Фарутин М. Н.
Остров Сахалин очень напоминает по форме корень женьшеня. Его три мыса, обращенные на юг, образуют два залива. Больший из них называется заливом Терпения. Он расположен между мысом Терпения и мысом Анива, тянется на сотни километров, и, когда идешь по его берегу, кажется, что перед тобой лежит Охотское море.
Берега этого бурного, сурового и глубокого залива скалистые, крутые; у самой воды тянется железная дорога.
Другой — залив Анива — расположен между мысом Анива и мысом Крильон. Этот залив небольшой, тихий и мелкий, местами с отлогими болотистыми берегами.
Вода в заливе Терпения холодная, зелено-голубая, а в заливе Анива — теплая, желто-зеленая. Залив Терпения славится навагой и нерпами, залив Анива — сахалинской сельдью. По берегам заливов много рыболовецких колхозов.
Излюбленным местом охотников-спортсменов является залив Анива. Промысловые охотники предпочитают залив Терпения.
Мы стоим с Максимом Петровичем на берегу залива Анива, у устья реки Сусуя-Гава, и высматриваем место для охоты. Вода подступает к самой кромке болота — прилив. Спокойный залив подернут небольшим редким туманом. Слева от нас еще весь в огнях город Корсаков, справа — огоньки города Анива. В Корсаковском порту силуэты огромных океанских пароходов, как бы замерших на причалах. Но вот впереди, где-то далеко-далеко, у самой Курильской гряды, начинает розоветь горизонт. Туман редеет, по заливу пролегает, разделяя его на две части, уходящая вдаль перламутровая дорожка.
По краю берега намечается темный ремешок — это начало отлива. Над самой водой в разных направлениях мечутся огромные стаи уток. Туман становится все реже и реже, отрывается от воды и тянется к берегу.
Горизонт — как пламя большого костра. Морская гладь светится тысячами разноцветных огней и режет глаза. Из воды чистое и отдохнувшее за ночь выходит солнце и как бы говорит: «С добрым утром, страна родная!»
— С добрым утром! — гудят в ответ пароходы.
— С добрым утром! — заливаются гудки лесопильных заводов и рыболовецких катеров...
А отлив — все быстрее и быстрее. Вот вода от нас уходит все дальше и дальше. Мы входим в илистую грязь, в которой почти по колени вязнут ноги. И чего только не выбросило сюда море! Пачками лежат длинные мясистые ремни морской капусты; беспомощно расплылись и дрожат от прикосновения громадные розовые медузы; всюду копошатся серо-зеленые крабы, широко раскрывающие клешни; неподвижно, серыми ромбиками, лежат камбалы; изредка виднеются темно-зеленые стеклянные поплавки. А когда наклонишься к этой илистой каше и внимательно посмотришь, то она буквально кипит от всевозможных слизняков, червей, пауков и моллюсков.
— Как ты думаешь, — говорит Максим Петрович, — кого это атакуют чайки?
Я присматриваюсь. Метрах в трехстах от нас кружится огромная стая чаек. Птицы с криком устремляются к земле, что-то хотят схватить, снова взмывают в воздух и опять бросаются к земле. На их крик прибывают новые чайки, и вся эта картина сильно напоминает весеннюю толчею комаров.
— Пожалуй, какая-то лакомая добыча, да не по их силам.
— А ну, пойдем!
Морская капуста сплетает ноги, стаи уток и куличков то и дело поднимаются впереди нас вне выстрела, неохотно покидая богатую жировку.
Но вот все ближе и ближе место поединка, часть чаек отделяется от общей стаи и с криком атакует нас, как бы преграждая путь к их добыче.
С удивлением видим мы в небольшой луже маленького нерпенка, который старательно обтирает мордочку ластами. Он не испуган и почти не обращает на нас внимания.
— Эх, приятель! Как же это ты остался? Ведь пока снова придет вода, тебя чайки заклюют! — смеется Максим Петрович. — Проспал, наверное, вот и оказался на мели!
Я наклоняюсь, чтобы приподнять нерпенка, но он так сильно бьет задними ластами, что брызгами заливает все мое лицо. А тут еще чайки кричат и чуть не задевают нас крыльями!
С большим трудом вытаскиваем мы нерпенка из лужи на сухое место. Он делает попытку бежать, неуклюже переступает ластами, затем укладывается на спину и кричит, тараща на нас круглые, черные, немигающие глаза. В крике его слышатся и мычание, и визг. Я глажу его по животу и по голове, он усиленно обтирает ластами места, по которым я провожу рукой.
— Давай-ка отправим его в воду, — говорит Максим Петрович, — там он будет в полной безопасности, глядишь, и мать его разыщет.
— Да, но как его донести, — отвечаю я, — ухватиться не за что, ведь он скользкий, как налим.
Максим Петрович оглядывает меня с ног до головы:
— А ну-ка, снимай плащ.
— Вот это идея!
Мы кладем нерпенка на плащ и несем, а он бьется, кричит. Заходим в воду выше коленей и по команде бросаем его в воду. Он ныряет и буквально через секунду показывается метрах в пятидесяти от берега.
— Видишь, какой он шустрый в воде! Вот я тебе задам! — грозит пальцем Максим Петрович.
А минут через пять мы видим, как наш нерпенок плывет по заливу рядом с матерью. Их головы рядом, и кажется, что нерпа не то журит, не то ласкает сына, попавшего в беду.
Из-за сопок высоко в небе пролетает стая уток, я инстинктивно сбрасываю ружье с плеча. Птицы далеко обходят нас стороной.
— Максим Петрович, заря прошла, а мы не сделали народного выстрела, — говорю я.
— Ничего, отыграемся на вечерней зорьке!..
