Григорий Матвеевич Линьков
Медведи
Леса в предгорьях Сихотэ-Алинского хребта поистине бесконечны и дремучи.
В лесу растут дуб, липа, кедр, сосна, белая и черная березы, осина, вяз, клен, ясень, тис и другие породы.
Деревья, как и животные, ведут между собой борьбу. Побеждают те, которым более благоприятствуют свет и почва.
На южных сопках по преимуществу встречаются дубы и липы, на северных — осина, на западных — береза и сосна, на восточных — клен и ясень.
Там, где растут дубы и клены, можно найти остатки кедра и осины; береза и сосна сменили когда-то возвышавшиеся здесь липы. На месте вымерших деревьев высится молодая поросль.
Есть также места, где соседствуют различные лесные породы: рядом с густым, высоким кедром шумит легкая и стройная осина, тонкая черемуха узорно кудрявится около могучего вяза, молодой дубок и черная березка обвились виноградной лозой.
Таежные просторы богаты всевозможным зверем. В них стадами ходят пятнистые олени, немало лосей, коз, волков и кабанов. Но больше всего в этих лесах медведей.
Медведь — настоящий хозяин приморской тайги. Обилие кормов в малодоступных для охоты районах обеспечивает дальнейший прирост этого зверя.
...В последних числах октября по ночам стояли морозы, а днем на солнцепеке можно было ходить раздетым.
— Когда двинемся на медведей? — спросил я у Николая Кулибы, местного телеграфиста.
Кулиба взглянул на сопку, прилегающую к крайней хате.
— Пойдем завтра, пораньше, на эту сопку. Лес там не густой, а медведи есть, да и сопка не особенно крутая...
Ранним утром мы неторопливо поднимались по склону сопки. Николай указал на сваленную пустотелую липу.
— В прошлом году я двух медведей видел здесь...
— Так близко от деревни — и берлога?
— Липа-то уж очень для них удобна.
— Что ж, они в дупло забрались на зимовку?
— А где же им быть, — у нас медвежьи берлоги находятся только в дуплах.
Вышли на вершину сопки. Справа — крутой спуск к реке Иману, слева — извилистый овраг. Вдоль горного хребта редкие вековые дубы. Под ними горками лежали точеные, янтарные желуди.
Николай шел тихо, без всякого шороха и треска. Я двигался за ним, как тень. Ветерок дул в лицо. Начинало крепко пригревать солнце. Время от времени Николай останавливался, поднимал кверху руку, я тоже замирал. Мы стояли и слушали не шевелясь. Потом снова двигались вперед.
Так прошло часа два. Но вот Кулиба подал мне знак подойти к нему.
— Слышите? — спросил он затаенным шепотом.
Я ничего не слышал.
Он поднял руку — и вдруг до моего слуха донесся легкий шелест.
— Медведи, — еле слышно сказал Николай, указывая куда-то вправо.
Он снял с плеча свою фроловку и, нагнувшись, тронулся вперед. Я сдвинул предохранитель бескурковки.
Впереди видны были только кроны дубов. Шорох теперь различался вполне отчетливо — словно кто-то ворошил граблями опавшие листья.
Продвинулись еще на несколько шагов; впереди показались два медведя, один большой, другой маленький, по-видимому, медведица с медвежонком. Большой медведь тыкался мордой в дубовую листву. Шагах в пяти рылся медвежонок. Мы следили за ними из-за дерева. Потом опять стали продвигаться вперед. Я сделал неловкое движение; раздался легкий треск, медведица ухнула, а медвежонок с проворством кошки прыгнул на дуб и стал взбираться по стволу. Медведица вслед за медвежонком бросилась на дерево, повернувшись к нам правым боком. Николай выстрелил. Зверь рявкнул и еще быстрее полез кверху. Мне стрелять почему-то не хотелось. Я нажал гашетку только после третьего выстрела Кулибы.
Медведица на мгновенье как бы застыла на месте, затем отделилась от дерева и рухнула на землю. Медвежонок был сбит с одного выстрела. Кулиба сказал:
— Заметили, насколько чуток зверь? Небольшой треск — и медведица уже подала знак медвежонку! Хорошо, что она была на дереве — иначе могла после первого удара броситься на нас. А на бегу бить ее трудно...
Мы подошли к убитым медведям. Медведица весила, вероятно, около десяти пудов. Три круглые пули из гладкоствольного ружья тридцать второго калибра попали в бок, около лопатки, и ушли во внутрь. Пуля из моего ружья попала в шею, прошла навылет и, видимо, задела позвоночник.
Развели костерок, стали снимать шкуры.
Николай говорил:
— Медведей у нас очень много. Да и как им не быть, если в тайге масса орехов, ягод, диких пчел, а в реке — рыбы. Но и охота на медведя представляет мало интереса.
— Почему? В нем одного сала, наверное, с пуд будет?
— Сала в нем будет пуда три, если не больше, но здесь медвежье мясо почти никто не употребляет — зверя бьют больше на продажу летчикам.
Позади тявкнула собака. Мы обернулись. Подходил охотник.
— Здравствуйте! Завалили?
— Здравствуй, Даниил Панкратыч! Откуда ты?
Охотник указал куда-то в сторону:
— Косматого на вершине взяли. Капканы я с Петюхой расставлял на колонков, а черти его и вынесли. Ну и бахнули в него. Вот несу кожу да, кстати, хочу узнать, есть ли самолеты и спрос на мясо? Иначе придется бросить зверя.
Разговорились о медвежьей охоте.
Я поинтересовался:
— А как вы их зимой находите, когда они лежат в дуплах?
— Очень просто, — ответил Данила. — Ежели инея не видно, постучишь топориком, а то и по следам разберешься.
— Это зимой-то по следам? — не унимался я.
Данила Панкратыч улыбнулся.
— На снегу-то, конечно, следов зимой не сыщешь, ежели зверь не ходит. А на дереве они остаются. Подойдите к любому дуплистому дереву и сразу увидите их: другой зверь пригвоздит так, будто зубья от бороны вколачивал.
