Яковлев А.С.
Грибановский колхоз «Новый быт» решил засеять лесную поляну за Белым Ключом. Прежде здесь никогда не сеяли: место глухое, в восьми километрах от деревни. Поляна длинная, но узкая как лента, — местами метров в пятьдесят. Хвойный лес стоит вокруг нее высокими стенами.
Председатель колхоза Василий Лукич Курдюмов сказал зимой на собрании:
— Засеем, товарищи! Новина даст хороший урожай.
Старик Степан Вавилов не возражал, но высказал недоверие:
— Засеять-то можно, да только соберем ли что? Медведи там ходят, весь овес иссосут.
Василий Лукич только посмеялся:
— Мы на медведей найдем управу!
А дело вышло, как и предсказывал Степан Вавилов. Еще не вызрел овес, только до молочной поры дошел, а медведи уже повадились на поляну сосать его.
Обнаружили это колхозницы Настасья Пилюгина и Анна Заверткина. Собирали они грибы и вышли на поляну. А поляна вся закрылась светло-зеленым овсом, полновесные кисточки уже клонились долу.
— Глянь-ка, глянь, какой урожай! Новина-то что делает.
— Да, соберем добра!
Разговаривая, они прошли по опушке шагов пятьдесят и вдруг остановились пораженные: от опушки до самой середины поляны овес лежал на земле подерганный, измятый, затоптанный.
— Да кто это сделал, чтоб у него руки-ноги отсохли?! — закричала Настасья.
Они повернули на помятую полосу.
— Тут кто-то босой ходил, — показала Анна на следы, отпечатанные на рыхлой земле.
Настасья присмотрелась и прошептала в ужасе:
— Мед-ведь!
На следах пальцев босых ног ясно виднелись когти, большие, как крючья. Женщины стремительно бросились бежать, будто увидели не только след, но и самого зверя.
В тот же день, к вечеру, на поляну приехал верхом Василий Лукич. Он объехал всю поляну: овес был потоптан в двух местах. И по следам было видно, ходят два медведя — один большой, другой поменьше.
Вернулся Василий Лукич из лесу ночью и прямо к старику Вавилову под окошко:
— Дедушка Степан, выдь на минутку!
Дед уже собирался спать, но к калитке вышел скоро: в темноте забелела его кудлатая голова.
— С извинениями к тебе, Степан! Я думал, ты смеялся, когда говорил на собрании про медведей. А вышло по-твоему: медведи овса большую Палестину влоск положили. Пожалуй, и семян не соберем. Научи, что делать: ты опытный охотник.
— Делать одно: бить их с полатей. Они теперь каждую ночь станут приходить.
— Ты сам-то не управишься с ними?
Дед хмыкнул, проговорил уныло:
— Куда мне! Годы мои ушли. Глаза слабы, ружьишко плохое, да и припасу нет. А ты вот что: съезди в город, там у меня знакомый охотник есть — товарищ Першин. Весной ко мне приезжал уток стрелять. Зови его.
— Поедет ли? Медведь — не утка, тут сноровка нужна. А то, пожалуй, и без головы останется.
— Я научу его, как зверя взять, у него винтовка. Поезжай, а я тем временем полати прилажу. Першину скажешь, дед Степан просит приехать непременно, охота будет интересная. Пусть возьмет с собой двух хороших стрелков.
Из города приехали трое: Першин — молодой человек и его друзья — Бодылев и Поликарпов. Гостей на колхозной лошади доставили прямо в дом Вавилова. Дед встретил их у калитки:
— Милости просим! Добро пожаловать!
Его борода ходила волнами от улыбки. Смеющимися глазами он смотрел на гостей:
— Вот двоих знаю, а этого товарища нет, — показал он на Поликарпова. — Новый охотник?
— Это товарищ Поликарпов, — представил Першин. — Он у нас снайпер, стреляет без промаха.
— А-а, без промаха? Ну, дело подходящее.
С винтовками и вещевыми мешками охотники вошли в комнату. За ними дед Степан с председателем, да еще три старика с клюками и пять мальчишек. На мальчишек Василий Лукич прикрикнул:
— Вам чего надо? Идите-ка, идите прочь!
Мальчики выбежали, но в ту же минуту их головы замелькали в окнах. Старуха Вавилова захлопотала у самовара.
— Степан Гаврилыч, ведь мы в первый раз на медведя, — откровенно сказал Першин. — Боюсь испортить охоту.
— Хе-хе! Вот и хорошо, что ты сразу признался, — одобрил дед. — Значит, дело пойдет. А то иной приедет, начнет сказывать, будто всякого зверя бил, а на деле — охотник никуда!
