностей бывшей Тверской губернии. Вот появились и скрылись за горизонтом знакомые, столь трудно проходимые весной моховые болота, ведущие к почти не посещаемым человеком глухариным и тетеревиным токам; мелькнула серебром излучина старинной русской реки, и поезд с шумом пронесся по небольшому железнодорожному мосту через реку Сить, на берегах которой происходили когда-то жаркие сражения татарских полчищ с воинами московских князей, собиравших воедино русское государство.
Все быстрее мчался поезд; все длительнее и длительнее были перегоны между мелкими станциями, затерявшимися среди бесчисленных лесов.
Но вот колеса вагонов загремели на стрелках, слева мелькнули пакгаузы, и поезд, тормозя, остановился. На платформе уже ожидал наш старый знакомец Павел Петрович; он держал в руках корзинку с подсадными утками. Еще минута, и, крепко пожав ему руку, мы тронулись дальше. Через час мы сгрузились на станции Волга. Отсюда, по уверениям Ивана Дмитриевича, легко было найти попутную машину до деревни, расположенной на левом берегу Волги, при впадении ее в Рыбинское море. И, действительно, не прошло и получаса, как Проворный Валерик подкатил на полуторке к перекрестку дорог, где мы его поджидали. Трясясь на ухабах, машина пересекла широкое поле, и скоро мы въехали в полосу мелколесья, за которой зеленел массив крупного сосняка.
— А вот и дичь, стреляйте же! — воскликнул шофер, затормозив машину и указывая на крупный выводок серых куропаток, который, перелетев дорогу, опустился в соседних кустах.
Объяснив водителю, что охота на эту дичь разрешается лишь в сентябре, мы продолжали путь.
Миновав строевой лес, дорога свернула в обширные смешанные мелоча с ягодниками, по-видимому, богатые боровой птицей. Еще через час на горизонте показалась все расширяющаяся полоса воды, и мы подъехали к красиво расположенной на группе холмов деревне, невдалеке от которой, роняя на берег клочья седой пены, плескались серо-голубые волны моря.
Быстро разыскали хату местного охотника Сидорова, у которого останавливался Иван Дмитриевич. Радушно встретившая нас хозяйка объяснила, что муж ее, Василий Павлович, вчера уехал в соседнюю МТС, где ремонтировался инвентарь колхоза, и завтра должен вернуться домой.
— Размещайтесь хоть здесь, — приветливо сказала она, приглашая нас в светлую, просторную комнату. — А ты, Ваня, приготовь лодку и свези наших гостей в Дубки — туда отец часто ездит на вечерний перелет...
Наскоро закусив и подготовив ружья, мы бодро сбежали к берегу, и скоро тяжелая, но вполне надежная рыбацкая лодка, ловко управляемая Ваней, заскользила среди затопленных, уже высохших кустов.
— Сюда можно добраться и пешком, — пояснил Ваня, — но по пути надо переходить три глубокие канавы. А сегодня ветер дует с моря, вода прибывает, и нам там не пробраться!
Вот и берег. Мы разошлись по озеркам, разбросанным среди березняка, и начали оборудовать сидки для стрельбы на вечерней заре.
Наша четверка как-то невольно разбилась на пары: Ларька с Валериком расположились в густых камышах возле протоки, соединявшей два озерка; мы с Парфенычем засели по сторонам неглубокого кормового болота, хорошо освещенного отблесками зари.
Вот стороной быстро промчалась стайка чирят; где-то вдалеке послышался выстрел, за ним другой, третий. Вскоре по всем направлениям замелькали утиные силуэты, лет начался. В этот вечер птица моталась по всем направлениям, едва не касаясь крыльями невысоких кустов. Это затрудняло стрельбу и заставляло пропускать уток, летевших в сторону соседних скрадков.
Вскоре стемнело. Сойдясь у лодки, мы подсчитали наши, весьма скромные, трофеи. Оказалось, что, расстреляв вчетвером до трех десятков патронов, мы подобрали всего восемь чирков. Лишь одному Ларьке посчастливилось на дальней дистанции свалить из своей бескурковки старого крякового селезня.
Мы решили отстоять утренний перелет на берегу. Только охваченный охотничьим зудом Валерик решил стрелять с лодки.
Выйдя из дому еще затемно, мы долго шли топкими прибрежными лугами. С соседних озерков с тревожным криком то и дело подымались не видимые в предутренней мгле кряквы. Шедший впереди Парфеныч остановился, внимательно прислушался.
