Пермитин Е.Н.
Герой Советского Союза гвардии старший лейтенант Алексей Рокотов за образцовую стрелковую и строевую подготовку роты приказом командира дивизии был отпущен в двухмесячный отпуск на Алтай.
Биография Рокотова была неразрывно связана с его винтовкой.
В юности страстный охотник, бивший белку из малопульки в глаз, на первой же стрельбе в роте удивил всех своей виртуозной стрельбой.
На фронте об Алексее Рокотове заговорила вся дивизия, как о грозе для фашистских снайперов.
Начал Алексей войну комсомольцем — рядовым солдатом, кончил — коммунистом, пройдя от Сталинграда до Кенигсберга, получив четыре ранения, шесть орденов, звание Героя Советского Союза и звание старшего лейтенанта.
Подтянутый, безупречно одетый, Алексей Рокотов гордился формой своей одежды. Из всех родов оружия больше всего любил он пехоту, в которой служил. Любил свою дивизию, свой полк и в тайне считал их лучшими во всей нашей армии. Но больше всего любил он свою первую роту гвардейцев Н-ского гвардейского полка.
С первых же дней службы в армии Рокотов полюбил стрелковое дело и изучил его в совершенстве.
— Тот не солдат, который не владеет огнестрельным оружием, как хороший парикмахер бритвой, — говорил он.
Оружие в первой роте было всегда в исключительном порядке. Каждую винтовку ротный пристрелял сам.
— Стрелять только отлично, — учил он, — в бою и себе и товарищам жизнь спасает это искусство.
Рокотов приводил примеры из Великой Отечественной войны, когда один снайпер стоил целого подразделения, называл фамилии знаменитых стрелков. О себе ротный никогда не говорил лишнего слова, хотя сослуживцы знали, что на сто метров из боевой винтовки мог он пробоинами от пуль, выстреленных в предельно короткое время, «подписать» свою фамилию на мишени.
В каждом командире и солдате он хотел видеть прежде всего классного стрелка.
— Нет плохих стрелков в роте, есть плохие ротные командиры, — обычно говорил он.
На его увлекательные беседы с солдатами об истории стрелкового оружия, о тактике советских снайперов приходили многие офицеры батальона.
Страстный охотник, он пропагандировал охоту как один из самых увлекательнейших видов спорта, который совмещает высокое мастерство снайперской стрельбы с искусством неутомимой ходьбы, бега на лыжах, воспитания бесстрашия.
За годы войны у Алексея Рокотова умер отец, и два старших брата в один день погибли под Сталинградом.
Дома Алексей не был пять лет, и когда приехал, то на другой же день попросил председателя колхоза заседлать ему жеребца.
— Еще и не надышалась на тебя, а ты уж на охоту собрался, Алешенька, — сказала мать.
Рокотов ласково, но решительно отвел нежную руку матери.
— Поезжай, поезжай, сынок, знаю истосковался по своим «Развилам». В покойничка отца пошел. Тот до самой старости охоту во сне видел...
Алексей снял со стены драгоценный подарок дивизии — снайперскую винтовку и, вынув затвор, заглянул в ствол: голубоватые спирали нарезов сверкали в нем без единого пятнышка ржавчины.
Вечером охотник был уже у знаменитых «Развил» — в коренном обиталище зверя. Жеребца спутал в пади, у речки.
Как и много лет назад, в памятные ему дни охоты здесь, вершины гор пылали в золотой пыльце заката. Охотник прижался к выступу мшистой скалы, на стыке двух длинных горных хребтов.
Вправо — луговина — излюбленное пастбище коз и диких маралов — пылала альпийскими цветами. Здесь еще только распускалась пахнущая медом весна.
Желтое и багровое пламя крупных, в блюдце величиною, марьиных кореньев (дикорастущие пионы на Алтае) и гигантских ветрениц вырывалось из густых сочных трав.
Влево — россыпь, похожая на реку с окаменевшими гребнями волн. В пади — пихтач густой и ровный.
Рокотов не мог оторвать глаз от синих гор, курившихся молочно-розовыми туманами. После долгой разлуки они казались ему похорошевшими, как лицо любимой, озаренное радостью встречи.
Заповедный звериный переход, на котором сидел охотник... Сколько взял он на нем архаров!
«Развилы» не один раз чудились Рокотову под далеким чужим небом.
И вот он снова сидит, прижавшись к прохладной мшистой скале.
Кругом неколебимая тишина.
Сиреневые цепи гор окутываются дымкой удивительной нежности и мягкости.
Алексей Рокотов закрыл и снова открыл глаза, словно не веря, что вся эта красота не сон, пригрезившийся ему в грохоте войны.
Охотник проглотил сладкий ком, распиравший ему горло, и засмеялся беззвучно, радостно, как проснувшийся ребенок. Только в родном колхозе, в «Развилах», у этой гранитной в коричневых прожилках скалы, Алексей Рокотов по-настоящему ощутил, что война уже окончилась.
Взволнованные мысли Алексея прервал протяжный, придушенный, звериный вздох.