— У нас есть такие специалисты, — добавил Кулиба, — которые по царапинкам на дереве могут точно сказать, зачем залезал зверь — только для осмотра или на зимовку?
— А если постучать топором, медведь не сразу выскочит?— спросил я у Кулибы.
— Куда там! У нас топтыга в берлоге лежит плотно, отдыхает по-настоящему, не то что у вас где-нибудь на Урале или под Архангельском... В позапрошлом году мы с тестем возвращались как-то зимой с охоты с хорошей добычей. Невдалеке отсюда сели передохнуть. Смотрим: метров за двадцать — подходящее дупло. Сняли заплечники, подошли — на дереве недавние следы. Постучали топором — никакого ответа. Тогда тесть сломил сук, поплевал на него и бросил в дупло. Ветка, видимо, попала медведю под морду. Он фыркнул, заворчал, зашевелился. Ну, думаем, сейчас вылезет... Отбежали, приготовились. Ждем-пождем, не вылезает. — Ладно, — говорит тесть, — раз не желает, пусть полежит месяц, убьем, когда потребность в мясе будет. — Ушли. А в декабре приехали с конем, проковыряли дырку и убили.
Заговорил Данила Панкратыч.
— Со мной в прошлом году был такой случай. Пошли мы с сынишкой Петюхой на охоту по первому снегу, еще Иман не замерзал. Когда переезжали через реку в оморочке, сынишка уронил топор в воду. В Кривом ключе попался след медведицы с медвежонком. Пошли по следу. Он привел к осине. Дупло — метров на шесть от корня. Топора нет, как тут быть? Взял я коряжину, Петюха приготовился стрелять. Бью, бью, хоть бы шевельнулась проклятая. Наконец, надумал — проковырял ножом дырку, запустил в нее прут. Ткнул, видимо, в медвежонка, он рявкнул. Медведица ухватила прут, измяла, а вылезать не желает. Петюха говорит: — Ну-ка, тятя, становись сюда с ружьем, я их моментом выкурю. — Я встал. А он, пострел, надрал бересты, запалил да в дырку, запалил — да в дырку. Медведица заревела, поднялась, смотрит из дупла, а наружу не вылезает. Дым валит, как из трубы. Ударишь — упадет в огонь, — сгорит задаром. Петюха говорит: — Бей, тятька, ниже головы, подранишь, она освирепеет и на нас полезет. — Правда, думаю... Бахнул, да видно в позвонок ей попал: она в костер и чебурыхнулась. Петюха убил медвежонка, он упал туда же.
— Сгорели?— спросил я.
— Нет только шерсть опалилась, а мясо не испортилось, — летчик принял.
— Что-то уж очень смирные у вас медведи, — посмеялся я.
— Э-э-э, н-е-е-т! Я этого не говорил, — откликнулся Данила. — Ежели медведя не тронешь, ступай своей дорогой, сам он в драку почти никогда не полезет. А затронул — побеждай. Иначе заломает.
— Это правда, с медведем шутить нельзя, — подтвердил Кулиба. — Вон у нас Аким так и остался косоруким. Тут неподалеку в позапрошлом году подошел он срубить кедрину. А медведь — рядом, за колодиной лежал. Поднялся, да на Акима. Хвать зубами за руку. Акимка не растерялся, ударил топором по лапе. Медведь — наутек. Рука, однако, не справилась, изогнулась.
— Особенно опасен раненый медведь, — сказал Данила.— Тут у нас года три назад Никита Тордин подранил медведя и пошел за ним. Медведь сначала уходил, а потом спохватился и решил, видно, проучить охотника. Шел-шел зверь, все кровь терял, а потом петлей закруглил, спрятался за кустом и на своем следу засаду сделал. Чуть-чуть не поймал Никиту: едва успел он в пасть медведю выпалить.
— Медведей у нас, как воронья, — сказал Кулиба. — Весной по вечерам в лесу то и дело слышишь, как ухают звери.
Данила добавил:
— Особенно много их по реке, когда созреет черемуха. Ох, и любят же они эту ягоду! Едешь, бывало, потихоньку в лодке и обязательно увидишь в черемухе медведя. Другой, если подъедешь близко, только затаится да так и просидит тут. А иной, вроде как застыдится, — свалится кубарем с дерева и убежит, будто воришка.
— Жируют они и на дубах, когда созреет желудь, — сказал Николай.
— Одним словом, медведь в нашем лесу — настоящий хозяин. Он и ходит по лесу, как «леший», — ухает да прочих зверей пугает.
— Но ведь здесь и тигр водится, — сказал я. — Пострашней медведя!
— Это тигр-то? — оживился Данила. — Тигр берет проворством, а медведь силой. Старый медведь тигра не боится, а тигр обходит медведя, не желает с ним встречаться. Один наш знаменитый охотник, теперь уже покойный, видел, как медведь дрался с тигром. Откудова, говорит, у медведя проворство взялось! По его словам, он на этом месте нашел потом остатки разодранного тигра. Некоторые старые медведи-стервятники ходят по тигровым следам и питаются ихней добычей, значит, они тигра не боятся.
— Но ведь те же медведи боятся волков.
— Это — другое дело. Вон наши лайки вдвоем-втроем задержат или посадят на дерево любого медведя. Волки же еще более умные звери. Я сам видел, как по глубокому снегу они лося гоняли. Волков было штук десять, разделились на тройки — одни гонят, другие бегут наперерез, третьи сидят в засаде. Но медведей у нас куда больше, чем волков. Они иногда тоже собираются группами, потому волки им и не страшны. Да и волкам-то нет надобности лезть на медведей: летом для них поживы хватает, а зимой медведь в берлоге...
Солнце склонялось к горизонту, начало свежеть; потянул северо-восточный ветерок. Мы разложили мясо на примостках, чтобы его не грызли колонки, и, нагрузившись кладью, неторопливо тронулись к деревне.
За кабанами
Мы коротали зимнюю ночь в палатке на берегу Имана. Часа за два до света тракторист Яков Колодин растопил железную печурку, зажег фонарь, стал чистить картошку: сегодня была его очередь готовить завтрак.
Предстояла охота на кабана, и разговор, естественно, касался этого зверя.