— Где-то невдалеке ночуют гуси, — сказал он шепотом, меняя патроны в ружье.
И, действительно, не успели мы пройти и полсотни шагов, как справа раздался тревожный крик сторожевого гусака, вмиг поглощенный стремительным хлопаньем крыльев поднявшейся стаи. Все дальше и дальше улетали гуси, тревожно перекликаясь между собой, и вскоре опять наступила столь знакомая охотнику предутренняя тишина, лишь изредка нарушаемая тихим плеском кормящихся вокруг уток.
Утренний перелет начался еще до рассвета. Всплески и лопотание поднимающихся с воды птиц, шипящий посвист утиных крыльев наполнили предутренние сумерки волнующими охотничье сердце звуками.
Надежно прикрытый высокими камышами, я стоял по колено в воде. Внезапно в поле зрения слева появились два утиных силуэта.
Я мгновенно вскинул ружье, и одновременно с громом выстрела передняя кряква комком шлепнулась в воду. Стволы ружья уже выброшены впереди задней птицы, но в момент выстрела утка, заметив меня, резко свернула в сторону. Заряд лишь слегка задел ее. Учащенно замахав крыльями и свесив вниз перебитые лапы, утка круто потянула к зарослям камыша. «Уйдет»! — мелькнуло в сознании. Но птица не ушла. Сраженная наповал третьим выстрелом, она камнем упала в камыш, подняв сноп серебристых брызг.
Уже совсем рассвело. Со всех сторон неожиданно и быстро налетали утки; вокруг перекатывались выстрелы товарищей.
С восходом солнца утка пошла реже, и вскоре лет прекратился. Вдали, из зарослей камыша, медленно выплыла лодка. Валерик изредка нагибался, подбирая дичь. Как и вчера, он стрелял больше всех, видимо, мало считаясь с расстоянием.
Выбравшись на бугорок, стали подводить итоги утренней охоты. Уток было больше, чем вечером, и наш коллектив почти удвоил вчерашние результаты.
Скоро мы достигли крутого бугра, откуда далеко просматривались просторы Рыбинского моря.
На много километров от нашего берега тянулись затопленные кусты вперемежку с открытыми плесами, над которыми изредка пролетали стаи различных уток. Заметно было, что птицы шли в одном направлении навстречу ветру. Но вот вдалеке послышалось гудение самолета: справа, вероятно, из Рыбинска, шел на север «У-2». Низкая облачность и сильный ветер, видимо, вынудили пилота вести машину на бреющем полете. Пролетая над морем, самолет поднял тучи уток, быстро опустившихся обратно на воду. Вскоре самолет скрылся за горизонтом, и лишь подымавшиеся на его пути утиные полчища указывали взятое им направление.
Оживленно делясь впечатлениями, мы незаметно подошли к деревне. У крыльца дома, попыхивая коротенькой трубкой, стоял худощавый, пожилой брюнет. Защитная, охотничьего покроя куртка и высокие болотные сапоги с опущенными вниз голенищами не оставляли сомнений в том, что перед нами собрат по страсти.
— А вот и батя вернулся! — воскликнул Ваня.
— Добро пожаловать! — приветливо сказал Василий Павлович. — О вашем приезде я был предупрежден телеграммой Ивана Дмитриевича и каждый день поджидал; но вот третьего дня вышла из строя пара косилок и пришлось съездить в район за запасными частями. Ну, ничего! — сказал он, узнав, что мы в отпуску. — Проохотитесь с недельку, узнаете места и не пожалеете, что побывали. Птицы всякой в наших местах хватает: в лесах много тетерева, рябчика, вальдшнепа; попадается и глухарь; по полям перепела и серые куропатки, а уж на воде утвы всякой — видимо-невидимо... Есть и гуськи, но те куда похитрее — налетают на охотника редко!
Оживленно беседуя, сели завтракать.
— Охота здесь совсем необычная, — говорил Василий Павлович; утка мотается по морю почти круглый день, и надо строго примечать, куда дует ветер и сколько воды в бережине... Опять же без подсадных и чучелок днем тоже не будет толка: птицы увидишь много, но идет она больше стороной и высоко, вне выстрела. А как сделаешь на бровке шалашик, высадишь с дюжину деревяшек да пару крякуш — смотришь, даже и стайки в твою сторону начнут подворачивать; некоторые и к чучелам плюхнутся, а которые и не подсядут, то уже обязательно дадут один-два облета, тут их и бьешь на лету...
