Володин Г.Г.
Вы думаете охотником быть — взял ружье, патронташ, оделся, пошел и уже охотник?
Нет... Это, со стороны глядя, так можно думать.
Пришла весна — чакан желтый, подбирай и одежду желтую, а если на ледяные бугры идешь — белый халат бери. Осень наступила — в августе чакан, камыш, куга — темно-зеленые, и одежду надевай зеленую, а близко к морозам пожелтеет все на взморье — меняй одеяние и про шапку никогда не забывай!
Шапку надо под цвет чакана — утка не шарахнется от тебя, а сапоги здесь не при чем — их не видать. Собираешься на лисицу — шапку любого цвета надевай, а сапоги и брюки — какие хочешь, только не черные, лисица поверху не смотрит, а вот черные сапоги сразу увидит и удерет! Только следы на снегу расскажут, что была она рядом, посмотрела на вас, развернулась и пошла хвостом след заметать.
Ох, и мастерица же обманывать, рыжая плутовка! Особенно молодых собак. Мчится впереди них, хвост пушистый палкой держит.
Взвизгивает щенок и наддает из последних сил, стараясь достать кончик лисьего хвоста. Лисица к обрыву мчится, допуская щенка на метр от себя, а перед самой кручей резко поворачивается, хвост за обрыв заносит. Ловя хвост, щенок, кувыркаясь, летит с кручи.
Или вот говорят: было бы ружье, а охотиться что?! Сел, да и стреляй.
У нас, верно, пострелять можно. Птичьи пути-дороги через Каспий идут торные! И кого только на них не встретишь!
Гордо подогнув шею, плавают лебеди, предостерегающе гогочут гуси, тарахтит казара, перекликается кряква, ухает выпь в камышах, цапля, сизая и белая, переговариваются высоко над водой. Посвистывает свиязь, резко покрикивает гагара — к моряне, говорят охотники, чирок пронесется пулей, пеликан захлопает крыльями, как на фрегате паруса заполощут. А нырок, свистушка, шилохвость, каравайка. Эх!
Конечно, стрелять можно. Прислушаешься и по звуку определишь, кто где стоит на утрянке. Иван ли Степанович — лучший охотник в районе, либо кто-нибудь из начинающих? Ружье Степаныча бьет резко. Выстрел, а вслед за ним удар падающей в воду птицы. А у начинающего — паххх, и тихо. Снова — паххх, а шлепка на воде нет да нет. Смотришь, идет Степаныч с утрянки и уток на ремне несет, а у начинающего — порой ремешок с единственной уточкой.
Что за костюм у Степаныча! Заплаток на фуфайке масса, и все разные, только черных да белых не увидите, и все кружками да треугольниками: не фуфайка, а камуфляж. Шапка из телячьей кожи, под цвет осеннего чакана, уронишь, пожалуй и скоро не найдешь. Но и это не главное. Место выбрать, скорость полета определить, силу ветра, вынос, высоту — мастер на это Степаныч, что и говорить.
Собирались мы с собаками на лисиц, а охотник Василий Иванович сказал мне:
— Да что ты волнуешься, подумаешь, охота какая: собаки бегают, гавкают, а ты стоишь на тропе да ждешь.
Надо признаться, Василий среди опытных охотников авторитетом не пользовался. Заслужить его у нас трудно. Охотников много, среди них — замечательные стрелки и знатоки птичьих и звериных повадок. Уважали его только начинающие. Смотришь, человек в жизни и головы не поднимал на летящих гусей, а теперь весь в черном стоит, гнется в желтом чакане и ружье птице показывает. Со стороны посмотришь, будто он кому-то на птицу указывает, а он расстояние определить не может, примеривается и не бьет. Так-то вот — все просто, если без дичи домой идти хочешь! Для такого Василий — большой авторитет.
А я волновался. Много слышал я о лисьих гонах с собаками, но назавтра первый раз собирался сам и все как-то беспокоился. Ведь с кем идти? Филиппов, Сидоров, Соловьев, Осетров? Эти не то что вместе охотиться, близко на утрянке не подпускают. Не уважают они охотников, которые только дичь пугают. Стреляю я неважно, но однажды на утрянке был в форме. Вот тогда-то и познакомился с Филипповым. С ним и на лисиц собрался.