— Да уж у деда Степана поучиться есть чему, — с похвальбой сказал Василий Лукич. — Первый медвежатник в районе был.
— А ты не молви, председатель! Сердце не береди, — недовольно отмахнулся дед. — Теперь только и могу капканы ставить, а бывало и с рогатиной на медведя ходил.
— Капканы все-таки ставишь? — живо спросил Першин.
— Ставлю, когда падло бывает.
— И попадаются?
— Весной одного взял.
Першин и его товарищи стали расспрашивать, как было дело.
— Весной корова в колхозе пала. Я вот у председателя выпросил ее, отвез в лес, там у меня приметное местечко есть. Свалил два сухих дерева, сложил углом, в угол коровье мясо положил, ветками закидал и тут же два капкана, уладил с ходу.
— Он человеческий дух хорошо чует, — сказал рыжий старик с клюкой.
— Верно! Чует. Я в новой обуви ходил, руки пихтой натер, чтобы дух отшибало: не без ума делал. Ну, вот. С вечера поставил, утром иду проверить. Есть! Попался! От падлы в сторону целая дорожка продрана, — видать, как тащил капкан, мох содрал, траву помял, кое-где на деревах кору исцарапал. Потаск сразу видать. Иду с ружьем доследить его, — теперь не уйдет! И чего-чего только не делал, чтобы скинуть капкан! За дерево его задевал, дергал, дергал — кору снял. А нет! Капкан крепкий. Видать, сердился: всю землю кругом взодрал. В одном месте нашел яму, капкан зарыл в яму, старался там оставить, а лапу вырвать. Не вышло! Так что же вы думаете? Поднял капкан и на задних лапах шагов двести прошел — хотел следу не оставить. Пришлось мне кругов пять дать, чтобы опять на след встать. Ну, не ушел: сидел за кустом можжевела, заметил меня, притаился. Я, конечно знал их повадку, не впервой. Подошел осторожно. Можжевел чуть шевелился от его дыха. Глаза у него горели. Я прицелился, и прямо между глаз! Он взвился на задние лапы и грох навзничь.
— Большой был? — спросил Бодылев.
— Двенадцать пудов вытянул. В колхозной столовой целый месяц ели.
— Я медвежье мясо не потребляю, — сказал старик с клюкой. — Для меня оно хуже падла.
— Это кому как. А по мне оно вкуснее курятины.
Поднялся спор, вкусно или не вкусно медвежье мясо. Но Першин несколько нетерпеливо перебил:
— Степан Гаврилыч, пока мы медведя не убили, ты скажи, как нам действовать?
— А действовать просто. Покажите-ка ваши винтовочки. О, с такими убить легко. Дело, значит, за стрелками. Тут и меткость нужна, и сноровка. Главнее всего, чтобы медведь не учуял. Как сядете на полати, то не шевелитесь. Бывает, все тело замрет, а ворочаться нельзя.
— Наверное, издали, слышно, как он идет? Недаром говорят: «Прет, как медведь».
— Вот то-то, что даром брешут! Медведь подходит — листок не дрогнет. Смолоду я самый малый шорох слышал, а как медведь подходит, никогда не замечал. Только глазами и брал. Сейчас-то, знамо, вам хорошо: ночь месячная. Однако палец все время держи на спуске и не шевелись.
— И закурить нельзя? — спросил Поликарпов.
Дед Степан так и вскинулся:
— Да ты что очумел, малый?
Поликарпов покраснел, начал оправдываться:
— Это я так спросил. Я могу и не курить.
— Вот что, товарищ Першин, парня придется от охоты удержать.
Першин нахмурился, неудобно ему стало за товарища:
— Поликарпов впервые на такой охоте. Курить он, конечно, не будет.
И, желая замять неприятный разговор, он спросил:
— А, видать, медведей у вас много?
— У нас медведи всякие: и овсянники — овес любят, и конники — лошадей дерут, и бортники — за медом охотятся, — сказал Вавилов.
— И малинку любят... Вот бабушка Груша в прошлом году из малины медведя выгнала, — вставил председатель.
Все оглянулись на бабушку Грушу, Степанову жену. Была она маленькая, сухонькая, с умильным лицом.
— Да как же это вы, бабушка? — заинтересовался Першин. — Неужели медведя не испугались?