Тракторист рассказывал:
— Кабаны ходят в наших лесах стадами и мало отличаются от домашних свиней. Хорошо размножаются, быстро жиреют. Кабан мартовского опороса в октябре весит уже пять-шесть пудов. Прогнать бы всех деревенских свиноматок со двора в горы, на вольные корма, — через год-два была бы нас лучшая порода.
— Выпусти, а потом гоняйся, как за секачами. А то тигр нападет или волки, — заметил председатель колхоза Силкин.
Полевод Кубанкин добавил:
— Тигр едва ли погонится за кабаном — шкура слишком щетиниста. Если одного попробует, другого не станет есть. Волки — те могут. Им было бы мясо.
— Свиньи волкам не поддадутся, — сказал я.
— Какие свиньи, — резонно поправил Кубанкин. — Волк — зверь большого ума и огромной силы. Видали, как они охотятся в деревнях за собаками: один зайдет с улицы, другой — от огородов. Первый отманивает, а второй крадется сзади. Как только собака отбежала немного, — и конец.
— Правда, — согласился Силкин. — Мы с отцом наблюдали однажды, как три волка дикого кабана брали, а кабан был пудов на десять, жирный, одно сало. Спускались мы с крутокаменной сопки на песчаный остров. Слышим, какой-то треск. Потихоньку вышли. Там лежал вывернутый кедр. Земля была мерзлая. Кабан прижался задом к вывороту, клыками отбивался от волков. Два волка прыгают перед ним — дразнят, третий сзади выворот прогрызает. Проковырял дырку и схватил кабана за заднюю ногу. Как ни метался кабан, а ноги у волка не вырвал. Мы тогда двух волков уложили и кабана взяли.
— Это что, — сказал тракторист Яков. — Я один раз наблюдал, как свиньи медведя разорвали...
— Ну, это, пожалуй, из сказки, — посмеялся зоотехник Петя Воронков.
Тракторист обиделся.
— Сперва имей терпение выслушать, потом и возражай. А дело было такое. Иду я вдоль берега реки, по скату сопки, места там дикие, тигров много. Слышу визжат свиньи, а где они — не вижу. Прошел еще немного, смотрю — большая яма, по краям заросшая лозой, на дне — табун свиней, а над ямой нависла старая береза. Топтыга между сучьев примостился, норовит поймать поросенка, из тех, что под деревом бегают. И вдруг — поскользнулся он или сук обломился — я не заметил, только вижу, медведь уж в яме и от него клочья летят. Я постоял минут десять, и за это время от медведя ничего не осталось: всего растерзали и с грязью смешали.
— Возможная вещь, — подтвердил Силкин. — Есть секачи пудов до пятнадцати. Клыки у них — как мечи. А молодые — беспомощны, их наши лайки отлично держат.
Тракторист кивнул головой.
— Насчет молодых — верно. В прошлом году мы с Митрошей Сомовым на целый табунок напали — штук шестнадцать было...
— Близко подпустили? — спросил я.
— Ежели в табунке есть свиньи, к ним можно подойти вплотную, — ответил за тракториста Силкин.
Тракторист продолжал:
— Начали мы стрелять, спустили собак. Сомов одну сбил, я тоже одну подранил. Собаки бросились за молодыми. Мой Тузик поймал кабанчика пуда на четыре, держит. Я бросился на подмогу, да поскользнулся. Ружье вырвалось, а ножик оборвался. К кабанчику подкатился на боку, схватил его за заднюю ногу. А Тузик рявкнул, вроде сказал: «Ты мол кончай его, а я попридержу второго», — и был таков. Пытаюсь подтянуть кабанчика к ружью, а он меня все дальше оттаскивает. Я зацепился ногой за осинку. Кабанчик повернулся да носом мне под бок, будто кулаком, — аж в глазах потемнело. Хотел уж бросить, только смотрю — ножик лежит рядом. Пока потянулся левой рукой, да вытащил из ножен, — поросенок мне еще разочка три поддал. Ну, потом справился, доконал кабанка, только бок недели три болел.
— Бывают дела, — посмеялся зоотехник...
Ранним утром мы вышли на охоту. Я шел вместе с трактористом Яковом. У него были две опытные собаки: Тузик и Букетка. Взятые на поводки, они шли спокойно. Редкие кедры среди оголенных деревьев не мешали просматривать склоны сопок.
Снег на солнце искрился разноцветными огнями: В лесу было тихо и торжественно-красиво.
Но вот собаки стали настораживать уши, натягивать поводки. Спустя минуту донесся какой-то треск. Яков предупредительно поднял руку и спустил собак. Собаки рванулись на правый склон. Колодин побежал кверху, я последовал за ним.
Впереди, на косогоре, мелькнуло что-то темное. Яков вскинул винтовку, выстрелил раз-второй и побежал еще быстрее. Потеряв всякую надежду угнаться за трактористом, я остановился передохнуть, а потом тихонько пошел вперед. На снегу заалели капельки крови; по следу было видно, что зверь, не меняя хода, бежал крупными прыжками вверх, к перевалу. Где-то правее раздалось несколько выстрелов, донесся лай собак. Забыв про усталость, я ускорил шаги.
До вершины оставалось с полсотни метров. Опять остановился передохнуть. Но что это? Слева, в полукилометре, через хребтинку перевала спускались десятка полтора животных темно-бурой окраски... Это были кабаны. Они сразу же скрылись в овражке, из которого я только что поднялся. Бросился наперерез. Остановился за коряжиной, приготовил ружье. Прошло несколько минут, свиньи не показывались. Хотел двинуться дальше, но в это время из ложбинки прямо на меня вышло несколько животных. Раскидывая снег вокруг дубов, свиньи доставали желуди. Меня они не видели и не чувствовали: ветерок был боковой.
