Гончаров Л.
Прошло меньше полумесяца, как Валентин начал обследование Соколинской лесной дачи. От просеки к просеке шла по снегу его лыжня. По этой лыжне на следующую ночь бегали широколапые беляки и строго печатали следы лисицы. В глубине массива этой зимой лесоразработок не было — значит, не было и дорог.
Валентин успел перезнакомиться со всеми местными охотниками. Вечерами он заводил с ними разговоры о птице и звере. Старые охотники с увлечением передавали ему свой многолетний опыт.
Много рассказывал им и охотовед, побывавший ранее у охотников сибирской тайги. Новые приемы охоты, о которых он говорил, часто брались под сомнение, но потом проверялись и исподволь входили в жизнь. Валентин, например, с удовольствием узнавал, что охотничья бригада после его рассказов начала делать флажки, а охотники — братья Кузины — проваривали капканы в еловой хвое. Особенное внимание охотников вызывали зырянские лайки Валентина — Кучум и Айна. Стройные, крепкие, подвижные и ласковые, они были настоящими промысловыми собаками. Валентин постоянно разжигал желание охотников завести лаек. Несмотря на глубокий снег, затруднявший работу собак, он решил провести показательную охоту за куницей. Только бригадир охотничьей бригады всячески ополчился против лаек.
Бригадиром была молодая девушка Маруся Ершова.
Марусю с детских лет увлекали охотничьи скитания отца, хмурого и нелюдимого человека, одного из лучших здешних охотников. Несмотря на постоянный охотничий успех, Ершов никак не мог выбиться из бедности, никак не мог осуществить свою мечту — завести хорошее ружье. Но его гончие были лучшими в округе.
Забота о собаках лежала на Марусе. Сначала она стала ухаживать за ними ради забавы, но чем больше возилась с ними, тем большей привязанностью платили ей багряные, янтарноглазые добрые псы. Так из детских игр выросла любовь к собакам, а через них — и к охоте.
Когда умер отец, собаки долго оставались без дела. Смотря на них, присмиревших и скучных, Маруся поняла, чего недоставало ее любимцам.
Первые же прогулки в лесу сразу оживили собак. Музыкальный, звенящий колоколом гон начал волновать и тревожить сердце Маруси.
Маруся стала брать с собой ружье. Вскоре был убит первый заяц, потом еще несколько и, наконец, лисица. В доме появились заячьи и беличьи шкурки: они перемежались с белыми ленточками горностаев и золотисто-багровыми шубами лис.
Охотники уже не смеялись над марусиной причудой, не пускали, как сначала, шуточек вслед быстрой девушке, пересекавшей на лыжах поле. Они дивились, качали головой. Но шли такие годы, когда многому можно было дивиться. Вокруг строилась новая жизнь, и многое, недоступное когда-то, стало в деревне явью. Это вскоре почувствовала и Маруся, купившая на пушном заготовительном пункте хорошее ружье, о котором мечтал ее отец.
Девушка прекрасно понимала причину успеха охоты. Мало иметь бойкие ноги, лыжи, зоркий глаз, верное ружье.
Охотничью удачу приносили отцовские гончие. И девушка-охотник очень дорожила своими собаками. Бывалые охотники стали считать ее своим человеком; у многих из них завелись гончие от ершовских собак. В золотом осеннем лесу гремела теперь целая стая, и охотилась с ними не одна Маруся, а большая группа. Девушка вошла в охотничье содружество на равных правах.
И все же Маруся чувствовала, что некоторые лесовики держатся в разговорах с ней покровительственного тона. Она не сердилась: понимала, что они не хотели ее обидеть, и всячески стремилась доказать, что она — настоящий охотник.
Пришла весна, кончилась охота по пушному зверю. Линяли лисицы, зайцы-беляки оставляли на цепких кустах целые клоки белой, как вата, шерсти.
Маруся бродила в лесу без ружья. Она знала каждую поляну, каждую тропу. Вот здесь зимой собаки загнали на кривую дикую яблоню горностая. А сквозь этот куст орешника она достала зарядом лисицу-огневку, остановившуюся послушать собак на той стороне поляны. Маруся помнит, что дробовой заряд обтесал ореховые ветви. Теперь из глубоких свежих шрамов выступали капли теплого сока.
Под рукой на дрогнувшей ветке закачались сережки, золотистым облачком закружилась пыльца. Маруся внимательно осматривала почку за почкой. На одной из них заметила красную звездочку — цветок орешника. Вспомнила, как однажды отец сказал ей: «Примечай, дочка, если запылил и зацвел орешник, значит дружная весна пойдет...»
Девушка осторожно заклеила мокрой землей дробовые царапины на гибких, скользких ветвях и, улыбаясь, долго смотрела на красную звездочку орешника — знак молодости и счастья. Она смотрела на нее каждый год.
Весну быстро заменило лето. Поздним летом, в теплые и тихие ночи, в лесу синеватыми, потерянными огоньками мерцали светляки. Они мерцали и в чащах, и на широкой поляне, где густел колхозный овес. В овсе трещали кузнечики. Потом вдруг послышался глухой шум, неторопливое чавканье, тяжелое сопенье, тихое, довольное урчанье.
Утром Маруся случайно натолкнулась на это поле. Неожиданная картина заставила ее остановиться: большой клин овса был обезображен, потравлен, почти уничтожен. Овес был примят, словно катком.
Маруся внимательно осматривала мягкую почву поля. Земля была утоптана как бы человеческими следами. Было ясно, что тут хозяйничал медведь.
Девушка осторожно вышла из помятого овса, внимательно осмотрела опушку леса, подступившего к полю. Около самого овса стоял высокий пень, вокруг которого густо разросся куст малины. Бархатные темно-красные ягоды пахли душисто и сладко, Маруся стала обрывать их одну за другой.
Неожиданно ее осенила мысль: лучшей засидки и не придумаешь.
Она медленно пошла к поселку.
День прошел обычно: в работе по уборке сена.
Перед сумерками Маруся неторопливо собралась, закинула за плечи ружье и вышла из дому. Гончая черноватая сука Затейка вскочила и завертелась, позванивая цепью. Упруго выгибая спину, поднялся с вороха соломы багряный Бушуй.
Девушка, погладив собак, двинулась по тропинке к лесу. На поляне она остановилась и прислушалась. Все вокруг было спокойно. Быстрыми шагами подойдя к старому пню, Маруся влезла в малиновый куст, вырвала крапиву в середине, села на влажную землю и открыла крышку патронташа. Вместо обычных патронов с обозначением номера дроби на пыже, в гильзах тускло блестели тупорылые «якановские» пули. Было в них что-то такое, что сразу настроило серьезно.
Зарядив ружье, Маруся устроилась поудобнее и затихла. Прямо перед ней, в просветах листьев малины, виднелось овсяное поле.
