Тушкан Г.П.
Оглушительно близкий выстрел сорвал меня с постели, и в следующее мгновение я уже сидел, спустив ноги на пол. Рука с привычной поспешностью сунулась под подушку и не обнаружила пистолета. Это сразу вернуло меня к действительности.
И вот сейчас я сижу на веранде, густо увитой виноградными лозами, у самого Черного моря.
Вчера вечером я вылез из автобуса в этом черноморском городке. Вылез и... стал слушать тишину. Не правда ли, странное занятие? Я просто упивался тишиной этого городка. Тихие улицы. Неподвижные кипарисы. И спокойствие, поразительное спокойствие.
Я так долго мечтал о спокойном отдыхе. И вот, наконец, я здесь. Я даже засмеялся от радости, чем вызвал недоуменные взгляды своих спутников.
Идиллия идиллией, но выстрел всегда выстрел, и пассивно ожидать объяснения причин — не в моем характере. Однако прежде чем я успел окликнуть стрелявшего, послышалась команда:
— Ищи! Подай!
По басовитому с хрипотцой голосу я сразу узнал своего друга Гришу. Еще вчера ночью я дал знать ему о своем приезде.
— И терпит же черноморское побережье таких неистребимых мазил? — сказал я преувеличенно громко, чтобы было слышно за стенами веранды. — Песик не подает, да и подавать-то нечего: перья остались, а мясо улетело!
— Фу-ты! — отзывается Гриша из сада. — А я смотрю, что это на море накат усилился, а хата только хить-хить, хить-хить, а это у перепуганного москвича «озноб» от выстрела. Ай-ай-ай! Должен сразу предупредить, что ваша привычка прятать при выстрелах голову под подушку в ожидании, пока вам подадут на блюде жареную дичь, на этот раз не подойдет!.. Или продать тебе пару жирных перепелок, чтобы ты мог хвастаться перед портовыми мальчишками?
Я молчу.
Теперь он стоит возле самой веранды и громко хохочет...
Впервые мы познакомились с Гришей лет двадцать пять назад в Судаке. Для нас, мальчишек, он был образцом удали и бесстрашия. Нас пленяло его боевое прошлое — матрос на миноносце и потом партизан в горах Крыма. Конечно, мы подражали ему даже в мелочах. Молодой матрос ходил вразвалку, и мы старались ходить так же. У него была привычка сильно морщить лоб, мы делали то же. У него был чуб, и мы завели такие же. Он говорил с хрипотцой, и мы пытались ломать голос, хоть это нам и не удавалось.
В те годы, после тяжелого ранения, он служил на маяке и в свободные дни охотился на побережье и в горных лесах. Именно на охоте мы и познакомились.
Я знал Гришу отлично, но он не обращал внимания на мальчишек и вряд ли знал даже, как меня зовут. У меня в руках была плохонькая одностволка. Я заряжал ее, насыпая порох с ладони в дуло, а потом забивал газетную бумагу шомполом до тех пор, пока шомпол, ударяясь об утрамбованный порох, не начинал подскакивать. За спиной у меня висело два зайца, изрядно намявших плечо.
У Гриши была превосходная двустволка центрального боя, две гончих собаки и... ни одного зайца. Вначале я даже не поверил собственным глазам и спросил его об этом, рассчитывая услышать, что убитые зайцы где-нибудь на время подвешены к суку.
— Мои еще бегают, — снисходительно отозвался Гриша, но я уловил его быстрый и удивленный взгляд при виде моих зайцев.
Немного погодя собаки подняли в кустах зайца и погнали на холм. Гриша бросился вперед, наперерез, рассчитывая перехватить его по кругу, но заяц с холма помчался на гору, собаки за ним. Скоро лай замолк за горой.
— А вы бы без собак, с подхода, — не сразу решившись, посоветовал я и объяснил свою систему охоты.
В некоторые ветреные дни, как и в тот день, все зайцы прятались не в промоинах на подветренных сторонах ущелий, а залезали в колючие кусты, густо поросшие высокой травой. Промятая в густой траве дорожка, ведущая в куст, но не выходящая из него, выдавала затаившегося зайца.
— Подходи, бросай в куст камень, и заяц выскочит. Так я их и добыл. Собаки при такой охоте — только помеха.