Выбрав наиболее крупную свинью, я неторопливо прицелился и плавно нажал на спуск. Животное упало, стало биться на снегу. Остальные бросились в разные стороны. Одна большая самка прыжками направилась к перевалу, несколько молодых беспорядочно заметались вокруг. Выстрелил в большую. Она споткнулась, но сразу оправилась и побежала, почти не меняя направления. Выстрелил еще раз-два. Животное заметно сбавило бег. Перезарядив ружье, выстрелил еще раз. Свинья остановилась и стала поводить носом. Прицелившись хорошенько, выпустил еще одну пулю. Зверь остался на месте.
Перезарядив ружье, быстро повернулся в ту сторону, где была убита первая свинья. Но ее там уже не было. Побежал туда. Следы показывали, что она медленно пошла к оврагу. На следах — густая темно-коричневая кровь. Ход зверя постепенно нарастал, крови становилось меньше, а следов — больше; остальные животные устремились за раненым вожаком.
Пошел ко второму зверю. Свинья уже почти застыла. Попытался стронуть ее с места, но не мог: в ней было не менее восьми пудов.
Мне доводилось не раз убивать кабанов в западных районах Полесья, и я сразу же заметил, что приморская свинья отличается от белорусской более короткими ногами и менее развитым носом. Это понятно; корм в Приморье находится большей частью на деревьях и диким свиньям редко приходится «вспахивать» землю. Длинные же ноги для лазания по горам неудобны, тогда как в низменных болотистых районах они необходимы.
Свиная шкура у местных приморских охотников идет на обувь — улы и унты.
Между щетиной у свиней растет мягкая густая шерсть темно-бурого цвета. Если повыдергать щетину, мех — мягкий и теплым — можно использовать на воротник...
В лесу уже вечерело, на возвышенностях еще светило солнце, а в низинах лежала тень.
Я разложил костер, стал поджидать охотников. Скоро на бугре, слева, показалась собака. Она бежала по следам подранка — в «пяту». Затем появились два человека, с ними вторая собака. Увидев дым, собаки быстро примчались ко мне. Через несколько минут подошли их хозяева — полевод Кубанкин и зоотехник Воронков.
— Ну, как успехи? — спросил Кубанкин.
— На месте только одна. Вторая ушла за перевал, но она тут где-нибудь поблизости. После выстрела долго не могла подняться, потеряла много крови. Я считал, что перебил ей позвоночник, и не торопился добивать.
— Та, что поднялась, скоро не упадет, — сказал Воронков. — Мы прошли по ее следу до второго перевала, — она поскакала, как здоровая.
— Простреленный пулей зверь иногда падает не сразу, но если упадет, больше не встанет. Если же зверь после выстрела упал да поднялся, то он нередко выздоравливает, — пояснил Кубанкин.
В этот день, кроме моей свиньи, был взят один старый кабан, по которому стрелял тракторист Яков, и пойманы собаками два поросенка.
Тигроловы
Следы тигра были обнаружены в двух километрах от деревни, на вершине Чипигоу. Хищник прошел за стадом кабанов. В трех местах он подбирался к ним на брюхе, как кошка к воробьям, но ни одного не поймал.
Свиньи сначала кинулись врассыпную, но у вершины перевала сгрудились в табун и ушли за хребет. Могучий зверь, потерпев неудачу, тихо пошел следом.
Для преследования тигра правление колхоза решило: «Выделить бригаду лучших охотников во главе с председателем сельского совета Антоном Викентьевичем Корявиным, председателем колхоза Лукой Данилычем Волковым и тремя колхозниками по их выбору».
Оба председателя — коммунисты и знатные охотники Приморья. Колхоз их на втором месте в районе. На их счету по нескольку пойманных живых тигров.
В этом году ими был подписан договор на поставку тигров Владивостокскому зоопарку.
Тигра, оказавшегося «под боком», отпустить было нельзя.
По предположениям, это была тигрица, у которой должен быть приплод. Охотится она обычно одна, тигрят же приводит к пойманной добыче, где они и живут, пока есть корм.
В случае правильности этих предположений, решено было организовать ловлю тигрят.
Бригада в составе пяти человек в тот же день вышла на реку Синанчу, где должен был задержаться зверь. Я был занят и договорился прибыть в условленное место через сутки...
Пошел я напрямую через хребет. Тигровый след, чуть припорошенный снежком, не произвел на меня впечатления. Зато тайга была прелестна и величава.
Неохватные дубы чередовались с грациозными березами, сумрачные кедры — с веселым осинником. Лозы дикого винограда, лимонника, кишмиша и хмеля перевивали деревья тонким сквозным узором. Вокруг были бесконечные заросли кустарников — смородина и калина, рябина и маньчжурский орех, барбарис и колючее чертово дерево. Из желтых листьев папоротника с гулом поднялся, блеснув на меня красным рыбьим глазом, нарядный фазан. Шагов через пять взлетел рябчик. По ручью летал, то и дело ныряя в воду, черный воробей. От кедра к кедру тянулись беличьи следы, рядом следы колонков, а местами и соболя. Не было только красавицы севера — куницы.
Дубы, сваленные поперек ручья, постоянно преграждали путь. Я перебирался через них с трудом.
Но вот издали донесся лай собаки, показался дым костра. У костра сидели охотники, все пятеро, пили чай с медом. Рядом стояли их винтовки, поодаль лежали пять собак. Справа, на берегу реки, высилась палатка с жестяной печкой.
Антон Викентьевич Корявин выделялся среди охотников огромным ростом и атлетическим телосложением. Это был русский богатырь с большими серыми глазами, в которых светились доброта и сила. Председатель колхоза был тонок, строен, голубоглаз. Два тракториста — Корявин-младший и Щукин — плотные и невысокие, были типичными таежниками.
Пятым охотником был пожилой удэгеец Аянка, колхозный сторож, легкий и подвижный человек.
Я с гордостью смотрел на смелых и неутомимых тигроловов.
Мы поздоровались.
Волков освободил место и подал мне большую эмалированную кружку.
— Значит настоящий охотник, если пришел, — сказал он.
Скоро возобновился прерванный разговор. Говорили о постройке электростанции на Каменном ключе, о свиноводческой ферме, о том, как сократить потери сои при косовице, когда у нее стручки растут до самой почвы, о том, сколько придется выплатить за трудодень деньгами, вдобавок к хлебу и овощам.