В лесу заметно стемнело, заныли комары, застрекотали в овсе кузнечики. Она не отгоняла комаров, почти не замечала их. Все мысли были заняты тем, кто вскоре должен был появиться в поле. Перед глазами висела уже темная в сумерках крупная ягода малины. Девушка осторожно протянула руку и сорвала ягоду. Не почувствовав вкуса, прожевала и с трудом проглотила. В горле пересохло.
Жвикая и хлопая крыльями, будто человек в ладоши, начал летать сзади козодой. У самой ноги незаметно зажег свой огонек светляк. Где-то неподалеку испуганно вскрикнул и часто захихикал черный дрозд.
Маруся вздрогнула: птица взволновалась, очевидно, неспроста. И вот поблизости будто треснул сучок... Девушка повернула голову и посмотрела вдоль опушки. Там чернел большой обгорелый пень. Она подумала, что раньше его как будто не было, и стала всматриваться внимательнее: «пень» слегка шевельнулся.
Спустя несколько секунд большая черная фигура почти бесшумно направилась к овсу, наискось приближаясь к кусту малины.
Напрасно девушка старалась поймать на мушку голову зверя: мушка была едва видна в сгущающейся тьме, а черная голова зверя двигалась из стороны в сторону. Неуверенность в точности выстрела сжала сердце тревогой.
Дойдя до овса, зверь повернул старым следом, зашумел метелками и остановился.
Огнистая струя брызнула из малинового куста. Вливаясь в грохот выстрела, гулко прокатился над полем медвежий рев. Маруся выскочила на поляну и, пригибаясь, старалась сквозь дым рассмотреть, что стало с зверем. Вертясь и продолжая реветь, выкатился он из овса и, увидев человека, бросился к нему. Ружье как бы вросло в плечо. Все чувства, вся сила воли были теперь сосредоточены в этом прицеле. Это уже не была привычная охота — это была борьба, страшная и беспощадная.
Черный приближался быстро. Видны были его прижатые в ярости уши. Маруся нажала спуск левого ствола и сразу попятилась, ожидая смертельного удара когтями. Прошла секунда, удара не было. Уткнувшись мордой в траву, зверь лежал неподвижно. Прижатые уши медленно расходились и наконец, выпрямились. Девушка обошла вокруг и поняла: все кончено. Она дрожащими руками заложила в ружье новые патроны и с усилием улыбнулась.
В деревне Маруся постучалась в крайнюю избу охотника Никиты и кое-как рассказала об охоте на медведя. Никита нахлобучил дырявый картуз и побежал к председателю колхоза просить коня.
К утру зверь был привезен в поселок. Большой и кряжистый, лежал он перед марусиной избой. Вокруг стояла толпа. Маруся вызывала всеобщий восторг. Она чувствовала, что не только она сама, но все женщины поселка как-то особенно горды ее победой.
К осени встал вопрос о выборе бригадира охотников. Единогласно избрали Марусю Ершову.
Шел листопад, закончились основные полевые работы. Вновь в лесу загремели гончие. Охота в этом году была очень удачной.
Девушка-бригадир вся отдалась любимому делу.
И вот в это самое время в поселке появился охотовед Валентин. Он занимался учетом зверя и птиц в здешних лесах. Валентин много говорил с охотниками об организации охотничьего хозяйства, в котором зверь и птица будут добываться планово. Охотники соглашались.
Маруся внимательно слушала Валентина, но в его присутствии часто хмурилась и молчала. Иногда, прицепившись к какому-нибудь слову охотоведа, она вступала в горячий спор с ним и всегда была бита его ясными доводами. Больше всего злило ее то, что, отвечая на резкие нападки, он говорил с неизменной улыбкой, тихо и ласково. Поэтому она еще больше невзлюбила Валентина. Все, что было связано с этим высоким, сероглазым человеком, было ей не по душе. В первую очередь — его собаки.
Однажды Валентин провел среди охотников специальную беседу о лайках. Он убедительно доказывал превосходство остроухих над гончими. В конце концов разговор пошел о цене на лаек и о том, откуда их можно достать. В это время с места поднялась девушка-бригадир.
— Говорили вы складно, но только позвольте и мне сказать несколько слов о собаках. Послушать вас — лайки не собаки, а золото: чутье у них лучше, и поиск быстрее, и все прочее. Только что мы с этим золотом делать будем? Первое — охота у нас по зайцу, — зайца они не гонят. Раз! — Маруся загнула один палец. — Главным пушным зверем у нас является лисица. А ваши лайки лису гонят? Тоже нет, — она загнула второй палец. — Вы скажете, пожалуй, что ваших крючкохвостых можно научить и лису с зайцем гонять. Но что это будет за гон? Смех один, а не гон. А на белку, куницу, хоря мы сумеем охотиться и с нашими гончими. Так зачем же нам лайки? Говорить красно — дело одно, а убить зверя — совсем другое.
Размахивая рукой, Маруся невзначай сбросила со стола потухшую трубку Валентина. Охотовед спокойно поднял трубку, набил табаком, но, когда стал закуривать, у него чуть заметно дрожали пальцы: было больно за незаслуженно обиженных собак. Он понимал, что теперь слова не помогут — доказывать нужно делом. Валентин поднялся, отмахнул от лица сизый табачный дым:
— Сейчас снег в лесу глубок — любой собаке трудно гнать. Но завтра все-таки пойдем за куницей. Кто из вас хочет посмотреть лаек в деле, пусть до света придет ко мне. Может быть, тогда и сами поймете, почему я так хвалю этих собак.
Прощаясь, Валентин крепко пожал руку девушке и, как всегда, улыбнулся. Она посмотрела на него недружелюбно.
На улице падал легкий снег. Валентин шел задумавшись, размышлял о происшедшем споре, о неприязненном отношении к нему Маруси.
«И почему она невзлюбила меня, за что? — размышлял Валентин. — С другими обходительная, ласковая, а со мной и говорит с неохотой. А так девушка хорошая, охотник знающий и как бригадир незаменима. Надо приглядеться. Видно, сам в чем-нибудь виноват. Но уж в чем другом, а в охоте с лайками я ей докажу. Не знаешь, так молчи!»
Но в охоте за куницами девушка не приняла участия, сославшись на нездоровье.
День тянулся для нее медленно, нудно. Все время возилась она дома, хлопотала по хозяйству и часто думала: «Авось не справятся те в лесу с трудным делом, не добудут куницу...» Когда она представляла себе смущенное лицо Валентина, ей было немного жалко его. Но тут же ей вспоминался уверенный тон охотоведа, и она опять страстно желала ему неудачи.