— Яйца курицу учат, — небрежно отозвался Гриша, но, между прочим, осведомился, как меня зовут и откуда я такой взялся. Я ответил.
Гриша услышал приближающийся лай собак и побежал встречать зайца. Он сгоряча промазал, заяц бросился ко мне. Я свалил его выстрелом в угон.
— Эй, пистолет, ты что же это чужих подранков добиваешь? — сердито крикнул Гриша.
Я знал, что дичь считается за тем, кто ее свалит последним, хотя бы до этого по ней стреляло сто человек. Но таков уж был для всех нас подавляющий авторитет Гриши, что я только и мог ответить:
— Идите, берите! — но все же окрик знаменитого охотника, нарушившего охотничий обычай, и удивил и огорчил меня, и я добавил: — Не жалко!
В эти слова было вложено столько спокойного презрения, что они звучали примерно так:
— Эх, ты, жадюга, а еще взрослый! Беги, хватай, если совести нет!
Гриша это понял и сделал великодушный жест:
— Ага, испугался, пацан. И пошутить нельзя. Я еще свое возьму. Этот длинноухий начинен моей дробью.
В его ответе я почувствовал обидную снисходительность героя и совершенно нетерпимое жалостливое отношение к себе.
— Кто убил, — сказал я, — можно проверить: вы стреляли справа, а я в угон, чуть слева. Но чтобы вам не возвращаться домой без ничего, возьмите.
На этот раз Гришу задело за живое.
— Чтобы я обидел дите? Что ты! А насчет того, куда зайцу попало, сейчас обследуем и... точка!
Мы осмотрели зайца. Гриша даже дул в шерсть, чтобы лучше обнажить кожу и обнаружить пробоины. Но в правый бок не попала ни одна дробинка.
В этот день Гриша нервничал, стрелял плохо, подранил одного зайца, и, пока разыскивал его в кустах, собаки успели половину съесть.
Домой в городок мы возвращались вместе. Я от чистого сердца уговаривал Гришу взять у меня одного зайца, а он злился и отказывался.
Всю дорогу мы спорили: я давал, он не брал зайца. Вот тогда-то я и перенял его тон. И чем дальше, тем острее становился наш разговор. Так с тех пор у нас и повелось: как встретимся, так и начнем язвительно насмешливый разговор. И чем больше вокруг нас собиралось веселящихся подзадоривающих охотников и рыбаков, тем язвительнее становилась перепалка. С тех пор начали мы с Гришей соревноваться и в сверхвеликодушии. Еще в тот день я, воспользовавшись отсутствием Гриши, занес к нему домой зайца и отдал жене его — Насте. Через несколько дней Гриша прислал мне двух зайцев.
Язвительный стиль разговора принимал все более острые формы. Он подсыпал перцу в нашу крепнувшую дружбу — взрослого с подростком. Оставаться длительное время без словесной потасовки нам было скучно. И вели мы такие разговоры до изнеможения, пока не начинали повторяться...
— Да ты что это, так ничего и не понимаешь спросонья? И не слышишь? — совсем рядом, за стеной из виноградных листьев, услышал я возмущенный возглас. Гриша словно забыл о своем краснобайстве. Он говорил серьезно, в его тоне слышались и непонятная мне радость и какая-то ревность.
— Гриша, неужели это перепелов так стреляют? — крикнул я, услыхав отдаленную канонаду, и в одних трусах выбежал с веранды в сад.
Тому, кого я попросту называл Гришей, лет под шестьдесят, да и я уже не юнец. Но такова сила старинной традиции на юге называть друг друга по имени, без скидки на возраст.
— Держи, Женя! — и Гриша протянул мне руку так, будто бы мы виделись недавно.
— Здорово, матрос! — сказал я, и от крепкого пожатия у нас заболели концы пальцев.
Охотничий пес, кофейный пойнтер Аракс, прыгал рядом и лаял.
Передо мной стоял все тот же Гриша, каким он был и одиннадцать, и двадцать пять лет назад. Другие и седеют, и стареют, а в нем перемен незаметно. Широкоплечий, невысокий, плотный, с правильными чертами круглого лица. Все те же светлые, насмешливые глаза и та же привычка сильно морщить лоб. И курчавый чуб без единого седого волоска. И одет Гриша по-прежнему: матросская тельняшка, брезентовый пиджак и такие же брюки, на голове — темная форменная фуражка, на ногах солдатские ботинки.