Чтобы изменить тему разговора, я спросил в шутку:
— Может у вас здесь заседание правления колхоза? В деревне в прошлый раз вы говорили об охоте, а здесь у таежного костра обсуждаете колхозные дела.
— У нас одно зависит от другого.
Потом разговор перешел на тигра.
— Мне кажется, что это все-таки тигрица и у нее есть тигрята, — сказал Волков. — Идя по следам, я напал на задушенного козла. Зверь нес его около километра и бросил только тогда, когда встретил свиное стадо.
— А мы с Аянкой нашли задушенную свинью пудов на восемь, — добавил Корявин, — и тоже думаем, что это матка. Она сожрала почти четверть туши и большими прыжками пошла вглубь тайги. Аянка говорил: «Амба сама кушай, а потом маленький вспоминай, бежи шибко...». Сегодня или завтра она приведет сюда свое потомство.
— Ну, если приведет, поймаем, — сказал Волков. — Раньше тигров стреляли здесь, как козлов, цены не знали этому красному зверю. Говорят, дед Корявина убил восемнадцать тигров.
— А давно это было? — спросил я.
— Не так уж давно. Дедушка Силантий умер лет двенадцать назад. Ему было, кажется, лет восемнадцать на вторую сотню.
— Твой дед побил не меньше, — сказал Корявин Волкову.
— Меньше. Он убил только семь, — возразил Волков. — Тетка после его смерти как-то вспоминала: «Наделал, говорит, однажды батюшка ловушек на изюбрей и кабаргу — ям накопал на переходах. Сам он был занят, что-то мастерил по дому, а меня послал верхом на лошади ловушки осмотреть. Не доехала я до ямы — лошадь уперлась. Присмотрелась, за кустом у ямы тигр жрет изюбря. Пустилась я во весь мах обратно. Вот догонит, думаю, и конец мне...»
— Ведь силища-то какая, быка из двухметровой ямы вытянул, — вставил Волков.
— А тетка-то все же ускакала? — спросил я.
— Ускакала и рассказала деду. Дед говорит: — Этот тигр давно у меня на ловушках прокудничает, надо его решить... Взял винтовку, сел на другую лошадь, поехал и убил зверя у ямы. Дед убивал только тех зверей, которые портили охоту.
Корявин то и дело подкладывал дрова в костер. Щукин спросил Аянку:
— Иван, а Иван! Раньше твоя Амба поймай есть?
— Амба шибко понимай. Человек амба трогай нет, амба люди поймай — нету. Только изюбря, кабан, кабарга — поймай.
— Он верно говорит, — подтвердил Волков. — Тигр зря на человека никогда не бросается. Был у меня, например, такой случай в сорок четвертом году, когда я мясо для армии заготовлял. Иду по солончакам к вершине Ароми, вижу — желтеет что-то за кустом. Присматриваюсь — тигр. Я тихонько из-под ветра вышел на взгорье. Смотрю: самец, гигант-красавец! Изюбря половинит. А дело было в мае, панты у быка отростков на семь. Вот это, думаю, добыча... Только этот прожора может захватить остатки — и поминай, как звали. И бить тигра жалко, и рога больших денег стоят. Стою и не знаю, что делать...
— Пугался мало-мало, — заметил Аянка.
— Если бы пугался, не стоял бы на месте .
— Что ж, так и пропали панты? — перебил я Волкова.
— Нет, не пропали. Тигр поднял голову, прислушался и махнул в кусты, а почему — и теперь не знаю: то ли услышал шорох, то ли меня заметил. Я постоял минут тридцать — не видно. Взял наизготовку автоматку (так в Приморье называют русскую автоматическую винтовку), подошел, отрезал голову с пантами и был таков. Панты около двух килограммов вытянули.
— Встречи с тиграми не всегда кончаются так благополучно, — сказал Корявин-старший. — В прошлом году был неприятный случай. В соседний район приехал из Владивостока капитан Шулавин. Пошел вместе с двумя другими охотниками по кабанам. Собаки погнались за табуном, охотники — следом. Вдруг собак, как ветром, бросило назад, под ноги людям. Шулавин, шедший впереди, увидел под валежиной тигрицу и тут же бахнул по зверю. Пуля попала в грудь и вышла под хвостом. Тигрица сбила охотника, ухватила и понесла. Собака, однако, бросилась на тигрицу, а она, оставив человека, погналась за ней. Один из местных стрелков не растерялся и добил тигрицу. Шулавин оказался невредим, он только сознания лишился, когда тигрица ударила его грудью. Сейчас он опять на охоту приезжает, только, говорят, побаивается этого зверя. А если бы капитан не выстрелил в тигрицу, они разошлись бы спокойно: загубил матку напрасно.
— Вы говорите о тиграх, как о породистом скоте, — заметил я.
— А это так и есть, — подтвердил Волков. — Километров за двадцать отсюда, вверх по реке Синанче, одна тигрица держится с сорок четвертого года. За это время от нее одиннадцать штук молодняка взяли. Восемь штук сдали государству, получили за них больше пятидесяти тысяч рублей.
— Но ведь такого зверя нелегко поймать? — спросил я.
— Поймать не штука, лишь бы отыскать, — ответил Корявин.
Я спросил еще:
— А старых тигров ловить не приходилось?
— Приходилось. Только смысла нет ловить их. Во-первых, лишаешься приплода, а во-вторых, это требует слишком большого опыта и труда. Прежде, чем поймать тигра, ему нужно показать свою силу, нужно заставить зверя струсить...
Корявин заметил мой вопросительный взгляд и продолжал:
— К этому зверю можно смело подступать только тогда, когда он переходит к обороне. В начале ловли тигр, чувствующий преследование, нападает на собак, а иногда и на человека, если тот зазевается. Тигр, однако, быстро усваивает, что сильнее человека на свете нет никого, и начинает отступать, залезает под колодину или в валежник, хватает только то, что попадает ему в лапы или в пасть. Тут ему и крышка. Охотники налетают со всех сторон, в зверя летят рукавицы, фуфайки, брезент или тряпка, и как он только что-либо зажмет в зубы и начнет урчать — пасти больше уже не разожмет. В такой момент мы бросаемся на него и вяжем. Старый тигр и тут еще долго не сдается, а потом долго сердится на то, что попал в плен. Иной раз приходится и убивать его без пользы. Бывает, что и сам он подыхает от разрыва сердца или оттого, что не берет пищи. Потому мы и охотимся больше на молодых...