Вечером, едва зажглись огни, на улице раздались голоса охотников. В избу ввалился заснеженный Никита. Поздоровался, попросил воды. И, еще не допив, держа кружку в руке, басистым, охрипшим голосом принялся рассказывать об охоте:
— Ну, бригадир, зря на охоте не была, хоть и умаялись мы вконец. Я, почитай, весь день от собак не отставал. Не собаки, а черти. Такие и под землей зверя найдут! — он снова жадно припал к кружке. — Куница окаянная попалась: все верхом идет! Да где там, разве такие вьюны отстанут!
— Голосом гонят? — спросила, стараясь казаться спокойной, Маруся.
— Молчком, молчком, Марья, за зверем идут, а как сядет куница, спрячется в елке, они брехать начинают. Будто зовут: идите, дескать, бейте. Да и сам охотовед — парень хоть куда: в зверя — как в рот ложкой. Без промаха. Прямо сказать, собакам своим подстать.
Звякнув кружкой о лавку, Никита шумно сел, потирая назябшие руки.
— Слушай, бригадир, — опять как в бочку загудел Никита, — люб тебе Валентин или не люб, дело это не мое...
— Да мне-то он что? — сказала девушка удивленно. Голос звучал сердито.
— Сказываю, не мое это дело. А что касаемо лаек, то непременно доставать их надо. Дозарезу нужны такие собаки. И охотовед нам в этом деле поможет. Вот только не знаю, как ему пособить. И куда они, идолы, делись?
— Кто?
— Да лоси. Видишь, надо ему дозарезу лосиное становище найти — учет, значит, им произвести. А где они в эту зиму стоят? Я ему уж и туда советовал, и сюда. Метнется парень — пусто, нет, лосей... Ну, ничего, найдем. Надо уважить человека, больно уж сердечно к нам подошел. Да, забыл тебе сказать: кроме куницы, шесть белок добыли сегодня, и все из-под его остроухих.
Никита взял ружье и попрощался.
Девушка сидела неподвижно. Думы были невеселые. Как видно, больше не нужны стали неутомимые ершовские гончие, владельцам которых завидовали окрестные охотники.
Маруся прошлась по комнате, остановилась у стены, любовно погладила холодную сталь ружья.
Даже Никита, с которым уже третью зиму охотится она, и тот будто изменился к ней. Да, не везет Марусе. Видно, плохо цвел этой весной орешник...
Девушка подставила табуретку к печке, села и, завернувшись в платок, прислонилась к ней спиной. Ей опять захотелось сделать что-нибудь необычное, вроде единоборства с медведем, чтобы опередить в охотничьих успехах Валентина. Она мысленно увидела летнюю поляну, где произошла ее схватка со зверем, а вокруг — приветные огни голубых светляков... Что делают светлячки зимой, где прячутся? Что делается вообще сейчас в глухом родном лесу?
* * *
В лесу угасал фиолетовый зимний вечер. В морозном воздухе далеко разносился звонкий крик черного пунцовоголового дятла на высокой осине. Дятел взлетел, занырял к полузасохшей кривой березе. Смаху шаркнув когтями по коре, сел к дуплу. От темного отверстия дупла оторвался кусок коры. Дятел спокойно полез в дупло. Повисев несколько секунд на ветке, кусок коры вдруг ожил и быстро пополз по стволу. Это был серый усатый зверек-летяга. Повертевшись вокруг ствола, летяга сжалась и прянула в воздух. Растопырились лапки, натянулась между ними тонкая перепонка, и зверек, планируя, заскользил в воздухе к еловой чаще. Не долетев до ельника несколько метров, маленький «планерист» с размаху погрузился в рыхлый снег, выбрался из него и, точно удивительная хвостатая лягушка, заскакал к ближайшей елочке. Она была уже рядом, когда колючие широкие лапы накрыли летягу. Зверек стих под кривыми острыми когтями. Рысь разглядела шуструю добычу еще на дереве и, правильно рассчитав дальность ее полета, вовремя метнулась, чтобы поймать зверька.
Рысь-самец был в полной зимней красе, в пушистых длинных бакенбардах и с атласными кисточками на концах ушей. Глубокий снег не затруднял движений ловкого зверя. Широкие лапы, как лыжи, не давали проваливаться: зверь подвигался быстро и неслышно. Заснеженные пни, колодник, через который едва пробрался бы человек, одним броском преодолевались рысью. Животное часто останавливалось, вслушивалось, шевеля подвижными ушами, и кисточки на них настораживались, как рожки, при малейшем шорохе. Кот был очень голоден, а потому сердит. Рябчики и тетерева на ночь зарывались в снег, не давали следа, и найти их было очень трудно. Зайцы на морозе были слишком чутки.
За две ночи рысь исходила чуть ли не весь огромный массив леса; в отдаленном молодом чернолесье, примыкавшем к моховому болоту, она натолкнулась на зимние стойбища лосей. В стаде было два взрослых самца с тяжелыми рогами, пять самок и трое лосят. Самцы, безрогие самки и тонконогие лосята держались табуном. На плечах и боках самцов еще белели шрамы — следы жестоких свадебных драк в сентябре. Лосята жались к взрослым животным, иногда играли. Были у них мягкие уши и кроткие темные глаза.
По глубокому снегу лоси вытаптывали во все стороны плотные тропинки. Они сходились, расходились, образовывали петли. Бродя по этим тропинкам, лоси кормились: скусывали молодые побеги осинок, берез, ивы, рябины, обгладывали кору старых деревьев. Когда нехватало корма, звери пробивали новую тропу к еще нетронутым зарослям. Так спокойно, не покидая облюбованной чащи, жил табунок лосей, пока не пришла рысь.
...Лоси кормились у самого края чащи. Старый самец, высоко подняв рогатую голову, скреб зубами кору осины. В лесу было тихо, заметно морозило к ночи. Ели лоси беспрерывно, шумно, по-лошадиному фыркали; слабый ветерок чуть тянул от них к заснеженным молодым сосенкам. Лоси не знали, что за одной из этих сосенок притаился враг.
Мясо, горячая кровь были рядом, но мутно-пестрая огромная кошка умела терпеливо выжидать. Несмотря на голод, она ни за что не решилась бы напасть на взрослого лося: не по силам цепкому разбойнику гигант северных лесов. Рысь ждала лосенка, все более вжимая в снег свое гибкое тело.
Прошло немало времени, но лосенок все-таки подошел. Он неумело скусывал веточку калины. Нападение было быстро и беззвучно. Лосенок бросился в сторону, увяз в глубоком снегу, захрипел прокушенным горлом и повалился на бок. Лоси врассыпную метнулись вглубь зарослей. Но уже через секунду вновь затрещали морозные деревца. На опушку вынеслась лосиха. Лишь на мгновение приостановилась она и бросилась к затихшему лосенку.
