Скребицкий Г.А.
Укладываясь на ночь, я все боялся, как бы не проспать. Ведь уже десять, а вставать надо часа в три.
— Да не беспокойся ты, проснусь, — уверял приятель. — Я как по заказу могу.
Говоря это, он сладко позевывал, и мне что-то не верилось, чтобы он, действительно, встал вовремя.
— А ты, милок, не тревожься, — вмешался в наш разговор дедушка-лесник, у которого мы остановились. — У меня будильник есть. Уж он не обманет.
Я окинул взглядом всю комнату: на стене висели ходики, но никакого будильника не было.
— А где же он?
Старичок указал на входную дверь.
— Там на насесте спит. Он вернее всяких часов время показывает. Вот перевалит за полночь... он и загремит.
Признаюсь, все эти обещания меня мало успокоили, и я лег с твердым намерением не спать, а лишь подремать.
Мне казалось, что я в самом деле не спал, когда старый лесник потряс меня за плечо:
— Вставай! Будильничек заиграл.
В сенях послышалось хлопанье крыльев и звонкое «кукареку».
— Уж он третий раз играет, — улыбнулся старик. — Я вам и самоварчик поставил. Думаю, пускай малость поспят. Умаялись чай вчера: прямо с дороги, да еще шалаши городили.
— А не проспали мы?
— Нет, самое время.
Я быстро встал и оделся. Но разбудить товарища оказалось не так просто.
— Всю ночь не сплю, — бормотал он сквозь сон. — Заболел я. Иди один... — и приятель, повернувшись к стене, даже всхрапнул.
— Ишь как разнежился, — покачал головою старик. — Что с ним поделаешь?
— А вот сейчас! — я взял ковш воды и холодной водой слегка прыснул на лентяя.
Он мигом вскочил:
— Изверг ты! Нет в тебе ничего человеческого. Ведь говорю, заболел я, — и он снова откинулся на кровать.
Я взялся за ковш, сон с товарища как рукой сняло, и он поспешно схватился за одежду.
Через четверть часа мы уже вышли из сторожки и сразу окунулись в холодную сыроватую мглу весенней ночи.
— Ну и темень, — сказал мой спутник, доставая из сумки фонарь. Щелкнул выключатель. Светящийся голубой кружок лег на дорожку и побежал впереди нас, освещая влажную утоптанную землю и бурую прошлогоднюю траву.
Сначала мы шли через лес, а потом по вспаханному полю. Тут идти было очень трудно: ноги вязли по самую щиколотку, на каждый сапог налипал целый ком вязкой тяжелой глины.
Мы останавливались через каждые десять шагов. Казалось, что никогда не выберемся из этой трясины.
Но вот и конец пашне. Под ногами твердая земля, впереди густой щеткой топорщится березовое мелколесье.
С северной стороны под кустами что-то смутно стало белеть: это последний снег, последняя памятка прошлой зимы.
Мы прошли по снегу. Сапоги сразу очистились от налипшей глины, стали легкими, будто мы сбросили с ног пудовые гири.
Пройдя вдоль опушки шагов двести, остановились. Здесь мы разошлись: приятель пошел к своему шалашу через мелколесье, а я — дальше по опушке. Торопиться мне было некуда, и я постоял немного, отдыхая и слушая затихающие звуки шагов.
Люблю я эти часы уходящей весенней ночи. Темнота перед рассветом стала еще гуще, небо закрылось пухлыми облаками, и только в просветах между ними где-то высоко-высоко мигали яркие голубые звезды.
В ночной тишине монотонно журчал ручей. Что-то слегка зашуршало в кустах: может быть, лесной зверек пробежал, а может, и трава пробивалась из-под земли, подымая прошлогодний опавший лист.
Подул ветерок, обдал лицо прохладной весенней свежестью. Так хорошо, что и двигаться не хочется. Кажется, стоял бы и стоял, вдыхая полной грудью свежий бодрящий воздух, и вместе с ожившей природой набирался новых весенних сил.