Через плечо у Гриши на очень широком ремне — вместительная кожаная сумка, на наружном боку ее прикреплена толстая проволока, на которую нанизаны сквозь голову три перепела.
— Сегодня перепелов, как грязи! — небрежно, как о чем-то весьма обыденном сказал Гриша, но озорно блестевшие глаза выдали волнение. — Пока шел к тебе, по дороге взял двух, а одного — у тебя под носом.
— Это того, что я привязал?
— Нет, того, что ты придавил левым ухом, пока спал.
Каждую осень, начиная с конца августа, а особенно в сентябре и первой половине октября, массы перепелов совершают перелет через Черное море в Турцию. Некоторые из них на сутки, а редко — на двое задерживаются на берегу. Иногда во время дождя и сильного ветра почти все перепела, достигшие моря, высыпают перед морем на склонах, в садах, на полях, в кустарнике, и тогда это праздник для местных охотников. А охотятся почти все: взрослые и подростки. Налитые жиром перепела — большое подспорье для хозяек.
К тому же они отменно вкусная дичь, с которой можно сравнивать только дупелей.
Я взвесил на ладони одного из перепелов, висящих на сумке у Гриши.
— Ну что же, полюбуйся, — усмехнулся он, — самому-то все равно не убить.
Выстрелы доносились со всех сторон и горячили охотничье сердце. Чего, казалось бы, ждать? Ведь мой отдых на охоте! Надо поскорее одеваться, пораньше попасть в неотстрелянные места. Но ведь море плещется рядом, рукой подать...
Море! Как много волнующего в этом слове. Одни породнились с морем в боях и в труде. Другие любят отдых у моря. Третьи, как я, например, выросли на побережье, и где бы потом ни жили, тоска по морю не дает им покоя.
Гриша перехватил мой жадный взгляд в сторону моря и без слов понял меня.
— Раз нырни и — на берег, — сказал он. — А то всех перепелов без нас кончат и... точка!
Я помчался к морю по твердому от ночного дождя песку, разбрызгал воду у берега и с разбега нырнул. Трудно передать радость исполненной мечты и восторг движения! Я плыл под водой, загребал сильно, но подвигался толчками. Глаза были широко раскрыты.
Под собой я видел и волнообразную поверхность песка, и чуть замутившееся место, откуда сорвалась камбала, и бахрому покачивающейся вверху медузы.
Дно резко понизилось. Волнообразную поверхность песка сменила пятнистая галька. Здесь вода холоднее. В ушах начало покалывать — сказывалось давление. Я подплыл к щетине водорослей. Здесь дно устилали темные валуны, поросшие водорослями. Большой краб высунул клещи из щели. Стайки рыбок метнулись в сторону.
На пятнах песка между водорослями начали прыгать солнечные зайчики, подо мной поползла моя тень. Вверху заискрились волны в лучах солнца.
Я взлетел чуть не до пояса над морем и ощутил такой прилив сил, что, расставив руки и переворачиваясь с руки на руку, поднял каскад брызг, завертелся колесом, вода показалась твердой. Из груди вырвался торжествующий вопль.
С берега донесся возмущенный лай Аракса. Он метался у воды в крайнем возбуждении, явно недовольный моим долговременным пребыванием в море. Гриша неподвижно стоял у кромки берега и осуждающе молчал. А по склонам гор, в ущельях, гремела канонада.
Невдалеке от меня, над самой водой, показался перепел. Он описал дугу, направился к берегу и опустился в кустах. Выбравшись из воды, я крикнул:
— Перепел! — схватил у Гриши ружье, свистнул Араксу и бросился к кустам.
Аракс опередил меня галопом, но вдруг перешел на медленный шаг, повел к кусту и замер в стойке. Я подошел, поднял ружье к плечу и крикнул:
— Вперед!
Аракс прыгнул. Я посмотрел вверх, но не увидел взлетевшего перепела. Бросил взгляд вправо: он летел низко, у самой земли. Заряд поднял пыль позади птицы. Второй раз я выстрелил, когда перепел, круто взмывая кверху, переваливал через деревья, и снова промазал.