Мы перешли в палатку, улеглись на сене. Разговоры о тиграх продолжались.
— В сорок седьмом году у нас был еще такой случай, — начал Степан Щукин. — Мы подписали договор на ловлю тигров по восемь тысяч рублей за штуку. Выводок держался здесь, на Синанче. Вышли тогда тоже впятером, собак было три. Тигрята были крупные, по следу трудно было отличить их от матки. Нашли их на третий день за Чертовым ключом. Тигрицу отбили. Оставили одного охотника в дозоре, вчетвером бросились за молодыми. Снег был по развилку. Мы — на лыжах, собаки тоже не вязли. Одного тигренка псы настигли. Тут и мы с горы показались. Собаки начали подступать ближе к зверю. Тигр схватил одну — распотрошил; мы подскакиваем, две собаки подступили вплотную. Тигр еще одну стукнул лапой. Осталась одна исправная собака. Мы начали забрасывать зверя — кто чем. А он, проклятый, рвет и отбрасывает в сторону. Тут один швырнул в него свернутую плащ-палатку. Тигр сцапал ее и заурчал. Скрутили его минуты за две. Взвалили на лыжи: в нем было около девяноста килограммов. Пока с ним возились, тигрица увела остальных в другое место. Что делать? У нас кончились продукты, осталась одна собака. Троих послали за собаками и провиантом. Мы двое остались охранять пойманного тигра. Зверь пищи не брал, только глотал снег и ревел на всю округу. Всю ночь пришлось дежурить у костра: в любой момент могла напасть тигрица. На вторую ночь наш крикун неожиданно умолк и мы крепко заснули. Я вскочил от лая собаки. Смотрю, тигр почти полностью развязался. Разбудил товарища, и мы его опять скрутили. В третью ночь он также ревел, как и в первую. Утром пришли наши, привели еще четырех собак, доставили продукты, гвоздей. Для крикуна сколотили клетку, оставили с ним одного охотника, а четверо двинулись за остальными. Через два дня поймали второго, а еще через сутки — третьего. Последний оказался самым сильным и сопротивлялся больше всех. Он разорвал двух собак, одну шинель и три фуфайки. Я вскочил на него первым, ухватил за уши, придавил мордой в снег. Остальные вязали ноги. Было очень холодно. Тигр разодрал мои рукавицы, руки дрожали от напряжения, но отпустить было нельзя, пока не закончилась работа. Подошел бригадир и говорит: — А ну-ка подними ему голову, я надену намордник. — Я тихонько стал отпускать, зверь поднялся, открыл глаза и, когда увидел перед собой знакомую фигуру, рявкнул и замертво рухнул в снег. Мы сняли шкуру, разрезали грудь, — тигр издох от разрыва сердца. Второй тигр издох на пятый день, а первый — на седьмые сутки. На этой ловле мы прогорели. Тигры у нас одной одежды изорвали на полтысячи, да четырех собак. Шкуры их не стоили таких потерь. А произошло это все потому, что звери переросли малость, характер у них стал складываться, а силы-то еще не хватало.
— Раньше Китай шкура тигр возьми, деньга много давай. Кости тоже возьми, деньга много давай, — сказал Аянка.
— Неужели они и тигровые кости скупали? — удивился я.
— Все купи, — ответил удэгеец.
— Они платили по четыре сотни рублей за тигровую шкуру, — добавил Корявин. — Мех стоил пустяки, у них ценилась кожа: они из нее какие-то лекарства делали.
— Амба у неграмотных, суеверных жителей слыл главным богом, и самые тяжелые несчастья или болезни приписывались его действиям. Его боялись больше черта. Но и сердились на него иной раз так, что были готовы содрать семь шкур, только сами боялись делать это. Вот и платили русским.
— Тигровые кости китайцы также употребляли для приготовления лекарства, — сказал Волков. — Самым сильным средством от всех болезней у них считается настой женьшеня, пантов и костей тигра.
— Как же они кости в водку клали? — спросил я Волкова.
— Они обычно брали целую тигровую тушу, отделяли мясо от костей и варили их в котле. В результате получалась тестообразная масса. Все это выпаривали, выкладывали на стол, раскатывали тонким слоем и сушили, потом резали на кусочки и продавали. Говорят, такая смесь действовала изумительно. Но китайские доктора прописывали ее только пожилым, в возрасте от сорока до шестидесяти лет, в зависимости от состояния организма. Для молодых лекарство считалось вредным.
— Откуда вы, Лука Данилыч, знаете это?
Волков замешкался с ответом.
За него ответил Корявин.
— Дед Волкова считался лучшим лекарем в Приморье. Теперь этим же промышляет отец.
— Мой дед китайской медицины не знал, — будто оправдываясь, сказал Волков. — У него были другие приемы. При насморке, например, он рекомендовал ходить босым по росе. Сам до девяноста лет зимой в снегу купался. От сухоты и чахотки лечил медвежьим или барсучьим салом, от ревматизма — мать-мачехой, корень такой есть. В последнее время женьшень стал признавать. Открытые раны лечил цветочным медом. Пчел он подкармливал сахаром или медом, разбавленным лекарством, и говорил, что от этого мед становится особенно полезным для людей.
На этом мы закончили разговоры и легли спать.
Перед рассветом мы были уже на ногах. Темень, нависшая над костром, начала редеть, растворяться в полупрозрачной синеве. У костра дымились суп и чай. Собаки рвались в тайгу.
Корявин, обращаясь к Волкову, сказал:
— С тобой, Лука Данилыч, пойдет Аянка, со мной — Степан и Семка, которые поведут собак. Мы пойдем справа, по речной долине, а вы — налево, мимо вершины Чипигоу на медвежий скат. Обрежем подковой Козью сопку и Кабаний островок, сойдемся на Холодном перевале. Если же обнаружим раньше, дадим сигнал: четыре выстрела — два по два.