— А где же здесь эти бровки? — спросил Валерик, — мы что-то их не видали!
— Это отсюда километров пять, надо ехать на лодке, а можно пробраться и берегом, но по сухому пройдешь не везде. Ваня мой вас туда не возил: знает парень, что в сильный ветер обратно не всегда и выгребешь — ведь наше водохранилище — сущее море — в шторм на воду лучше и не суйся! Недаром из Рыбинска на Брейтово и на Весьегонск, да и к Череповцу ходят только морские суда! Но мы туда сегодня отправимся,— заключил Василий Павлович,— возьмем моих и ваших подсадных, чучела, прихватим на всякий случай и мачту с парусом: при попутном ветре она нам крепко поможет...
* * *
Вскоре мы плыли вдоль берега, попеременно работая на веслах. Часа через два достигли окраины полузатопленных мелочей, среди них правильными прямоугольниками пролегали пространства чистой воды, отделяемые узкими бровками с невысоким кустарником. По сторонам изредка пролетали партии чирков и свиязей, иногда появлялись и кряквы. Отдельные стайки проходили и над нами, но, во-время заметив лодку, резко взмывали вверх, держась вне выстрела.
— Вот мы и на месте, — сказал Василий Павлович, причаливая к высокой, сухой бровке. — Двоим можно остаться здесь, а остальные засядут на соседней канаве, чтобы стрелять в уток с двух сторон. Настоящий лет начнется после полудня, — заметил он, посмотрев на часы. — Времени хотя и достаточно, но лучше заранее построить шалаши, а то, глядишь, переменится погода и птица полетит раньше. Плесы здесь неглубокие, зато в канавы без нужды и не суйтесь: можно окунуться, с головой.
Расположившись на правой бровке, мы с Парфенычем быстро сделали в кустах по шалашу. Выкинуты чучела, высажены на воду подсадные — пора залезать в шалаши!
Поглядываю на скрадок Парфеныча, умело построенный в сотне шагов от меня. Старый, бывалый охотник искусно замаскировался, и только покачивающиеся на воде чучела и выпущенная в сторонке подсадная отмечали его засаду.
— Та, та, та... — низко и отрывисто крякнула его утка. Ей звонко и заливисто отозвалась моя. Вдали закричали в осадку подсадные Лариона.
Осторожно, еле поворачивая голову, осматриваюсь по сторонам. Шалаш мой приспособлен для любых выстрелов; стоит подать вперед корпус, и я, не вставая, могу стрелять влет.
Внезапно замолчав, моя подсадная подалась влево, натянув шнурок. Из зарослей камыша, в которых теряется моя бровка, появилась кряква; еще момент и оттуда же выплывает вторая. Сплывшись, обе утки двинулись было к подсадной, но повернули обратно.
Догадываюсь, что их пугают самодельные и плохо выкрашенные чучела, которые дал мне Василий Павлович. Видя, что утки уходят, решаю стрелять.
Ближняя кряква судорожно забилась на воде. Мигом взлетев, вторая утка налетела на скрадок Парфеныча и безжизненным комком упала среди чучел.
Глубина нашего плеса не превышала полуметра, это облегчало подбор битой дичи.
Вскоре начался дневной утиный перелет, столь характерный для здешних мест. Птицы шли довольно высоко и, казалось, не собирались снижаться.
Но вот закричали в осадку наши подсадные — и ближние стайки, со свистом разрезая воздух, стали облетать на кругах наши скрадки.
На шалаш Лариона налетело десятка три свиязей, и две утки, перевернувшись в воздухе, упали на воду. Стайка беспорядочно взмыла вверх и, видимо, налетела на скрадок Василия Павловича. Дуплет — и еще одна утка, неловко повернув крыло, полетела книзу.
«Подранок...» — соображаю я, и вдруг ухо улавливает знакомый, волнующий посвист утиных крыльев: четыре чирка, налетев сзади, пулей проносятся над моим шалашом. Сгоряча бью мимо, тотчас стреляю вновь и с удовлетворением бреду по воде за убитым чирком.
Много стреляли мы в эту охоту и часа через три, израсходовав почти все патроны, тронулись в обратный путь.
Вечерело. Ветер крепчал, предвещая бурю.
— А вот и гуси летят, — произнес Василий Павлович. — Ночью будет хороший шторм, птица жмется к берегу...
За первой гусиной стаей появилась вторая, третья — и все они, далеко облетев нашу лодку, исчезли за линией прибрежных кустов.