Ружье в этот вечер я замучил: проверял, чистил, смазывал, пробовал пружины, как бы осечки не было. Показалось, что правый курок слабее левого. Я и ухо прикладывал к колодке, и репродуктор выключил, и часы-ходики останавливал, чтоб не мешали. И все-таки лег с неспокойным сердцем. Ночью встал, разобрал ружье, пружины на звон прослушал. Смешно? А вдруг осечка? Для меня горше обиды не придумаешь.
Утро пришло ясное, морозное. Солнце взошло в красном ободе. Под ногами снег хрустит. Собаки рвут поводки из рук, чуют: набродили ночью звери по снегу. Остановится Каро, оглянется на хозяина, скажет глазами: «Лисица прошла, видишь?»
Взвизгивает молодняк — Гомба, Пират, Верный, Гудок, поглядывая на сплошные заросли чакана.
Филиппов разговаривает шепотом, на неосторожный шаг недовольно оглядывается и все присматривается, присматривается.
Заячьи петли по снегу гарусным узором лежат. Прыгал зайчишка около куста, покопался, пошел дальше. А рядом лисьи лапки. Косой от нее шарахнулся и поскакал в поле, там за ним никто не угонится.
— Зайчатинки захотелось, — шепчет Филиппов, — а не удалось.
Он помахал нам рукой, чтобы мы остановились, сам полез в чакан. Долго лазил там, нагибался, что-то смотрел, вылез довольный.
— Здесь. Пускай собак!
Разослал всех, а мне особо шепнул:
— Ты по ерику беги до поворота, а когда Каро подаст голос, заветривай лисицу.
Я, недовольный, заспешил к повороту: «Ишь, старина, не доверяет ждать выхода. Заветривай».
На полпути меня остановил голос Каро: «Ах! Ах!»
Каро был где-то сбоку и сзади. Гон шел на меня. К грубому голосу Каро прибавились голоса молодых. Лаяла Гомба тонко и часто, Пират — редко, басом, Верный взвизгивал. Гудка не слышно. Ближе, ближе. Высунув язык, мимо меня промчался Каро, за ним остальные, снова нырнули в чакан и затихли.
«Просмотрел», — подумал я с тревогой. Но вот собаки погнали снова. Лисица уходила под ветер. Я стал просматривать следы. Выскочили собаки, я густо покраснел. Лисица высунула носик из чакана, увидела меня, повернулась и ушла. Вспомнил я, как Филиппов не раз говорил мне осенью:
— Хорошая собака по следу не идет, запах слишком резкий. Она на метр от следа под ветром идет.
А я ждал по гону. Обида меня взяла, стою и ругаю себя, а гон по чакану идет снова ко мне, только через чакан перебежать. Побежал я, запутался, упал — чакан в рост человека, весь перепутался — не пролезешь, не продерешься. Выдрался до тропы и увидел промелькнувшего Гудка. В гоне он всегда шел последним — вихловатый щенок с невеселым редким голосом.
«Опоздал», — мелькнуло в голове. Гон удалялся.
Мимо меня пробежал Филиппов. На усах его висели сосульки льда, шапка сдвинулась на затылок. Погрозил мне кулаком:
— Прошляпил!..
Наперерез гону бежали Сидоров и Осетров. Гон заворачивал от них и приближался к Филиппову.
Прогремел выстрел.
Сердитое рычание собак. Свалка. Лисица, раскрывая пасть вздрагивала, собаки остервенело давили ее.
— Ну, хватит, хватит, — успокаивал собак Филиппов. — На тебе еще, Гудок, — и отобрал лисицу. Собаки, ворча, улеглись на чакане.
— Иван Степанович, ловко вы... — сказал я.
— Прошляпил лису, — сердито перебил он меня. — И чего ты по ерику топтался, как заяц? Наветривать надо. А ты... — с огорчением махнул он рукой и полез в карман за кисетом.
Подошли Осетров и Сидоров, продрался через чакан Соловьев.
— Ты чеснок сегодня не ел? — спросил он у меня.
— Нет, — ответил я.
— Да нет, Петро, он с хорьком сегодня здоровался, — усмехнулся Сидоров.