Посмотрев на меня, Корявин добавил:
— Вы, если желаете, идите со Степаном, а дальше решите сами, где вам быть. У вас прекрасное ружье, и в случае чего вы защититесь. А нас извините, — мы вашу помощь в расчет не берем...
Тихое, бодрое ноябрьское утро, десятиградусный морозец, свежесть снега, возможность встречи с тигром — все это волновало и горячило кровь.
Двое охотников ушли влево. Корявин зашагал вдоль реки, Степан и Семка, не торопясь, начали привязывать собак.
Собаки, как и люди, понимали все. Они не урчали друг на друга, не задевали за коряжины и даже не натягивали шнурков. Они бежали позади, приспособясь к сложному и неравномерному таежному пути.
Охотники шли без лыж, в улах. Распадок был пологий, лес редкий. Когда кончился ручеек, крутизна подъема стала более тяжелой. Но люди шли все тем же ровным и спокойным шагом. Я старался не отставать от них, но чувствовал, как усиленно бьется сердце. И мне стало ясно, почему охотники не могут рассчитывать на мою помощь: мне за ними не поспеть. Я остановился, передохнул, потом тихонько зашагал по их следам...
За перевалом раздались четыре выстрела. Я без передышки выбежал на хребет и стал спускаться вниз. Прошло минут сорок, выстрелы повторились где-то справа, послышался отдаленный лай собак. Затем все снова стихло. Идти вперед не было смысла: охотники находились где-то в стороне. Не торопясь, побрел я своим путем. Опять откуда-то донеслись выстрелы и лай собак. Охотники двинулись назад, вдоль речной долины. Чтобы приблизиться к гону, нужно было принять чуточку левее. Совсем близко раскатились три выстрела. Я взял наизготовку ружье, сделал несколько шагов и сразу же увидел какие-то крупные свежие следы, пересекающие путь. Следы дугой удалялись к перевалу. Они чем-то напоминали следы пробежавшего галопом годовалого жеребенка. «Это, без сомнения, тигрица», — подумал я. Поднявшись на хребет, я увидел следы в улах. Они тянулись по хребту справа налево. На следу были заметны круглые вмятины, какие бывают от настывших на подошвах маленьких бугорков. Я понял, что на след ул наложились отпечатки большой звериной лапы.
Сомнений не было: вслед за охотниками только что прошла тигрица.
Чтобы проверить, я повернул в «пяту», прошел полсотни метров. Тигрица вышла на тропу — это был тот самый след, который я уже видел. Зверь был настолько чуток, что метрах в пяти сделал лежку и только потом, кошачьим шагом, вышел на следы.
Я прошел около двух километров. Впереди виднелась долина Синанчи: казалось, я узнал распадок Чипигоу, по которому прошел накануне. Хребет круто развернулся вправо. Следы людей пошли прямо вниз, а зверь направился по хребту.
Потом передо мной открылась безлесная вершина перевала, и я увидел, как вдалеке быстро мелькнуло что-то желтое. Неужели тигр?
Точно я рассмотреть не мог: чистая снежная полоса била в лицо отраженными лучами солнца, и глаза слезились от избытка света.
Заметив место, двинулся вперед. Если это действительно тигр, то можно ожидать засаду. Взял левее, чтобы увидеть зверя на бегу или на лежке перед прыжком. Шел насторожившись, как при подходе к русаку.
Вот и примеченное место. Сомнений больше не было: я видел тигра. Он пошел наметом под уклон, туда, откуда чуть доносился лай собак и крик людей. Я стал спускаться с перевала.
Лай собак становился слышнее. Я тщательно смотрел по сторонам и слушал. Две пули в нарезных стволах, нулевка в гладком. Нужно лишь хладнокровие, и зверь будет убит, если он выбежит ко мне.
Гон приближался, отклоняясь вправо. Было слышно, как взвизгнула собака. Вслед за визгом прозвучали два выстрела, затем послышался крик.
Откуда-то прибавились силы, зашагал я легче и быстрее. Прошло минут пять. Заметил какой-то узор на снегу. Сердце тревожно вздрогнуло и забилось. Подошел ближе: тигрица пересекла человеческие следы. Зверь был где-то совсем близко. Можно было каждую минуту ждать нападения...
На следу обозначились капли крови: тигрица, по-видимому, была ранена. А раненый зверь еще более опасен.
Впереди замелькало мелколесье. Метров за полтораста увидел Аянку; дальше, меж дубами, стоял Волков. Побежал к ним. Осталось метров тридцать.
— Во-олко-ов! — не задумываясь, громко крикнул я.
Слева раздался треск, из чащи выскочила тигрица, понеслась на Волкова. Она была похожа на какую-то огромную птицу оранжевого цвета...
Я видел, как Аянка вел за тигром стволом винтовки. Он что-то кричал, обращаясь к зверю.
На краю поляны тигрица, припав к снегу, на секунду задержалась. Аянка выстрелил, зверь подскочил и повалился набок. Из-за дубов показался Волков. Охотники с минуту стояли молча, неподвижно, с винтовками наизготовке... Я подошел к ним.
— Твоя кричи — хорошо сделай. Амба всегда поймай задний люди. Твоя кричи, амба бежи, моя смотри есть.
На сердце у меня отлегло: своим Критом я не испортил охоту.
— Кто из вас ее ранил? — спросил я у Волкова.
— Она не была ранена, — спокойно н уверенно ответил Волков.
— А откуда же на следу кровь?
— Она бежала с собакой в зубах.
— Амба, амба. Моя скажи: сердись не нады; тайга ходи, живи твоя, стреляй не буду. Только маленький поймай, посади клетка, корми есть, убей нету. Почему амба послухай нет? — с горестью рассуждал старик, посматривая на тигрицу и укоризненно качая головой.
Тигрица была уже мертвая. Пуля пробила ей голову около уха.
— Иван, ты настоящий снайпер, — сказал я, указывая на дырку, пробуравленную пулей.
Аянка не ответил.