— Гуси на нашем море начали выводить только с этой весны, — рассказывал наш хозяин. — И нашли ведь такие места, где к ним не пройти, не проехать. Есть отсюда верстах в сорока, возле Брейтова, плавучие, торфяные острова: почва там такая, что не только человека, а и собаку затянет торфяная трясина. Вот в этих гиблых местах и стали гнездиться гуси. В июле, до открытия сезона, в нашей местности, куда ни пойдешь, всюду попадались они по полям. И хоть на что хитрая и осторожная птица, а в первые дни после открытия охоты нашим ребятам удавалось убить по нескольку гуськов. Делали они это так: едут верхами, гонят табун на луга и незаметно, бочком подъезжают к гусям шагов примерно на двести. Гуси видят лошадей часто, и на это расстояние порой подпускают и всадника... Потом ребята пускают коней во весь опор и, готовя на ходу ружья, несутся прямо на гусей. Известно, что с земли взлетают они тяжело — вот и удавалось порой подскакать к ним на выстрел!
Василий Павлович продолжал:
— А к середине августа съехалось сюда на моторках много охотников из Рыбинска — и не столько они набили гусей, сколько распугали. Вот и теперь видишь их по нескольку раз за охоту, но они стали осторожнее и на выстрел налетают редко... К концу сентября гусь здесь идет огромными табунами, но без профилей или подсадных его тоже не перехитрить, — заключил рассказчик, подводя лодку к пристани.
* * *
Неделя прошла незаметно. Приближалось время отъезда, да и патронов почти уже не было.
Первым отстрелялся Валерик. У него была тулка, и мы не могли помочь ему патронами двенадцатого калибра. Подсчитав все его остатки, Ларион перевел своего ученика на жесткий патронный лимит и из-за этого перестал выезжать с ним на основные места, охотясь больше с берега.
Поэтому на очередную дальнюю охоту поехал лишь я с Парфенычем. На этот раз нашим проводником был местный охотник Петр Николаевич, везший нас на своей верткой, но везде проходимой плоскодонке. Предпочитая охоту с подсадными, мой друг расположился на одной из канав, близко от берега. Я же решил попытать в этот раз счастья в стрельбе с подъезда. Так как погода не обещала быть хорошей, мы договорились с Парфенычем заехать за ним часа в четыре, чтобы засветло добраться домой.
Мы сразу же начали поднимать уток. Жируя среди затопленных мелочей, они то и дело вылетали из кустов, но вне выстрела: видимо, скрип распашных весел и побрякивание уключин пугали птицу.
Незаметно мы отъезжали все дальше и дальше от берега и вскоре достигли линии кустов, над которыми часто пролетали стайки уток. Это заставило нас изменить тактику, и мы быстро загнали лодку в густой ольшаник.
Замечая сверху наш скрадок, стаи уток облетали его, и лишь одиночки попадали под выстрел.
Через два часа погода стала меняться. Ветер низко погнал свинцовые дождевые тучи, и птицы пошли над самыми кустами; еле успевая перезаряжать ружья, мы сидели спинами друг к другу, чтобы не пропускать дичи, пролетавшей позади.
Час такой стрельбы, — и патроны кончились! Объехав наш скрадок, подобрали более двадцати уток: больше всего было шилохвостей, пролет которых, видимо, уже начинался.
Вскоре показался шалаш Парфеныча. Он был полузатоплен и пуст. Ни подсадных, ни Парфеныча не оказалось, и лишь дырявое ведро, служившее ему вместо стула, плавало, покачиваясь, внутри шалаша.
— А ведь вода-то как прибыла, — воскликнул мой возница. — Нам-то в лодке и ни к чему, а посиди здесь твой друг еще часик-другой и затопило бы его навовсе! А он, видать, парень бывалый; забрал уток, да и айда к берегу, — Петр Николаевич показал на зыбкий переход, наскоро сооруженный Парфенычем из толстых веток.
— А нам с тобой еще ехать да ехать — ведь ветер-то как назло встречный...
Три часа мы отчаянно гребли, пока не достигли пристани. Мокрые от дождя и волн, мы зашагали к деревне.
— Счастливо отделались, да и вовремя, смотри, как море бушует, — сказал мой спутник, с трудом скручивая одеревенелыми пальцами цигарку. — Признаться, я на этом своем судне несколько раз купался в такую погоду. А летось, в сентябре, пришлось привязать лодку к кусту, какой покрупнее, а самому — ружьишко на шею, да по грудь в воде — к берегу, даже и уток убитых бросил. Вот какое наше море бурное...