Не поворачивая головы, а только скосив глаза, охотник увидел зверей. Они вышли из-за поворота скалы всей «свадьбой» — семь медведей — в тот миг, когда отцветающая в небе заря боролась еще с ползущими из ущелий сумерками, а последние хлопья света умирали на кудрявой кроне единственного на луговине кедра, когда мушку на стволе винтовки и все ближние предметы видно было еще отчетливо, а дальние уже утрачивали цвет и форму.
Вместе со «свадьбой» возник удушающий звериный запах, напоминающий запах мокрой собаки. Он проник в ноздри, в рот сидящего в засаде охотника.
Первой шла буланая медведица с мускулистым, коротким, точно обрубленным корпусом. Узкая голова ее была приподнята, глаза безумные, пасть раскрыта. Ноздри медведицы трепетали, она негромко ворчала.
Рядом, касаясь ее крупа, шел черно-бархатный зверь-великан. Он уже успел перелинять. Короткая, не отросшая еще шерсть его лоснилась, и под ней отчетливо проступали, перекатывались железные мускулы. Белые клыки великана были в желтой пене. Огромная квадратная голова с короткими ушами так же, как и у матки, была приподнята. Он поворачивал ее то влево, то вправо, и взгляд его раскаленных маленьких глаз держал на почтительной дистанции идущих в стороне самцов.
Ближний, справа к нему, был горбатый, бурый, с белой грудью, точно щеголь в манишке. Длинная шерсть его от холки до бугристого загривка вздыблена. Он готов был в любой момент к прыжку через отделяющее его от медведицы пространство. Но огненный взгляд черного атлета удерживал его.
Слева — рыжий, клочкастый, тощий медведь, очевидно, не оправившийся еще после охотничьей пули или помятый кулемою.
Позади — какого-то редкого чубарого окраса медведок-второгодок. Он недавно только потерял молочные зубы, а новые были еще малы, как у щенка, но когти его были остры, и он тоже рвался в бой. И у него, как и у взрослых зверей, пасть была в желтой пене.
В хвосте тянулись два медведя-старика. Зубы их, очевидно, были истерты до десен, когти обношены, глаза тусклые. Звери были худы; выцветшая, скатавшаяся шерсть их висела прядями. Оборванные, общипанные, они были похожи на старых нищих. Один из них был с тремя лапами (четвертую он, наверное, потерял в капкане). Во время остановок старец поджимал культяпку к животу.
Звери шли бесшумно, точно тени, бессильные остановиться и на секунду, если не останавливалась медведица.
Алексей Рокотов не раз сталкивался с медведем в тайге носом к носу и знал, что спокойствие и выдержка — лучшие товарищи в такие моменты. Только не было еще такого охотника — и вряд ли он существовал на земле, — который бы не потерял равновесия при неожиданной встрече с «медвежьей свадьбой».
В первое мгновение охотник обмер. Сердце застучало громко. Потом он инстинктивно вскинул винтовку и поймал на мушку черного медведя. Зверь-великан был так близко, что даже при малейшем неточном попадании в один прыжок мог бы сорвать стрелка с выступа скалы. Чудовищную силу и молниеносную подвижность неповоротливого с виду животного хорошо знал Алексей Рокотов. И, тем не менее, он уже совсем было нажал на спуск. Но черный атлет вдруг бросился на обнаглевшего белогрудого соперника, и они сшиблись грудь в грудь, поднявшись на задние лапы. Рев, усиленный эхом, разбудил горы. Казалось, задрожала скала, на которой сидел охотник.
Алексей опустил винтовку и перевел дух. Звери сцепились пасть в пасть, ломали один другого. Шерсть клочьями летела. Пена из желтой стала багровой, точно из глоток их вместе с ревом вырывалось пламя.
Медведица отошла на луговину. Она казалась равнодушной к битве и даже не смотрела в сторону грызущихся самцов.
Рыжий тощий медведь и чубарый медведок-второгодок, пользуясь битвой опасных своих противников, были уже возле медведицы, и даже старики отбежали от скалы поближе к самке.
Алексей левой рукой придавил сильно бившееся сердце: «Спокойно, друг! Спокойно!» — беззвучно прошептал он: так не раз на фронте успокаивал себя снайпер Рокотов в рискованные моменты.
Черный великан повалил белогрудого и ударил его когтистой лапой по уху. Белогрудый поднялся и затряс головой. Левый глаз его был вырван, щегольская манишка на груди залита кровью. Атлет-победитель снова очутился рядом с медведицей. Расступившиеся перед ним звери снова заняли старые позиции. И даже израненный бурый, не переставая трясти головой, встал на прежнюю дистанцию.
Сумерки, боровшиеся со светом, тоже заметно побеждали: цветы, россыпь сливались в сплошную массу.
Охотник не без волнения подумал, что скоро будет уже невозможно стрелять: ждать же, когда звери отойдут еще подальше от скалы, было нельзя. Подавив дрожь, он нащупал мушкой череп медведицы. Выстрел огненным прутом рассек сумерки.