Рысь услышала мощный топот, вскинула вверх окровавленную морду с расширенными мерцающими зрачками. Прямо над ней с гневным фырканьем повис, взметнувшись на дыбы, гигантский зверь. Едва успел отскочить хищник, как на то место, где он только что лежал, всем весом обрушила лосиха острые копыта передних ног. Рысь зашипела яростно, угрожающе, но одним прыжком вновь налетел на нее длинноногий зверь. На этот раз ночной убийца едва спасся от смерти и быстро скрылся в ельнике.
С тех пор каждую ночь бродила рысь по границам лосиного стойбища, ела замерзшее мясо лосенка. Неведомо откуда пришла вторая рысь и тоже поселилась здесь. Звери враждебно наблюдали друг за другом. Случалось, что одна из них зарывала недоеденного зайца в снег, а вторая находила, откапывала и съедала. Однако ограбленная рысь не делала попыток отомстить, вероятно потому, что забывала о своей кладовой.
Для лосей наступило тревожное время. Со всех сторон доносился запах врага — резкий запах кошки. На кормежке, храпя, шарахались они от круглых следов, кольцом охватывавших чащу. Нередко в ночном сумраке замечали призрачно мелькнувшую гибкую фигуру и жались один к другому, пряча в середину стада телят. Лоси старались держаться в середине чащи, но здесь корм давно был съеден, и вместе с неуходящим страхом к ним с каждым днем приближался голод.
Таковы были дела в лесу, когда впервые появился у лосиного стойбища Валентин.
От шуршанья лыж из осинника взлетел, гортанно закричал ворон; скоро еще две черные птицы поднялись откуда-то из сугробов. Они расселись по елям: охотовед понял, что помешал их кормежке. Но что ели эти падальники в глубине леса? Вскоре Валентин увидел среди молодых осинок труп лосенка. Снег вокруг был утоптан.
Шаг за шагом изучал охотовед следы вокруг, осмотрел раны на мертвом лосенке и, наконец, понял, что произошло в лесу.
Валентин стал осторожно обходить границу обширной лосиной чащи. Пробирался он медленно, повсюду находя давние и свежие следы широких лап. Местами снег вдоль и поперек был исхожен рысями. Теперь Валентин понял, почему ему раньше нигде не встречались эти следы, хотя охотники не раз подтверждали наличие рысей в этих местах. Теперь все было ясно: рыси держались около лосей. Один лосенок убит, такая же участь ожидает и остальных, если они не уйдут. А куда пойдут через глубокие сугробы великаны-звери да еще с телятами?
Через час охотовед замкнул круг и опять спугнул воронов.
...Вечером в марусину избу один за другим входили охотники; последним, сгибаясь в низкой двери, вошел Валентин. По его костюму и обмерзшим валенкам видно было, что он только что вернулся из лесу.
Вошедшие по очереди жали руку хозяйке и садились на лавку. Охотовед заявил, что для спасения лосей рыси должны быть немедленно уничтожены.
Первым из охотников заговорил Матвей:
— Трудно это сделать сейчас. Капканы, скажем, поставить, так неизвестно, сколько дней пройдет, пока рыси попадут в них. Да и попадут ли еще? Разве окладом?
— Рыси не боятся флажков, — сказал Валентин.
— Ну, значит, о флажках и думать нечего, — добавил Егор. — Подкараулить можно, пожалуй, да только как же около самых лосей выстрел делать? — Егор замолчал и задумался.
— Эх, — вздохом вырвалось у Никиты, — кабы моложе я был! Вдогонку можно!
Маруся молчала. Она понимала, что выпал удобный случай доказать свою правоту насчет гончих собак как членам бригады, так и охотоведу. Голос ее зазвучал чуть иронически:
— А разве ваши хваленые лайки не работают по рысям?
— Работают хорошо, но они не менее злобны и к лосю. Если бы не было лосей рядом, так и разговаривать нечего.
— Завтра пойдем с моими гончими, — решительно сказала девушка. — Лосей они не гонят, а с рысями разделаться помогут. Кстати, и вы посмотрите, как наши зверогоны работают. Пойдете?
— Пойду, — сказал охотовед.
Оставшись одна, Маруся потеряла деланное спокойствие. Как ни велика была уверенность в собаках, предстояло трудное испытание: снега, очень глубокие в эту зиму, были главным препятствием. Смущало немного и отсутствие опыта в охоте за рысями...
Маруся накормила собак, смазала ружье, осмотрела патроны. Легкие кленовые лыжи тщательно натерла стеариновой свечой, чтобы лучше скользили, и точно, по ноге, подтянула ремни. Во всем теле чувствовался какой-то особый прилив энергии, и было досадно, что не сейчас, а завтра начнется охота. Впереди была длинная зимняя ночь.
Ранним утром в лесу двигалось двое охотников с двумя собаками. Впереди шел, разбивая лыжами пухлый снег, Валентин в короткой меховой куртке и длинноухой шапке. За поясом у него блестел топор, за плечами — ружье. Сзади постукивали марусины лыжи. Она вела гончих. Путь часто пересекали заячьи следы, и собаки сильно и резко натягивали сворку. Валентин видел, что вести их трудно, а спустить нельзя: увяжутся за зайцем или за лисой. Он предложил взять одну собаку. Девушка отрицательно покачала головой.
— Не впервой. Сама справлюсь.
День был не солнечный и не хмурый — обычный тихий зимний день. Услышав шорох, откуда-то вынырнул красноголовый дятел. Среди деревьев быстро замелькала его желто-зеленая спинка. Валентин кивнул головой в сторону птицы:
— Муравьями и зимой питается. И как он под снегом муравейники находит?
— Дятел-то? Отец говорил, что дятел с лета муравейники примечает. По части птиц и зверя отец знающий человек был. Первым охотником считался.
— Он и охоте научил?
— Нет. Сама. Больше собаки научили.
— Зато и любите же вы их! Да и я не меньше вашего люблю и лаек, и гончих, и других. Давайте поведу одну, вам же легче будет.
На этот раз девушка передала ему ремень, привязанный к ошейнику Бушуя.
Совсем уже наступил день, когда подошли к лосиному стойбищу. Здесь впервые за весь путь натолкнулись на свежий след рыси. Зверь прошел совсем недавно: не затвердел еще смятый его лапами снег. Гончие, порываясь к следу, натянули поводки.
— Надо пускать собак, — негромко сказал Валентин. В голосе его слышалось глубокое охотничье волнение.
— Что ж, пустим. Если зверь далеко не уйдет, быстро возьмем.
Гончие, прыжками выбиваясь из снега, вмиг скрылись в чаще.
Охотовед пошел вперед. Оглянувшись, он увидел Марусю, уходившую вглубь леса. В этот момент обернулась и она. Ее сейчас же скрыла ель, но Валентину показалось, что девушка ободряюще улыбнулась.