Вскоре мы были дома и, быстро переодевшись, глотали стакан за стаканом горячий чай.
От шума и разговоров проснулся и слез с печки Парфеныч. Как мы и думали, он, обнаружив прилив, быстро поймал подсадных, забрал дичь и, провалившись несколько раз по пояс, перебрался через шесть канав, пока достиг бережины.
Ларька с Валериком, охотясь почти под самой деревней, тоже набили немало уток.
Вычистив ружья, мы улеглись и мгновенно забылись крепким охотничьим сном.
* * *
Утром погода не изменилась. Шквальный норд-ост дул с невиданной силой, вздымая на море громадные, пенистые волны. Об охоте нечего было и думать. Посоветовавшись, мы решили отстоять поблизости вечерку, а завтра утром уехать домой.
После обеда ветер немного стих и погнал воду от берега. Это позволяло еще раз посетить Дубки, не пользуясь лодкой.
Благополучно перебравшись через топкие места, мы опять разделились на две группы. Валерик с Ларионом выбрали высокий, залитый водой кустарник. Сбоку от них расположился сын нашего хозяина, Ваня, а шагах в двухстах — мы с Парфенычем.
Багровый, весь в тучах закат и порывистый ветер не сулили хорошего перелета. Уже спускались сумерки, а уток не было, и только несколько бекасов, сбившись в стайку, с криком летали над кустами, отыскивая удобное местечко для ночной кормежки.
Внезапно со стороны плеса раздался дуплет, и в то же мгновение воздух наполнился испуганным криком поднявшихся с воды гусей. Еще минута — и над дальними кустами появились десятки быстро приближавшихся к нам силуэтов...
Перестраиваясь на ходу клином, гуси летели шагах в тридцати от земли, направляясь прямо на нас. Вот они, не сворачивая, налетели на скрадки Валерика и Лариона.
Огненные струи прорезали сумерки, и одновременно с громом выстрелов три передние птицы грузно упали в кусты.
Потеряв вожака, стая смешалась и стала набирать высоту. Еще два выстрела заставили уже налетавших на нас гусей резко свернуть к полям, в сторону деревни. Еще минута — и они исчезли из вида...
— И до чего же обидно! — произнес подошедший ко мне Парфеныч. — Ведь это Ванюшка ударил по ним самодельной дробью — и убить не убил, и от нас отвернул такую редкую дичь!..
— Да, такие случаи, как сегодня, бывают не часто, — ответил я. — Но скажи мне, Сережа, отчего наши друзья стреляли только три раза?
— Что-то у них стряслось, пойдем, узнаем, — буркнул Парфеныч.
Закинув за плечи ружья, мы направились к кустам, откуда доносился оживленный говор, поминутно прерываемый чьими-то взволнованными восклицаниями.
На небольшой кочке, опустив раскрытое ружье, понуро сидел Ларион. У его ног, безжизненно разметав мощные крылья, лежали два гуся. Невдалеке среди кустов бегали Валерик и Ваня, ловя третью птицу, беспомощно волочившую перебитое крыло.
— Кто же из вас не успел сделать второго выстрела? — спросил я Лариона. — Наверно, Валерик?
— Нет, он сбил пару гусей, а вот я на старости лет сумничал: не учел, что гуси налетают вплотную, и перезарядил ружье старенькими патронами с картечью: с ними мы с тобой ездили на волков еще в 1933 году... Переднего гусака свалил чисто, а по второму получилась осечка.
— Ну, вот и порядок, — пошутил Парфеныч, — гусак-то улетел, даже перышка на память не оставил, но зато мы можем спокойно ехать на станцию: неровен час, волки нападут, по дороге — вот стрельнешь тогда юбилейным патроном.
Ларион молча извлек из ружья злополучный патрон и, широко размахнувшись, бросил его в воду.
Подошел сияющий от счастья Валерик, таща за ноги гуся. Оказалось, что, сделав дуплет, он поломал обоим гусям крылья, но вовремя сумел поймать подранков...
Рано поутру нас разбудил звонкий гудок колхозного грузовика.
Сердечно попрощавшись с радушными хозяевами, мы тронулись в обратный путь.
На опушке леса машина въехала на пригорок и, как бы на прощание, перед нами еще раз открылись безбрежные просторы Рыбинского моря, воскрешая в памяти незабываемую охоту...