Мы переглянулись с Араксом. Он укоризненно посмотрел на меня. Сзади донесся громкий хохот Гриши.
— Один — ноль в мою пользу! — кричал он. — А за каждый промах надо выставить стакан вина!
— Идет, — согласился я.
Небо безоблачно. Ветра нет. Над раскаленной землей струится горячий воздух.
Усталые, но веселые и счастливые, мы сидели на склоне горы, в жидкой тени невысоких деревьев карагача, и снаряжали патроны. Гриша расстрелял все пятьдесят, да и я столько же.
На таких перепелиных охотах, как эта, готовых, снаряженных патронов, как правило, не хватает. Поэтому так и повелось исстари: по ходу охоты вновь снаряжать медные гильзы. Иногда приходится и три раза заряжать. Уселись снаряжать патроны и мы.
Аракс лежал возле охотничьих сумок, его короткий хвост был в непрерывном движении, выражая сильнейший собачий восторг. С его высунутого языка скатывались капли слюны и вскипали на камне. Пса волновали запахи. Он то и дело принюхивался к добытым перепелам.
Решили перекусить и отдохнуть.
После завтрака Гриша повел меня в щель рядом, где мы сдвинули каменную плиту и зачерпнули ключевой воды из подземного водопровода, подающего воду с гор в сады.
Поразительно действие охоты. Был ли ты чем-то взволнован, не мог отогнать надоедливых мыслей, только что ощущал боль старых ран, а попал на охоту — и отлетело все. А меткий выстрел не только радует, он удесятеряет веру в свою сноровку, в свои силы!
Напившись воды, мы улеглись там, где тень была погуще. Пекло солнце. Стрекотали цикады. Над обнаженными скалами дрожал раскаленный воздух. Над нами — безоблачное голубое небо. Далеко внизу и до самого горизонта — синее море. Весь пляж покрыт светлыми и коричневыми телами, белыми простынями. Горы зеленым амфитеатром окружают эту приморскую долину с виноградниками, садами, белыми домиками. До чего же это уютный и тихий уголок.
Под ритмичный шум моря мы незаметно заснули.
— Подъем!
Я мгновенно вскакиваю: сказалась военная привычка. Гриша, схватившись за живот и согнувшись вдвое, хохочет так, что у него на глазах выступили слезы.
— Ладно, другой раз не разыграешь! — предупреждаю я.
Мы напились родниковой воды и пошли вдоль склона, навстречу ветру, к морю. Склон, изрезанный овражками, порос редкими кустами. Кое-где краснели ягоды кизила. Отдохнувший Араке рьяно носится челноком от Гриши ко мне и обратно, но перепелов нет. Видимо, охотники «прочесали» вдоль и поперек этот склон.
Мы дошли до виноградников, обнесенных забором из колючей проволоки. Возле ворот, на вышке, сидел знакомый Грише сторож. Он проводил нас через виноградник, отпер калитку и выпустил на поросший полынью край горы, круто обрывающийся над морем. Пятидесятиметровая полоса отделяла виноградник от моря. Здесь были видны осыпавшиеся, поросшие травой окопы, ржавая колючая проволока, кое-где высовывались из земли потемневшие, позеленевшие винтовочные гильзы.
Как только мы вышли на эту узкую полосу, Аракс сейчас же сделал стойку перед окопчиком и Гриша сбил сквозь кусты большущего перепела. Птица упала в море.
— «Король»! — с почтением сказал Гриша о перепеле. — Знаешь ли ты, что такие вот «короли» ведут перепелов за море и если убить «короля», то вся перепелиная высыпка останется на месте до тех пор, пока не изберет нового? — спросил меня Гриша.
Я вспомнил об этом старинном поверье, слышанном еще в детстве. Но мне никогда не приходилось видеть перепелиного короля. Я считал все это сказкой, и, не скрою, мне захотелось уличить Гришу в невежестве.