Филиппов громко засмеялся.
— Ел, ел чеснок? — переспросил Иван Степанович сквозь смех. — Нет? А похоже, ой похоже!
Мы закусили, покормили собак, и снова Филиппов пошел вперед. Два раза начинался гон. Мы, перебегая с места на место, старались перехватить его, лезли в крепь. Собаки выбивались из сил, теряли лисиц в чаще. Забрались мы в такие крепи, что пришлось поймать собак и пробивать тропы. Станешь на колени, загребаешь руками чакан и навалишься на него грудью, продавишь тропу. Троп пять пробили, умаялись до пота. Солнце склонилось к горизонту. К вечеру мороз стал сильнее. В поселке над каждым домом стал столбом дымок: хозяйки ужин готовили. Пора возвращаться, но Филиппов и слышать не хочет об этом.
— С одной лисой!?
Усы у него сердито шевелятся, брови нависают над глазами.
— Каро глаза побил, — бросил Петро.
От долгой беготни по чакану у старого кобеля Каро распухли брови, почти закрыли ему глаза.
— Увидит лису не хуже, чем ты... — отрезал Иван Степанович.
Снова пустили собак. Начался гон. Гоняли не меньше часа почти на одном месте. Ходила лисица между троп. Собаки до того разъярились, что, столкнувшись друг с другом, начали огрызаться. Не выдержал Соловьев и полез в крепь, лисица убавила круг, но на тропы не вышла. Залезли Осетров и Сидоров, снова круг уменьшился, но лисица — вне выстрела. Собаки, хватая на бегу снег, еле подают голос. У Филиппова лопнуло терпение, усы у него задрались кверху, он, сердито пыхтя и что-то бурча, полез наперерез гону и начал подлаивать:
— Гав, гав, гав!
Собаки оживились, нажали, к их голосам добавились голоса Осетрова, Сидорова и Соловьева. Круг начал сжиматься.
Я выскочил на край чакана возле степи.
Рыжая, крупная лисица, вытянувшись в беге, метнулась из чащи. Растягиваясь, пласталась за нею свора. Впереди Пират, за ним Верный и Гомба. Каро и Гудок заметно отставали. Обгоняя Пирата, вперед выходила Гомба.
— Эх! Она не берет! — Осетров сорвал шапку и смял ее в руках.
Филиппов опустил ружье, захватил ртом пышный ус. Сам наклонился вперед, готовый бежать за сворой.
Соловьев, указывая наперерез бегущей лисице, еле слышно зашептал:
— Каро, милый, сюда, сюда...
Между лисицей и Гомбой расстояние резко уменьшалось. Метр... Полтора...
— Возьми! — не своим голосом закричал Сидоров.
Лисица сделала поворот на месте, Гомба села на задние ноги, на нее наскочил Пират и полетел кубарем, за ним покатился Верный. Лисица стала уходить к бугру, оставив собак далеко позади. Но ей наперерез бросился Каро, она не видит его. Вот-вот они должны столкнуться. Лисица заметила его и остановилась, он пронесся мимо. А сзади, громко взвизгивая, приближалась Гомба. Лисица кинулась на бугор.
— Собак, собак держи! — сорвался с места и побежал к бугру Филиппов: — Пират, Пират!
На бегу Степаныч резко засвистел. Каро остановился, оглянулся и снова пошел за сворой. Молодые не слышали свиста.
Мы, что было силы, бросились к бугру.
Там круча, туда идет лисица, а за нею собаки. Гомба наседает сзади, чуть ли не вися на хвосте. Пират идет сверху лисицы по обрезу, а Верный — внизу.
«Вилка», — подумал я, глядя, как обложили собаки зверя.
И вдруг все исчезло: ни лисицы, ни Пирата, ни Гомбы, ни Верного. Только Каро и Гудок еще бегут к бугру.
— Побила, побила собак. Эх! Как же это... — чуть не плача кричал бегущий Филиппов.
Вот и котлован. Внизу задушенная лиса, вокруг нее собаки. Высунув жаркие языки, они тяжело дышат, лежа на снегу.
Да мы и сами еле передвигали ноги...
А вы говорите: охотником быть просто — взял ружье, патронташ, оделся и пошел.