Медведица высоко подпрыгнула, сделав гигантский скачок к приземистому кедру: в беспамятстве она сочла ствол дерева за своего врага.
Рыжий, чубарый медведок-второгодок и оба клочкастых старца кинулись врассыпную. Но черный великан с такой стремительностью бросился на выстрел охотника, что, казалось, вместе с окончанием звука (Рокотов только успел передернуть затвор) был уже рядом.
Перед скалой зверь вздыбил. Огромный, двуногий, он с ревом тянулся к выступу когтистыми лапами. Брызги пены летели Алексею в лицо, когда он целился чуть повыше переносья, в желобок между надбровными припухлостями зверя.
Сноп огня вспыхнул и погас в зрачках медведя. Пуля пробила череп навылет, и все-таки великан не опрокинулся, не рухнул наземь, а тихо, точно опускаясь в воду, стал скользить по мшистой скале волосатой грудью, и когтистые лапы его, срывая мох, еще двигались конвульсивно.
Белогрудый теребил за загривок поднявшуюся на дыбы у кедра смертельно раненную самку. К охотнику он стоял боком. В сгущающихся сумерках стрелок с трудом нащупал ухо зверя и в третий раз нажал спуск. Сраженный самец упал к ногам медведицы.
От костра в пади речонка отливала плавленой сталью. Бахромчатые лапы пихт, казалось, вот-вот вспыхнут.
Все здесь было, как много лет назад: тайга, любимая охотничьему сердцу, расплеснулась вокруг.
Рокотов лежал на траве и смотрел в небо. Как долго он ждал этого радостного отдыха. Какое сладостное бездумье, здоровый крепкий сон сопутствовали, бывало, всегда удачным его охотам.
Но нежиться у костра, отдыхать, не думая ни о чем, как это было раньше, не мог теперь Алексей Рокотов.
Первое его возбуждение после столь необыкновенно удачной охоты быстро прошло, оно сменилось глубокой сосредоточенностью и как будто даже грустью.
— Почему? — доискивался Алексей Рокотов причины и не мог разгадать ее.
Он швырнул смолистый пень в костер. Искры взвились над головой. Рокотов снова лег.
Речка звенела по камням. Набежавший из ущелья ветер колыхнул траву у самого лица.
А сна все не было. Он закурил папиросу и снова начал размышлять: этому его научила война, длинные ночи Сталинграда, Восточной Пруссии.
«Звери помешали думать... О чем я тогда?..» — и он снова вернулся к только что пережитым ощущениям.
«Да, да, по-новому ценить каждую минуту жизни», — встряхивая с себя задумчивость, поднялся Алексей.
Возвращаясь домой через места, по которым прокатилась война, Алексей Рокотов видел, с какой героической стремительностью восстанавливались разрушенные города, выращивались новые сады Украины, гремели новые чудесные стройки.
Сам того не замечая, он курил папиросу за папиросой.
Мысли неслись стремительно и беспорядочно, как это обычно и бывает в раздраженном состоянии. Рокотов вспоминал свой сегодняшний испуг при неожиданном появлении зверей.
«И это ты! Стреляный волк!»
Алексей швырнул в костер новый сук...
Тишина в природе сейчас не успокаивала, а, казалось, больше и больше взвинчивала Алексея. На мгновение такое бешенство охватило Рокотова, что он сжал кулак и погрозил им кому-то в пространство.
...И не заснул Алексей Рокотов в эту ночь. Вскоре он уже смотрел на зарумянившийся восток. Вершины ледников начали розоветь.
С первыми брызгами солнца пришли покой и ясность.
— Вывезем туши — окороков хватит колхозу на всю уборочную. А сам займусь с молодежью. За это время сколько можно и рассказать и показать ребятам.
Алексей вынул из сумки смазку и принялся за чистку винтовки. «В стволе снайперской винтовки не должно быть ни одного пятнышка».
Через два дня колхозный клуб был полон молодежи.
Доклад прославленного земляка собрал не только всех комсомольцев и старшеклассников средней школы родного села, но даже и трактористов ближайшей МТС.
На трибуне вместе с конспектом доклада лежала снайперская винтовка.
Свой доклад Алексей Рокотов начал необычно. Он взял с трибуны винтовку, приподнял ее левой рукой и заговорил:
— О многом в перерыве вам расскажет вот она сама, эта моя фронтовая подруга. Короткие черточки на цевье и на ложе — пометки об уничтоженных фашистах. Длинные — фашистских снайперов.
Алексей положил винтовку, взял маленькую выписку из книги и прочел: «В старину семьсот солдат — это была целая армия. А в дни Великой Отечественной войны снайпер Михаил Сурков один уничтожил семьсот гитлеровцев. Советские снайперы Адамов, Медведев, Смолячков, Голиченков, Пчелинцев и многие, многие другие стали народными героями. Их имена записаны в золотой книге воинской славы»...
Беседа затянулась до полночи, и вопросы сыпались один за другим.
Потом началась запись в стрелковый кружок.
...В ту ночь Алексей Рокотов уснул, как только положил голову на подушку.