Я посоветовал послать Аракса вниз за убитой птицей, но Гриша молча показал мне на край обрыва. Я подошел. Подо мной была отвесная стена метров в тридцать, а у ее подножья изгибалась узенькая полоска гальки. Вдаль, метров на триста, отчетливо просматривалось морское дно: каменные плиты, темные пятна водорослей, белые пятна песка между ними, отдельные камни.
— Бывает такой сильный ветер с гор, мы его зовем джаур, — сказал Гриша. — Он об этот крутой берег бьет перепелов, глушит их об стену. Тогда ходи внизу и собирай птицу у самой воды. В апреле мы тут часто бываем. Крабы вылезают с глубин метать икру в более теплые прибрежные воды, вот мы и ловим их на этих плитах, в водорослях. А то топчемся вон на тех песчаных плешинах. Наступишь на камбалу ногой, у нее сверху костяные шипы, сразу почувствуешь, тогда опустишь вниз острогу и наколешь. А ранним утром можно увидеть, как запоздалый перепел летит из-за моря. Низко-низко летит, из последних сил. Ткнется на берег и затаится. Сил нет взлететь на обрыв. Так у воды и отдыхает. Были «охотнички» до таких перепелов, но мы им быстро отбили охоту браконьерствовать.
Гриша замолкает, всматривается в море под нами и, наконец, говорит с досадой:
— Ну что ты скажешь! Ну, хоть убей, не вижу «короля» да и только! А ну, глянь ты!
Я посмотрел вниз. Порывы легкого ветра рябили поверхность моря. Солнечные зайчики и темные блики мешали смотреть. Над морем летали чайки и пикировали на воду. Из-за горизонта торчали трубы теплохода, хотя самого его не было видно.
В море на камне сидел баклан и, распластав крылья, сушил их.
— Ну что ты скажешь! — не унимался Гриша. — Весной бывало один из нас стоит тут наверху, смотрит вниз и даже через рябь видит крабов на дне. Он глядит и командует теми, кто в воде, кричит, куда идти, чтобы найти крабов, а сейчас... ну что ты скажешь! Я же все эти подводные плиты, камни, песчаные плешины наизусть знаю... ночью разбуди, спросонку полную карту на память начерчу, а сейчас и перепела не могу рассмотреть. Глаза стали не те!
В тоне Гриши я уловил не свойственные ему нотки старческого отчаяния.
— Забудем про «короля», — предложил я. — Пойдем-ка лучше домой охотой.
— Э... нет! — возразил Гриша.
Он зажал ружье подмышкой и молча уставился на воду. Иногда он вынимал платок и вытирал глаза, слезившиеся от напряжения. Время шло, Гриша не шевелился.
Вдруг он суетливо посмотрел назад, направо, налево, окинул взглядом горы, как будто кого-то ожидал увидеть, ни слова не говоря, повесил ружье на плечо и напрямик, прыгая через окопчики, быстро пошел влево.
— Ты куда? — крикнул я.
Он не ответил, но я двинулся следом.
Аракс побежал впереди и сделал стойку, но Гриша прошел мимо, даже не сняв ружья. Так он спешил. Я ничего не понимал.
Я скомандовал Араксу «вперед», вылетело сразу три перепела. Видимо, спасаясь от охотников, перепела высыпали здесь, за охраняемым виноградником.
Но Гриша даже не удостоил взглядом перепелов. Я ничего не мог понять. Куда он идет? Аракс снова и снова делал стойки. Иногда из-под стойки сразу вырывалось по нескольку перепелов, и я не знал, следует ли в них стрелять.
Меня поразило поведение Гриши. Конечно, пари — дело чести, но мыслимое ли дело из-за какого-то перепелиного, «короля», пусть он даже существует, упустить такую редкую охоту.
Я громко позвал Гришу. Он только досадливо отмахнулся, стал на колени возле обрыва, спустил ноги и исчез. Видно, все-таки заметил «короля».
Горячился Аракс! Горячился я! Гремели выстрелы! Падали перепела! Улетали перепела! И когда мои дрожащие от охотничьего азарта пальцы уже не могли нащупать ни одного патрона в патронташе, я понял, что он пуст и сегодня охота для меня окончена... Но где же Гриша?
Я увидел, как метрах в ста от берега он вынырнул из воды и лег на спину.
— Тоже нашел время для купанья! — рассердился я и призывно замахал руками.