Было так тихо, как бывает только глубокой зимой в дремучем лесу. Но вот лес ожил от перезвона двух заливистых, дружных голосов гончих. Гон скоро повернул, забирая куда-то влево. Валентин пошел наперерез. Идти было трудно: лыжи путались в приваленных сугробами кустах. Стараясь не сбиться с направления, охотник шел и шел, преодолевая валежник и лавируя между коряжистыми выворотнями. Впереди была переузинка чащи, где тропой сходились следы. Валентин решил: рысь пройдет этим местом. С треском взметнув снег, вырвался из-под лыжи рябчик, сел в хвою соседней елки. Валентин даже не посмотрел на него. Вперед, вперед!..
Охотовед теперь уже не шел, а бежал, взбрасывая лыжи на валежник, и если они внезапно обрывались, терял равновесие, но не падал.
Вот, наконец, и перемычка. Валентин остановился, перевел на «огонь» предохранитель ружья. Гон кипел совсем близко. Валентин, напрягая зрение, всматривался в чащу. В ней что-то мелькнуло: на маленькую прогалинку одна за другой выскочили собаки. Высунув набок розовые языки, надрываясь от страстного гона, они прошли рядом и скрылись в лесу. Теперь они опять удалялись. Опоздал!
Уже два часа звенел гон. Иногда зверь так далеко уводил собак, что голоса их заглушались и терялись. Затем они снова приближались. Хуже всего было то, что рысь все время ходила к новыми местами. Лес велик, густ, и где пойдет в этот раз зверь — не угадаешь. Маруся напрасно переходила с места на место: рысь всякий раз проходила стороной. Собак измучил глубокий снег. Они теперь часто шли шагом, и уже не было могучей звонкости в их голосах. Подстаивая зверя, девушка все время с надеждой и тревогой ждала выстрела. Но выстрела не было. Она, исколесив большой участок леса, нигде не встретила следов лыж Валентина.
«Что он, в самом деле, заснул что ли? — думала, уже сердясь, девушка. — Для него же собак мучаю, а он прохлаждается», — ее раздражение все росло. Росло и желание во что бы то ни стало убить зверя, доказать, что она настоящий охотник.
Маруся пошла просекой в ту сторону, где только что затих гон. Из леса одна за другой вывалились собаки. Измученные, они шли к ней навстречу. Маруся остановилась.
«Бросили, бросили зверя. Не потеряли, а именно бросили», — со злобой подумала она. Это был позор. Ее собаки, которыми она так гордилась, устали после двух часов гона.
Пройдя вперед, Маруся стала накликать собак на след. Они подошли вяло. Бушуй пролез несколько метров по следу, тыкая мордой в ямки, оставленные рысью, и понуро вернулся. Тогда, не помня себя от обиды, девушка ударила его ногой. Первый раз за всю жизнь она ударила собаку... Издалека слабо докатился выстрел. Собаки насторожились и сразу, как по команде, бросились в ту сторону. По их следам пошла и Маруся. Она шла быстро и вдруг остановилась: впереди кипел гон. В голосах собак была захлебывающаяся злоба. Скоро она увидала охотоведа. Он стоял, прислонившись спиной к сосне, и прислушивался к удаляющимся голосам. Услышав шорох лыж, он быстро обернулся.
— Промахнулись?
— Далеко стрелял. Думал — задену, так тише пойдет или на дерево полезет. А она вон как хватила. Однако кровь пошла, рысь задней ногой по снегу чертить стала. Слышите? Поворачивает, надо перехватить.
Они разошлись и стали на виду друг у друга. Вот уже совсем рядом голоса собак. Вдруг послышалась отчаянная грызня и все замолкло. Потом в лесу надрывно прокатился собачий вой.
Валентин первый ринулся в чащу. За ним бросилась Маруся. Они почти вместе подбежали к маленькой прогалине, густо обросшей кустами. Еще издалека бросились в глаза алые пятна на снегу. Затейка, увязнув в снегу, устало смотрела на людей. В нескольких шагах от нее лежал Бушуй. Он пытался подняться, но не мог.
Маруся подбежала к собаке, обняла ее за шею. Собака заскулила, и этот звук пронзил ее сердце. Лицо девушки было мокро от слез, когда она взглянула на Валентина. Большое горе, бессилие, просьба о помощи были в этом взгляде. Валентин стоял нахмурившись. Девушка быстро встала, сняла ружье и, отступив на шаг, прицелилась. Выстрел бросил голову Бушуя на снег.
Теперь лицо девушки было неподвижно и ничего не выражало. Обняв ее за плечи, Валентин, очень спокойно и тихо уговаривая, повел ее к просеке. На просеке Валентин предложил посидеть. Он вытащил трубку, закурил и, держа спичку в руках, смотрел, как бледно и ровно горит она в морозном безветренном воздухе.
— Я не пойду домой, — серьезно сказала девушка.
Охотовед оглянулся.
— Я не пойду домой, пока не убью эту рысь, — повторила Маруся.
Они сделали широкий круг, чтобы перехватить след зверя, не подходя к прогалине, где осталась мертвая собака. Усталая Затейка тащилась сзади. След был скоро найден, и по-прежнему то там, то здесь алели рядом с ним брызги крови. Маруся шла впереди длинным скользящим ходом. Она забыла обо всем: о том, что день перевалил уже за половину, о том, что они отошли далеко от дома, и даже о том, что сзади неотступно следовал ее спутник. Она видела только нескончаемый снежный лес и уходящий между стволами след ненавистной пестрой кошки.
Молча, не в силах освободиться от болезненной тоски, шел сзади охотовед. Глубокое раскаяние овладело им. Ведь только он один виноват в том, что произошло. Зачем пристал он с этими рысями к охотникам? Почему не отговорил Марусю от всей этой затеи? Ведь он-то знал, как трудно взять рысей по глубокому снегу, знал, что раненая рысь, если не заберется на дерево, будет драться с ожесточенным отчаянием. Он пытался представить картину звериной схватки...
Рысь чувствовала, что силы ее слабеют, что теряется легкость ее прыжков. А собаки с их громкими голосами все приближались и приближались. Бешеная злоба кипела в диком сердце зверя. Выбравшись на заваленную сугробами прогалину, рысь остановилась и, обернувшись в сторону приближающихся собак, стала ждать. Первым на полянку выскочил сильный Бушуй. Увидев рысь, раздувшуюся, как шар, смелый пес налетел на нее, подмял под себя, стараясь схватить зубами за горло. Рысь извивалась, как змея, шипела и, подогнув задние ноги, нанесла удар, распоровший живот собаке. Тогда, оторвавшись от смертельно раненной гончей, рысь скрылась в чаще...