В это время донесся лай собак. Волков вскинул винтовку на плечо, побежал навстречу гону. Я — за ним. Аянка, сгорбившись, сел на валежину около убитой тигрицы.
Волков сделал четыре выстрела (два по два) на бегу. Он дал сигнал товарищам. Тигр изменил направление, гон стал удаляться в гору. Минуты через три-четыре выстрелы прозвучали там, куда удалялся гон. Гонцы повернули к нам, их голоса заметно нарастали. Затем собаки уклонились влево, и вскоре лай загудел на одном месте.
— Посадили, — сказал Волков и потихоньку зашагал по направлению к собакам.
Я отдышался и догнал его.
— Вы не торопитесь? Думаете, зверь не уйдет?
— Одному с ним не справиться. Надо дождаться, когда подойдут остальные. А им идти дальше, чем нам.
В просвете деревьев мы увидели собак. Растянувшись цепочкой, они заливались лаем около сваленного кедра. Волков стал заходить с другой стороны дерева. В лесу послышались голоса остальных охотников. Собаки, осмелев, бросились к кедру, из-под которого большим желтым пятном просвечивал тигр. Одна собака взвизгнула и умолкла.
— Вот и нет Рекса, — грустно сказал Лука Данилыч.
С противоположной стороны показались трое охотников.
Тигр зарычал и попятился. Охотники бросились к зверю с четырех сторон. Я тоже подошел поближе.
Щукин на ходу снял ватную фуфайку и бросил ее на голову тигру. Но тот ловко смахнул ее лапой и разодрал когтями. В ту же секунду Сема Корявин бросил в него шапку. Зверь разодрал и ее. Корявин-старший швырнул на голову тигренку связанный в скатку брезент. Зверь ухватил зубами, заурчал. В это время на него бросились все четверо.
Щукин вскочил на шею хищнику, ухватил его за уши, прижал мордой в снег. Семен и Волков ухватились за передние ноги, Корявин-старший подхватил задние, затянул их веревкой. Волков захлестнул веревкой переднюю правую лапу, подтянул ее к задним. То же самое проделал Сема со второй лапой зверя.
Корявин с Волковым приблизились к голове зверя с кузовом, сплетенным из тонкой, прочной веревки. Щукин, сидевший по-прежнему на шее зверя, несколько ослабил его голову. Зверь раскрыл пасть и страшно рявкнул. Через секунду голова его была упрятана в намордник. Все было кончено. Хищник был обезопасен.
Антон Викентьевич осмотрел узлы.
— Передняя левая сильно затянута, — сказал он Семену. — Привезем к палатке, поправим.
Потом спросил у Волкова:
— А как у вас дела? Ты что-то выглядишь невесело.
— Тигрицу убили, — тихо ответил Волков.
— Ты стрелял или Аянка?
— Он.
— Тогда понятно, почему его нет здесь. Ушел домой?
— Нет. Там, около нее, остался.
— Далеко отсюда?
— Около Горелого дуба.
— Надо снять шкуру... Тигрят только два было, — добавил он. — А если убили старую, оставшийся отсюда не уйдет. Поймаем завтра. Видишь, малыши какие. Килограммов по шестьдесят, больше не будут. Недаром мать так яростно защищала их. Она тут чуть на Семку не бросилась. Тигренок сначала залег у вершины Крутого лога. Собаки подступили. Семка тоже побежал к ним. Мы же со Степаном приотстали немного. Откуда ни возьмись прет тигрица. Семка на нее закричал, она повернула к тигренку, ухватила собаку. Семен два раза выстрелил. Тигрица бросилась вниз, к Яншиной топи, собаку не бросила. Тигренок тоже напугался выстрелов и побежал к Медвежьему логу. А то мы с ним давно бы покончили.
Щукин и Сема принесли из лесу большой желоб, выколотый из старой дуплистой липы. Корявин-старший взял тигра поперек, — тот заревел так, что, казалось, посыпалась хвоя с кедра, и уложил его в желоб.
Когда мы подошли к Горелому дубу, шкура с тигрицы была уже снята и растянута на снегу кверху мездрой, как овчина.
К палатке мы подъехали темной ночью. Сема развел костер.
На желобе расколотой липы лежал связанный тигр. Зверь щурил глаза на огонь и нюхал воздух, шевеля усами в наморднике. В таком виде он казался прирученным и почему-то возбуждал желание развязать его и погладить.
Позади тигра лежала шкура. На руках Щукина были натянуты рукава от фуфайки, чуть державшиеся на обрывках воротника. На голове Семы не было шапки. Однако оба охотника шутили и смеялись. Корявин был тоже в хорошем настроении, хотя более сдержан, нежели вчера. Хмурыми и подавленными были Волков и Аянка.
— Ну, как, Лука Данилыч? Довольны успехом? — спросил я председателя колхоза.
— Какой там успех... такую матку загубили!
— Да дьявол с ней, с маткой, их тут, в вершине Арома, Вахомбы и Верхней Синанчи — на десять зоопарков хватит, — заявил успокаивающе Корявин.
Аянка, расстроившись, ушел в палатку.
— Видите, убил тигрицу за секунду до прыжка и все же боится. Себя он считает виновным не за то, что стрелял, а потому, что не мог уговорить зверя уйти прочь. Не послушалась, значит сердилась. А об этом, по понятиям удэгейцев, знают другие тигры и отомстят убийце. Теперь, во всяком случае, на год-два он больше не охотник, — сказал Корявин.
Я опять посмотрел на тигренка и спросил у Щукина:
— Не очень злой?
— Нет, еще молод, характер не созрел. В общем, симпатичная мордяга.
Щукин подошел и осторожно дотронулся до загривка связанного зверя. Тигр рявкнул так, что утомленные собаки разом вскочили на ноги.
— А-у! — передразнил Щукин тигренка и, улыбаясь, отошел.
Зверь точно понял, что с ним шутят, и еще больше прищурил глаза.
— Этот, по-вашему, голодовки не объявит?
— Мал еще... Видите, он уже есть просит...
— Хороший будет зверь для дрессировки, — добавил Волков...