Гриша не спеша поплыл к берегу. Я сел на край окопчика. Гриша подошел медленно, шумно отдуваясь. Губы у него были синие. Видно, подъем на обрыв был трудноват.
— Женя, — сказал он, задыхаясь, — ты хорошо ныряешь?
— Могу, но я не настолько сумасшедший, чтобы искать перепелиного «короля» на дне. Птица не тонет. Ясно?
— Понимаешь, — Гриша все еще задыхался, — не могу я нырять! — он чуть не плакал. — Думал, врачи наврали, а попробовал — не могу. Насос отказывает, — он похлопал себя по левой стороне груди. — И болит и печет!
— Да что с тобой, старина?
— Слушай, Женя, нырнешь, ведро вина поставлю! — Гриша протянул руку.
— У тебя контузии не было? — спросил я и посмотрел на солнце, не оно ли напекло ему голову.
— Ставлю ведро вина! — упрямо и сердито заявил Гриша. — И чтобы ты не думал, что я тебя разыгрываю, сейчас ничего не скажу, а сойди вниз и плыви, а я буду командовать сверху.
Я не стал спорить. Мне хотелось освежиться. Я чуть не завизжал от удовольствия, окунув свое разгоряченное тело в прохладную воду. Я плыл, удивляясь капризу Гриши, заставившего меня искать перепела где-то под водой далеко от берега, а Гриша, стоя наверху, кричал: «Правее... еще правее... так держать... левее... опять правее... так держать... стоп... ныряй!»
Я нырнул и открыл глаза. Подо мной было чистое от водорослей и чуть волнистое песчаное дно, на котором дрожали солнечные пятна, и, конечно, — никакого перепела. Прямо, метрах в пяти от меня, темнели водоросли. Я поплыл к ним под водой и повернул вдоль них налево и сразу увидел лодку, лежащую на дне. Но мало ли что лежит на дне со времен войны. Еще утром я видел ржавые обломки. А если забраться поглубже, то, пожалуй, и пароход найдешь, не то что лодку. И все же я поплыл к ней.
Еще в детстве мы сдирали съедобные раковины-мидии с бортов английского фрегата «Святой Георгий», затонувшего во время Крымской войны в Суданской бухте. Буйка над фрегатом не было, и мы каждый раз должны были отыскивать его под водой заново. Отплывали от берега метров на двести, ныряли и отыскивали под водой знакомые очертания бортов, возвышавшихся над песком. Схватившись за борт фрегата, мы поспешно, пока хватало воздуха, отдирали мидии и поднимались наверх. Чтобы захватить побольше раковин, мы приплывали на лодке и бросали в нее свою добычу, как ловцы жемчуга.
Лодка, которую я увидел сейчас, лежала носом ко мне, наклонившись на левый борт. Задняя половина помещалась между водорослей и выделялась среди них своим светлым фоном. Я вынырнул над лодкой, набрал воздуха и снова нырнул.
Лодка была длиной в три моих роста, примерно около пяти с половиной метров. Ухватившись за среднюю банку, я подтянулся и сел верхом, удерживаясь руками, чтобы не вынесло наверх.
Вот так история! Доска, за которую я держался, не была скользкой, то есть ее не покрывала слизь, обычно появлявшаяся весьма быстро на предметах, опущенных в море.
Среди камней виднелись три больших черных предмета. Я дотронулся рукой до них и ощутил под пальцами резину. Предметы для сохранности были обернуты в резину и заклеены. На корме виднелся закрытый кожухами стационарный мотор. Я в этом убедился, заглянув за бак и увидев позади лодки винт. Одна пара весел была подвязана у левого борта, вторая пара — у правого. Уключины были на местах. Я поскреб ногтем краску на дереве — она не поддавалась. Я заглянул за борт. Лодка называлась «Баклан». Ниже значилось «Одесса»: лодка была приписана к Одесскому порту. Но зачем было топить лодку? Осматривать лодку я мог в течение нескольких десятков секунд: находиться под водой дальше было трудно.
Я вынырнул и поплыл к берегу, потрясенный открытием. Вот так находка! Кто-то не хотел оставлять лодку на берегу и пожелал скрыть ее от посторонних глаз. Кто?