Валентин заметил, что он отстал от девушки. Ускорив шаг, догнал ее, но через несколько минут расстояние между ними вновь начало увеличиваться. Он побежал изо всех сил. Но Маруся все время была впереди. Несколько раз Валентин, напрягая всю силу мускулов, догонял девушку.
А она с каждым шагом ощущала в себе все больше энергии и думала только о том, как бы скорее догнать зверя. Ветви, хлеставшие ее по лицу, сбили с головы шапку, но Маруся даже не остановилась, чтобы поднять ее. С разлету пробившись между кустами ломкой крушины, она вдруг почувствовала, что лыжи повисли над пустотой, стремительно скользнули куда-то вниз. Все закружилось вокруг: снег, кусты, деревья... Маруся пришла в себя на дне глубокого оврага, вся залепленная снегом. Она приподнялась и сразу увидела, что одна лыжа сломана пополам. Ухватившись за ствол молодой осинки, девушка попыталась встать и тотчас же со стоном опять упала в снег. Одна нога болела невыносимо. Через несколько секунд около Маруси стоял растерянный Валентин. Маруся попробовала улыбнуться, шевельнулась и закусила губу.
— Маруся, милая, расшиблись? — Валентин опустился рядом с ней на снег.
— Нога... нога очень болит.
Он разул больную ногу, действуя осторожно и быстро. Кости были целы, но появившаяся опухоль и кривизна суставов указывали на вывих.
— Потерпи немного, у тебя нога вывихнута. Нужно вправить. Будет больно. Потерпи.
— Хорошо, — слабо, но твердо прозвучал ее голос.
С хрустом встала на место кость. Ни возгласа, ни стона, только чуть дрожали веки закрытых глаз и мелкие капельки пота выступили на лбу. Но Валентин видел, что терпение девушки подходит к концу. Он быстро снял с себя широкий шерстяной шарф, обмотал больную ногу Маруси. Первое и неотложное дело было сделано. Валентин вынул из кармана потерянную Марусей шапку, надел на нее, осторожно положил голову девушки к себе на колени. А что делать дальше?
— Маруся, мы далеко от дома?
— Километров пятнадцать. Это — Вороний ров.
— А до ближней дороги сколько?
— Километра четыре будет. Ты, Валя, — она впервые так назвала его, — иди домой. Я расскажу тебе, как пройти поближе. А там скажешь охотникам, они приедут и заберут меня. Идти я не могу.
— Оставить тебя здесь нельзя — замерзнешь. Да сюда и не подъехать. Значит, нужно добираться до дороги.
Он встал, подложил под голову девушки свою сумку и, выпрямившись, осмотрелся. Овраг был крут, обрывист. Выбраться из него на лыжах, да еще с человеком на руках, нечего было и думать. Взяв лыжи подмышки, по пояс в снегу, Валентин стал пробивать дорогу наверх. Работа была трудная, утомительная. Прошло минут пятнадцать, пока он выбрался из оврага. Передохнув, он воткнул лыжи в снег и спустился вниз. Забрав оба ружья, вынес их из оврага и опять вернулся.
Маруся молча наблюдала за ним. Он подошел, наклонился:
— Обхвати меня покрепче за шею.
Девушка исполнила его просьбу. Валентин осторожно поднял ее и медленно понес по протоптанной тропинке. Ноги скользили, дрожали от напряжения. Понимая, как ему трудно, Маруся лежала спокойно. Как хотела бы она быть легкой, чтобы не мучить Валентина! Очутившись наверху, оба с облегчением вздохнули.
— Ну, самое трудное позади, — улыбнулся Валентин. — По ровному я тебя донесу мигом. В какую сторону идти?
— Ты, Валя, не чуди. Разве по такой чаще, по снегу, можешь ты пронести меня четыре километра? Я ведь тяжелая.
— Вы выбыли из строя, а потому команда переходит ко мне. Слушай меня, — он говорил шутливо-официальным тоном, а потом сразу перешел на другой, задушевный: — Донесу, Марусенька. Мне с тобой идти легче и веселее, чем одному.
Девушка погладила его большую широкую руку.
Короткий зимний день угасал. Небо отливало зеленоватым цветом, суля к ночи сильный мороз. В соседнем ельнике трещали, устраиваясь на ночлег, ореховки.
Забросив за плечи оба ружья, Валентин наклонился над девушкой. Она крепко обхватила его шею, и он твердо поднялся на лыжи, прижав свою ношу к груди, углубился в лес. Лыжи тонули в снегу, и идти было трудно. Заняты были руки: ни отвести протянувшегося навстречу сучка, ни отклонить деревца. Больше всего Валентин боялся упасть, повредить больную ногу Маруси. Шел ровно, стараясь быстрее преодолеть трудный путь. Дыхание с трудом вырывалось из напряженной груди, стянутой ружейными ремнями. Пройдя километр, Валентин остановился, опустил девушку, сел рядом с ней, поправил сбившуюся на ней шапку.
— Видишь... дело идет. А ты говорила — не донесу.
Девушка принужденно улыбнулась.
Чем дальше, тем чаще были остановки. Усталость, вначале незаметная, все больше отяжеляла тело. Руки немели, лыжи так глубоко уходили в снег, что Валентину казалось, будто он взбирается на какую-то нескончаемую гору. Маруся видела, как трудно приходится Валентину, и стала просить, чтобы он оставил ее, шел дальше один. Она говорила, что дорога теперь недалеко.
Валентин молча взглянул в ее глаза, и она поняла, что он будет нести ее до тех пор, пока у него останется хоть капля силы.
Сколько было остановок, Валентин уже не знал. Потерял он и счет времени. Все его тело взмокло от пота, глаза застилал туман. Он шел, еле переставляя ноги.
В лесу заметно стемнело. Мороз сделал воздух чистым и звонким, как стекло. Гулко стреляли, разнося эхо стылые деревья. Будто откуда-то издалека услышал Валентин девичий голос:
— А вот и дорога...
Несколько минут он стоял на месте, покачиваясь, продолжая держать девушку в руках. Потом тихо опустил ее и упал рядом. Прямо перед ним тянулась припорошенная, давно неезженная дорога.
В молодом теле силы восстановились быстро.
— Смотри, Валя, не простудись на снегу...
От этого нежного голоса сразу радостней стало на сердце.
— А ведь и впрямь холодно. Ишь, мороз как жмет. Надо разводить костер.
Валентин поднялся на ноги, осмотрелся и, вынув из-за пояса топор, подошел к высокой еловой сушине, ударил по ней обухом. Дерево ответило сухим, раскатистым звоном.
— Эх, хорошо гореть будет!