— Ну, как не испугаться, — засмеялась старуха. — Я с девчонками была. Слышу, кто-то чавкает и сопит. Глянула, а это медведь малину сосет. Да так присосался к сладким ягодам, что нас не замечает. Я подошла к девчонкам, шепчу: «Медведь!» А те дуры как завизжат, да бежать! Я пуще испугалась. Думаю, погонится медведь за ними, задерет, и тоже стала верещать не своим голосом, и давай корзинкой махать. От визга да крика гомон пошел по лесу — страсть! Медведь испугался и бежать от нас. А мы от него.
— Ну-ка, давай, давай чай-то, а то нам ехать скоро, медвежатница, — добродушно посмеиваясь, перебил ее дед Степан.
Уже завечерело, когда Вавилов повез охотников в лес. На лесной дороге стоял полумрак, который располагал к тихим разговорам.
— Главное, не подшуметь, — учил дед Степан, — и дышать старайтесь втихомолку. Тут кто кого перехитрит. Медведь — зверь умный, недаром у нас старики по преданию считают его бывшим человеком. Будто за провинность бог сделал его зверем.
— А куда же ты нас посадишь? — спросил тихо Першин.
— А на полати. Трое полатей вам сделал. Прямо на лошади подъедем, вы с телеги и заберитесь на деревья, чтобы следов не оставлять на земле. Неудобство здесь одно: неизвестно, где зверь выйдет. Ежели бы на падло, так место известное, а на овсы может выйти и там, и здесь. Знамо, где больше помято, туда скорее выйдет.
Он оглянулся и понизил голос:
— Не удивляйтесь на старика, я песню запою, когда по опушке поедем. А вы помалкивайте. Может, медведи близко, слушают, так обмануть их надо: едет, дескать, один мужик, песни поет, проехал мимо, никого за собой не оставил.
С торной дороги повернули на «дровяную», колеса застучали по корням деревьев. Ось иной раз задевала за стволы, лапы елей цеплялись за дугу, гладили спину и бока лошади, надо было нагибаться, чтобы защищать глаза и лицо.
— Ну, теперь готовьтесь! — прошептал Степан, когда впереди между деревьями завиднелись просветы.
Он нокнул на лошадь и тихонько запел глуховатым стариковским баском «Калинушку с малинушкой вода поняла» и с песней выехал на поляну.
— Винтовки-то приготовьте! — торопливым шепотом сказал он, а потом громко погнал: — Но, Чалый! Но-о!
Полоса овса, точно светлая река, протянулась по поляне.
— На первые полати садись! — снова прошептал дед и показал Першину кнутовищем на угрюмую ель, слегка выдвинутую из ряда других деревьев. В ее густых лапах виднелись, три плахи, положенные на толстые ветви на высоте метров четырех.
Телега подъехала к самому стволу, приостановилась. Першин встал на телеге во весь рост, уцепился за сучок, подтянулся и ловко перекинулся на полати. Бодылев подал ему винтовку, куртку, подсумок. А дед все тянул однообразную песню...
— Вот так хо-ро-шо! — протянул-пропел он. — Ну, ни шерсти тебе ни пера. Но! Но, Чалый!
Метров через сто на другую ель забрался Бодылев, а еще метров через полтораста — Поликарпов.
Дед, громко распевая, поехал дальше. В тишине долго был слышен его протяжный голос...
Першин осторожно постелил шинель, сел, свесив ноги, огляделся. Прямо под елью овес был помят, лежал на земле, лишь кое-где виднелись черные пятна земли. Но левее и правее овес стоял прямо. Метрах в восьмидесяти на противоположной стороне поляны чернел лес: деревья там сливались в сплошную стену. Над их зубчатыми вершинами небо ярко краснело. Притаившись, Першин стал слушать. Где-то очень далеко по-вечернему кричали грачи. Тонко и хищно пищали над ухом комары. Боясь зашуметь, Першин отгонял их медленным движением руки. Беззвучно он зарядил винтовку.
Красота охоты, между прочим, в том и заключается, что охотник невольно становится перед лицом природы; должен смотреть самым пристальным взглядом, слушать с величайшим напряжением. И невольно глаза видят и уши слышат такое, чего никогда не приметит не охотник. В угасающем свете на вершине сосны пел прощальную вечернюю песню дрозд, как бы выговаривая слова: «Филипп, Филипп! Приди, приди! Чай пить, чай пить!» Першин невольно улыбнулся: его звали Филиппом.
«Нет, товарищ дрозд, не приду!» — про себя ответил он. А дрозд все звал: «Филипп, приди...» Его призывы становились реже, реже. И умолкли.
Вылетела из чащуги сова и, пролетая над поляной, угрожающе гукнула: «Кугу-у-у!»