Я плыл как только мог быстро. Гриша, так и не успевший одеться, стоял на гальке у самой воды.
— Видел лодку? — нетерпеливо крикнул он, когда я подплывал к берегу.
Меня так и подмывало «разыграть» Гришу, но тут было не до шуток.
Мое описание лодки взбудоражило Гришу. Он хлопал ладонями себя по груди, не мог стоять на месте.
— Надо действовать! — твердил он.
Но как действовать? Обследовать лодку более подробно и вытащить груз на берег? Осмотреть и обыскать берег? А что если груз минирован?
Мы поспорили и решили, что сейчас самое главное — поскорее заявить о «находке» в погранзаставу.
— Да как же ты сумел заметить ее? — спросил я.
— Я же тебе рассказывал, как мы весной крабов ловим и камбалу топчем. Я наизусть знаю всю конфигурацию песчаных плешин и водорослей. А тут гляжу, одна песчаная плешинка, где я всегда камбалу топтал, вдруг необычно вытянулась в водоросли. Что за черт, думаю. Два дня назад был шторм. Не должно так быть...
Мы уже шли к промоине, чтобы подняться наверх, когда примчался мокрый Аракс с перепелом в зубах. Гриша принял перепела и крикнул:
— «Король»!
Я взял и осмотрел. Это был очень крупный коростель, которого мы сгоряча приняли за перепела.
Спорить о «короле» не было времени. Вскарабкавшись по узенькой промоине на обрыв, мы решили позвонить на погранзаставу. Ближайший телефон был в винодельческом совхозе. Его черепичные крыши краснели среди деревьев в полкилометра от нас.
Гриша, сначала решительно направившийся в совхоз, вдруг передумал и сказал, что лучше бы лично известить пограничников, а не по телефону. Можно выйти па шоссе и сесть на попутную машину, но до шоссе было далеко, да мы и не знали, сколько времени придется ждать машину. Лучше уж идти в город по высокой береговой кромке, поросшей кустами.
Мы двинулись в путь, и опять из-под стойки Аракса вырывалось несколько перепелов.
Гриша вдруг остановил меня жестом и сказал:
— Иди ты, Женя, докладывай. Мне нужно остаться здесь.
Я не согласился.
— Надо присматривать за местностью, — сказал он, — не появится ли кто? Я хорошо знаю местных охотников, чтобы отличить их от чужих. Оставь мне свое ружье и беги.
Я оставил ружье, взял всех перепелов: они были довольно тяжелы. Сначала я бежал, потом запыхался и пошел, затем снова побежал.
Меня принял капитан — невысокий, худощавый мужчина, попросил паспорт и внимательно выслушал мое сообщение.
— Вы говорите «Баклан»? Вы не ошиблись? — Я подтвердил. — И приписан к Одессе? — Я снова подтвердил.
Капитан позвонил по телефону. Он поинтересовался, стоит ли «Баклан» у причала. Судя по разговору, капитану ответили утвердительно.
— Мы уже захватили одного «Баклана» во время последнего шторма. Второй «Баклан», по всей видимости, предназначался для обратного рейса.
Капитан отдал несколько распоряжений.
— То, что вы сделали, это долг каждого советского человека, я благодарю вас от имени службы.
— Служим советскому народу! — ответил я и пожал протянутую руку. Я чувствовал удовлетворение. Мы выполнили свой долг.
Капитан вернул мне паспорт и напомнил о сохранении тайны.
— Моя машина подкинет вас до совхоза. Оттуда место вашей охоты недалеко. Попрошу вас обоих зайти ко мне в двадцать два ноль-ноль.
Я поблагодарил капитана за машину — она была весьма кстати — и сообщил о своем желании поохотиться в горах на кабанов с известным в тех местах овцеводом Денисом.
— Вы знакомы? — поинтересовался капитан.
Я ответил отрицательно, но сказал, что собираюсь, если не завтра, то послезавтра встретиться с Денисом в горах.
— Это я вам устрою. Денис завтра будет у меня. Пошли!
Мы вышли на улицу.
Город спокойно спал. Капитан подал мне руку:
— Спасибо вам — охотникам, наблюдательным и смелым. Спасибо вам скажут и все жители этого мирного города.