Ловкие удары топора застучали часто и весело. Всякий раз, как топор с размаху врубался в древесину, дерево дрожало до самой верхушки. Потом сушина с треском повалилась. Быстро обрубив сучья, Валентин стал перерубать ствол. Скоро два бревна, длиной метра по два, были принесены и брошены на дорогу. Теперь, оставив топор, охотник вооружился лыжей и, действуя ею, как лопатой, стал рыть в снегу глубокую яму. Маруся с интересом наблюдала за ним.
— Ты что это, Валя, мастеришь?
Охотник улыбнулся загадочно:
— А вот кончу — увидишь. Сейчас у нас знатная печка будет...
Широкая яма была вырыта до земли. Охотовед обложил ее стенки нарубленными сучьями елки, выстлал ими же дно по краям, а в самой середине положил одно обтесанное бревно на такое же другое. В промежутках между ними он вбил сырые клинья. Образовавшуюся щель заполнил сухими щепками, мелкими смолистыми прутиками и, чиркнув спичкой, зажег. Огонь затрещал, пополз вдоль щели, начал обвивать сухие бревна.
— Готово! Пожалуйте на новоселье, — пошутил Валентин.
Он перенес девушку в яму, уложил на мягкую хвою. А когда бревна начали гореть, Валентин выбил топором клинья между ними. Верхнее бревно опустилось на нижнее, пламя погасло, но бревна продолжали тлеть, раскаляясь все жарче и жарче. Вскоре в яме стало тепло, как в натопленной комнате.
— Как это ты все придумал? — дивилась Маруся.
— Это придумали люди тайги. В Сибири это умеет каждый охотник. Они называют такой костер нодьей. Не одну ночь проспал я около нодьи. Спишь, как дома. Никакой мороз не страшен.
— Ты удивительно хороший человек, Валя.
— А ведь ты меня терпеть не могла.
Маруся смутилась, почувствовала себя виноватой перед ним:
— Это правда, не любила. Потому что не знала и не понимала.
Валентин подумал и сказал просто и сердечно:
— А вот такой, как ты, Маруся, я нигде не встречал.
— Нашла коса на камень, — засмеялась девушка.
Смеясь и поддразнивая один другого, они съели захваченный Валентином завтрак. Поделились и с Затейкой, тоже расположившейся у костра. Выкурив трубку, Валентин стал собираться. Сняв тужурку, он укутал девушке ноги. Она отказывалась:
— Тебе, Валя, холодно будет.
— Ничего. Я сейчас так нажму, что жарко будет. Жди, скоро вернусь с подмогой.
Он пожал ей руки, выскочил из ямы, встал на лыжи и побежал. Далеко из леса донесся его крик:
— Не скучай!
Оставшись одна, Маруся попробовала, опираясь на ружье, подняться, но стать на больную ногу не смогла. Нодья ровно шипела; потрескивая, отскакивали от нее угольки. Рядом, свернувшись клубком, спала утомленная собака. Было тепло и даже уютно. Девушка думала о Валентине. Все ее мысли были с этим, еще утром чужим, а сейчас родным и близким человеком. Она начала рассчитывать время. Выходило, что Валентин вернется не раньше, чем через пять часов. Ну, что ж, пять часов не так уж много, только бы он не заблудился.
Медленно тянулась морозная ночь. Время от времени по-прежнему стреляли деревья. Нодья багряно озаряла соседние ели. Белоствольная береза порозовела от ее блеска. Поникшие, заснеженные ветки березы блестели и переливались кристаллами инея. От усталости и волнения клонило ко сну. Опустившись на еловую постель, девушка постепенно перестала видеть раскаленные угли, перестала думать о том, что над ней не крыша, а бездонное небо с яркими разноцветными звездами.
Марусю разбудили человеческие голоса. Ее окружили охотники на лыжах: Никита, Михаил, старший Кузин и Валентин. Они шутили, смеялись, говорили громко и бодро. На дороге стояла лошадь, запряженная в сани, набитые сеном. От этой заботы еще радостнее стало на душе Маруси.
На следующий день Валентин снова пошел в лес. С ним были две злобные, остромордые и остроухие лайки, похожие на волков.
Охотник предполагал, что утомленная, подраненная рысь залегла неподалеку от того места, где ее оставили; значит, можно пустить на ее след лаек, не боясь, что они нарвутся на лосей. Уверенно шагая по проложенной вчера дороге, Валентин дошел до погасшей нодьи и повернул в лес по своей вчерашней лыжне. Она непрерывно путалась, сбивалась из стороны в сторону.
«И как только дошел?» — невольно подумал он.
Путь, казавшийся вчера нескончаемым, сегодня проходился легко и быстро. В овраге Валентин пустил лаек. Кучум и Айна скрылись в чаще. Охотник пошел по их следам. Все было тихо. Потом откуда-то долетел слабый редкий лай. Звуки были едва слышны, повторяясь на одном и том же месте. Валентин направился на голос. Скоро стал различаться низкий, чуть хриплый лай Кучума и тонкий брех Айны. Лес стал крупнее и чище. Валентин издали увидел собак. Пушистыми комочками метались они у ствола старой сосны и, задрав острые мордочки вверх, редко, призывно лаяли. Заметив охотника, они мигом забежали на другую сторону сосны, чтоб видеть сразу и его и того, кого они сторожили. Теперь их лай сделался беспрерывным, злобным, азартным.
Прячась за стволами сосен, Валентин подходил все ближе и ближе; когда до заветного дерева осталось шагов сорок, он остановился, стал осматриваться. Наметанный, привыкший к путанице древесных ветвей глаз сразу разгадал зверя. Рысь лежала, вытянувшись на толстом суку, и, свесив обрамленную бакенбардами морду, спокойно смотрела на суетившихся внизу собак. Она не видела человека. Бездымный порох щелкнул негромко, сухо, будто треснувшее от мороза дерево. Рысь сорвалась, но зацепившись когтями передних лап за сук, закачалась в воздухе. Потом сорвалась и гулко ухнула в снег. Когда охотник подбежал, лайки уже тормошили ее, мертвую и сразу обмякшую.
— Одна есть! — вслух сказал Валентин.
Подвесив пушистую кошку к крепкому сосновому суку, он привычно и быстро снял шкуру охотничьим ножом, спрятал ее в заплечный мешок. Разговаривая с собаками, умильно смотревшими на него, охотник достал провизию и честно разделил ее на троих. Лайки мигом проглотили свои куски. Валентин пошел новой дорогой, ориентируясь по компасу. Собаки были взяты на сворки.
Невдалеке от опушки лайки с силой потянули в сторону: там, огибая елочки, виднелся свежий круглый след. Это была вторая рысь. Собаки пошли по следу весело и хищно.