Стало чуть брезжиться, надо идти к шалашу. А вот и он виднеется невдалеке от опушки, похожий на большой темный куст. Шалаш на току я сделал открытым, чтобы в случае надобности можно было привстать и стрелять через верх.
Раздвинув ветки, я забрался внутрь на мягкую подстилку из сухого сена, которое догадался принести из сторожки еще вчера.
Устроившись поудобнее, я осмотрелся и даже слегка задремал в ожидании зари. Но привычное ухо невольно ловило каждый звук просыпающейся природы.
Громко крякая, пролетела утка над залитой низиной. В темной вышине заблеял бекас. Где-то совсем близко с хорканьем протянул вальдшнеп.
Я раздвинул ветки и выглянул из шалаша: кусты на опушке уже ясно отделялись от сплошной массы темного мелколесья. Небо на востоке быстро очищалось от облаков и теплилось утренним светом зари.
«Давно бы пора им начинать, — с беспокойством подумал я. — Может, сегодня и вовсе не затокуют?»
Но в это время где-то вдалеке раздался первый призывный клич: «Чу-фшшшш!... Чу-фшшшш!» И сейчас же с разных концов опушки на него отозвались другие тетерева. Послышалось тихое воркующее бормотанье, словно заструились невидимые ручейки. Ток начался.
Но как далеко от шалаша расселись петухи. Неужели не подлетят? Ведь я точно поставил шалаш в том месте, где указал лесник. Уж он-то не ошибется. В чем же дело?
Вдруг невдалеке за перелеском грохнуло.
«Выстрел. Наверное, приятель уже с полем», — завистливое чувство шевельнулось в душе. И сразу сделалось как-то грустно. «Конечно, тетерева не подлетят ко мне. Наверное, я не понял деда и поставил шалаш не на месте».
Захотелось выбраться из засады: лучше уж побродить, скорее убьешь с подхода.
Снова загремел выстрел, и сейчас же второй.
«Да что ж это такое! Он стреляет, а у меня и близко ни одного нет. Мне всегда так не везет, хоть охоту бросай».
Я ясно представил себе его заспанную физиономию и вспомнил недовольное бормотанье сквозь сон: «Заболел я... иди один...»
Но вдруг мои мысли оборвались: черный, как уголь, петух, громко хлопая крыльями, подлетел к шалашу. Он настороженно сел на жнивье шагах в двадцати, вытянув шею и оглядываясь по сторонам.
Близко, а стрелять не с руки. И шевельнуться нельзя — сразу слетит.
Я лежал, затаив дыхание: затокует или перелетит?
Посидев с минуту, тетерев подскочил и с задорным криком «чу-фшшшш...» перелетел на несколько шагов. Стрелять стало еще неудобнее. Вот он и совсем отлетел. Экое невезенье!
Однако петух оказался задорный: он так и подлетал, громко хлопая крыльями и яростно подзывая к себе бойцов.
И подозвал. К веселому драчуну стали подлетать другие тетерева. Вот уже несколько петухов токовали поодаль от шалаша. Стрелять далеко, но уже появилась надежда, что они подлетят поближе.
Громко шипя и чуфыкая, вся компания краснобровых бойцов подвигалась к моему шалашу.
Держа ружье наготове, я глядел на них, не отрывая глаз. Первые лучи солнца позолотили серую щетину жнивья. И на золотистом поле бегали взапуски, гоняясь друг за другом черные петухи с красными, как два огонька, бровями. Они замирали, припав к земле и распустив лирой свои роскошные хвосты.
Бормоча песню, похожую на журчанье весеннего ручейка, петухи очень медленно поворачивались на одном и том же месте и, когда обращались ко мне спиной, то были похожи на черные сказочные цветы с ярко-белой срединой цветка.
Закончив бормотанье, тетерева вдруг снова подскакивали с громким криком «чу-фшшшш...» и задорно бросались друг на друга. Я терпеливо ждал, когда разыгравшиеся тетерева подбегут к моему шалашу на верный выстрел.
И вдруг мне показалось, что в кустах на опушке леса шевельнулось что-то серое, рыжеватое, словно ветер качнул сухой прошлогодний папоротник.
Вот и опять шевельнулось. Нет, это не папоротник! Я пригляделся: по кустам, припадая всем телом к земле, пробиралась лисица. Она подкрадывалась к токующим тетеревам.
«Сейчас весь ток разгонит. Что делать? Крикнуть? Все равно вспугнешь. Лучше уж подожду».
Лисица подкрадывалась к тетеревам все ближе и ближе. Она то затаивалась, припав к земле, то быстро переползала от одного укрытия к другому. Так она добралась до самого поля. Больше кустов не было, укрываться ей негде.
Лисица залегла в последнем кусте. Своей рыжеватой окраской она настолько сливалась с прошлогодней травой, что я временами терял ее из виду.
Не подозревая опасности, тетерева продолжали токовать.
За перелеском опять прогремел выстрел. Это уже четвертый. Но теперь он не волновал меня. Что мне за дело до трофеев приятеля, когда на глазах разыгрывается такая необыкновенная сцена.
В эту минуту я совсем забыл про свое ружье и, сгорая от нетерпения, ждал только того, чем кончится эта любопытная охота дикого зверя.
Гоняясь друг за другом, тетерева то и дело перелетали с места на место. Один из петухов с разлету шлепнулся прямо возле куста, где затаилась лисица.
Бросок — и пойманный тетерев уже бьется в ее зубах.
Другие тетерева сорвались с поля и улетели прочь, чуть не цепляя крыльями мой шалаш.
Я вскинул ружье. Выстрел, другой — и один из петухов тяжело упал на влажную землю.
«Здорово! Оба с полем!» — подумал я, выскакивая из шалаша.
А лисицы давно уж и след простыл: только черные перья виднеются на опушке леса возле куста.
Садиться в шалаш после таких «происшествий» уже не было желания. Мне не терпелось поделиться с кем-нибудь только что виденным, и я потихоньку пошел к тому месту, где условились встретиться с товарищем.
В лесу весело перекликались зяблики и длиннохвостые овсянки распевали свои звонкие песенки, сидя на самой верхушке молодых елочек.
Неожиданно впереди из кустов показался приятель: за спиной у него топорщится туго набитый мешок.
— Я троечку взял, — еще издали торжествующе сказал он.
— А я — одного, но зато с загонщиком, да еще с каким! — и рассказал историю с лисицей.
— Очень интересно. Такую картинку не часто увидишь. А в этом ведь, понимаешь, и есть главная прелесть охоты — заглянуть в тайники природы, — сказал приятель.
— Да, у нас сегодня у обоих удача, — весело отозвался я, нисколько не завидуя его трофеям. — Хорошо поохотились. И погляди — какое славное утро!
Действительно, утро было чудесное. Поля и лес, еще не одетый листвою, и весенний разлив, затопивший низину, — все было залито ярким солнечным светом.
Мы поднялись на пригорок и остановились передохнуть. Впереди по полю, ворча и фыркая, медленно двигался трактор, волоча тяжелые плуги. Они отваливали в стороны черные лоснящиеся глыбы земли. Стая грачей и галок летела вслед, выбирая личинок из свежей пашни.
— Смотри-ка — гуси! — неожиданно воскликнул товарищ.
Я взглянул вверх: прямо над нами, плавно махая крыльями, летели большие серые птицы. Легкое гоготанье послышалось с вышины.
«Куда же они держат путь? — подумал я, провожая глазами вереницу гусей. — Может, в далекую тундру, а может, остановятся и гораздо ближе, где-нибудь на болотистых островках наших новых морей...»