Рысь направилась к югу. Долго, несколько часов подряд, шел Валентин вслед за собаками, пока не услышал их отдаленного лая. Подходил он торопливо, может быть недостаточно осторожно, и рысь заметила его. Не подпустив на выстрел, она длинным прыжком вымахнула из сучьев ели, пронеслась над головами лаек и скрылась в чаще. Скрываясь от погони, хищник почти не делал поворотов, шел все в одном и том же направлении. Уже в сумерки собаки второй раз посадили рысь на дерево, но осторожный зверь снова не подпустил охотника. Валентин еле поймал собак, осмотрелся вокруг. Направо, в широком белом поле, приветливо светились огоньки поселка. Он пошел на них. В первую же хату его пустили ночевать. Из разговоров с хозяином он узнал, что прошел за день около сорока километров. Впереди, километрах в пятнадцати, лежал Смоленск.
Усталость последних двух дней неудержимо тянула прилечь. Валентин наскоро обтер ружье, растянул для просушки шкуру рыси и, приглашенный хозяевами, сел ужинать. Глаза совсем слипались. Встав из-за стола, он лег на лавку и сразу уснул.
— Умаялся, — сказал хозяин.
Он принес из-за полога подушку, осторожно подсунул ее под голову Валентина. Тот даже не шевельнулся...
Когда Валентин проснулся, был уже второй час дня. Он быстро стал собираться.
Как и вчера, лайки пошли по следу зверя. Как и вчера, заскользил на лыжах Валентин, и, как вчера, все уходила и уходила рысь. Поля сменялись кустарниками, а зверь все шел вперед. Охотовед был в растерянности: до каких же пор будет продолжаться погоня?
В сумерках зверь попал, наконец, в высокий еловый лес. Но лес сейчас же кончился, и, взобравшись на песчаную насыпь, рысь оказалась перед бесконечными, уходящими вдаль рельсами. Светя огнями, прямо навстречу несся паровоз. Зверь повернул и, пригибаясь к земле, изо всех сил понесся вдоль рельс, прочь от грохочущего врага. Грохот нарастал. Впереди мелькнули темные дыры провала. Зверь прыгнул и притаился под железнодорожным мостом. Прямо над головой прогремел поезд. Собаки потеряли след. Рысь лежала долго, а когда вылезла, ее привычные к темноте глаза увидели вдали фигуры людей. Мелькая, как тень, рысь помчалась по железнодорожному полотну. Она попала в непривычное место, вокруг совсем не было деревьев, всюду стояли какие-то темные глыбы, отовсюду слышались людские голоса. Временами кто-то страшно кричал — это гудели паровозы. Прижимаясь к земле, рысь ползла вдоль вагонов; и так умел прятаться этот гибкий хищник, что никто из людей его не заметил. Совсем рядом послышались голоса. Чтобы скрыться, рысь прыгнула в широкий черный просвет — открытую дверь товарного вагона и притаилась там. Люди прошли. Когда замолкли их голоса, из дверей выглянула морда рыси. Так не вязался весь ее облик с этой обстановкой, что если б ее увидел кто-нибудь из железнодорожников, то, наверное, подумал бы, что это ему померещилось. Рысь выпрыгнула и пошла дальше по плотно утоптанному, почерневшему от угольной пыли снегу.
Потянулись дворы и дома. Рысь перескакивала через заборы, будоражила своим появлением собак. В одном из сараев она заметила над дверью большую квадратную дыру. Рысь присела, взвилась и исчезла в темном отверстии.
Утром хозяин пришел в сарай за дровами. Еще отпирая дверь, он услышал, что внутри кто-то метнулся, зашуршал соломой. Подумал — кошка и когда вошел, то впрямь увидел кошку. Но она была удивительно, невиданно огромной. Сидя за дровами, она не сводила глаз, тяжело и угрюмо смотрела на человека. Хозяин не был охотником, никогда не интересовался зверями. Он не знал, что перед ним был один из свирепых и сильных хищников. Подняв тяжелую, сырую палку, он подошел к рыси вплотную. Рысь шипя и фыркая, стала отодвигаться дальше. Он размахнулся и хватил ее по голове. Так случилось, что в Смоленске, в одном из сараев на улице Кашена, была убита рысь. Появление ее в городе так и осталось загадкой для многих.
Маруся поправлялась медленно: были сильно растянуты сухожилия, и ходить она не могла. Но она старалась принимать хоть какое-нибудь участие в общем деле: давала советы охотникам, перешила на новый шнур флажки и с нетерпением ждала появления у Затейки щенят — потомков погибшего Бушуя. Валентин проводил у нее все вечера. О чем он только не рассказывал! Все свои охотничьи скитания, удачи и неудачи переживал он вновь, и вместе с ним их переживала Маруся. Часто собиралась целая охотничья компания. Много было споров, беззлобных подшучиваний.
Постепенно близилась весна. Отгудел вьюгами сердитый февраль; серебряной капелью прозвенел легкий март. В апреле Маруся поправилась совсем и ходила резво, как прежде.
...Тихий, теплый весенний день шел к концу. Первые комары начали «мак толочь». Над бурой еще землей летали бледно-желтые и пестро-красные бабочки. Они садились на просыхающую глину, раскидывали блестевшие крылья, будто ловили ими солнечное тепло.
Валентин шел рядом с Марусей вдоль улицы. У обоих за плечами были ружья, у обоих было радостно на душе от этого весеннего дня, от того, что они вместе выходят на охоту. Говорили мало, но каждый знал, о чем думает другой. Хлопнуло окно, высунулось веселое лицо Никиты:
— На тягу собрались?
— Надо сходить, Маруся два месяца ружья в руках не держала...
— Ну, значит, ни пуха ни пера!
В лесу было весело. Отовсюду неслись флейтовые песни дроздов. Далеко, чуть слышно считала и не могла сосчитать чьи-то годы кукушка.
Валентин и Маруся стояли около орехового куста. Девушка отломила веточку, показала ее Валентину:
— Видишь эту почку?
— Вижу.
— А цветочек на ней красный видишь? Мне еще с детства показал его отец. С тех пор я каждую весну искала эту звездочку и даже верила, да и теперь верю, что она приносит счастье. Теперь это, кажется, действительно так...
Валентин посмотрел на девушку добрым, любящим взглядом.
В лесу смеркалось. Дрозды пели реже. Сменяя их, вылетела из кустов тихая зорянка, села на дерево и запела. Песенка была негромкая, задумчивая.
— У меня, Валя, большая просьба к тебе, — нерешительно сказала девушка.
— Какая?
— Не стреляй сегодня вальдшнепов.
Валентин улыбнулся и забросил ружье за плечо.
Лес стал золотым и прозрачным от заката. Сладко запахло прохладной землей и зацветающей березой. С звучным хорканьем вылетел из-за вершин вальдшнеп. Свесив длинный клюв, он быстро проплыл над опушкой, пропал в лесу, но охотники все еще слышали его простую и милую весеннюю песню.