Сиди, слушай, жди! И каждую секунду будь готов к выстрелу.
Внизу, в поваленном овсе, что-то зашуршало: должно быть, мыши. Тьма над поляной сгустилась. В небе засветились бледные звезды.
Сидеть было удобно. Ветви закрывали Першина со всех сторон, только перед лицом было открытое пространство. Першин раза три приложился винтовкой, пробуя, не помешают ли ветви стрелять.
В ветвях пискнула пичуга. Где-то с сухим треском обломился сучок. От неподвижного положения будто вся кровь стала замирать в теле. И стало прохладно. Першин медленно выпрямился, вздохнул всей грудью. Ветви тихо зашептали. Звук был едва слышен, но охотник рассердился на себя. Он поднял голову. Полоса багрового света протянулась по небу. «Луна восходит!» — догадался он и обрадовался.
Вдруг внизу, прямо перед собой, он услыхал шелест: кто-то возился в стеблях поваленного овса. Першин всматривался пристально, но ничего не видел. Темная муть, точно полог, лежала на земле.
Вот сбоку еще что-то шелохнулось, и на земле началась возня: кто-то проворно бегал, прыгал, останавливался. Изо всех сил напрягая зрение, Першин, наконец, увидел темно-серое живое пятно и догадался, что по овсу бегают зайцы.
Сколько прошло — полчаса, час? Першин бы не ответил. Он неотрывно следил за зайцами и улыбался. На поляне уже было совсем светло. Зайцы, поднявшись на задние лапы, торопливо жевали кисточки овса, ежесекундно оглядываясь. Вдруг они разом пригнулись и мгновенно исчезли, будто растаяли.
«Что такое? Чего они испугались?» — удивленно насторожился Першин. Он быстро оглянул поляну. По дальней опушке медленно двигалось большое черное пятно.
«Медведь!» — догадался Першин, и сердце его неистово забилось. Он очень осторожно поднял винтовку к плечу. Пятно исчезло, едва слышный шелест долетел до слуха. Но как потом ни всматривался Першин, ничего не было видно.
Прошла минута, две, три, они казались очень долгими. «Напрасно я не стрелял! Можно бы!» — рассердился он на себя.
— А-ах! — оглушительно грянул гром будто прямо над ухом.
Першин даже вздрогнул. На дальней опушке мелькнуло черное пятно и мгновенно исчезло.
«Бодылев промахнулся!» — с досадой подумал Першин. И в ту же секунду опять «а-ах!» грянул новый выстрел. И вслед за ним еще «а-ах!» И все замерло. Только в ушах продолжал гудеть оглушающий выстрел. Прошла еще минута. Першин не выдержал, крикнул:
— Бодылев! Промазал?
— Кажись, убил! — ответил встревоженно-веселым голосом Бодылев.
— Как убил? Он промчался мимо меня!
— Нет, вон лежит здесь,
— Лежит?! — крикнул Першин и спрыгнул наземь.
Сжимая обеими руками винтовку, он пошел опушкой к Бодылеву Впереди зашумели ветви, послышался мягкий прыжок на землю, и из-под дерева вышел на поляну Бодылев, весь облитый лунным светом.
— Где лежит?
— А вон в овсах.
Из-за стеблей овса виднелась черная неподвижная полоса — медведь.
— Не подходи! Надо проверить, не жив ли! — возбужденно крикнул Першин.
И он, и Бодылев приложили винтовки к плечу, и так, шаг за шагом, двинулись к медведю.
Черной огромной тушей медведь лежал среди смятых стеблей. Стволом винтовки Бодылев коснулся его головы. Медведь не шевельнулся.
— Вот так зверюга! — раздался позади восхищенный голос.
То подошел Поликарпов. Першин и Бодылев оглянулись: левая щека у Поликарпова казалась черной, гимнастерка на плече была разорвана.
Все трое взволнованно обошли медведя раз, другой, третий.
— Большой, черт! Жалко, что не ко мне вышел, — сказал Поликарпов.
— Два было. Один мимо меня мелькнул, но далеко. Я не успел выстрелить, — чуть смущенно проговорил Першин.
А Бодылев заторопился, чуть заикаясь:
— Слышу, чавкает, сосет. А сперва не видно было. Потом ближе, ближе. Ну, прицелился в голову... Раз! Он запрыгал, закувыркался. Я еще раз, раз! Интересно, куда попал...
Он нагнулся над зверем, стараясь рассмотреть, где раны. В длинной шерсти невозможно было ничего разобрать. Он зажег спичку. Темная густая кровь лилась из-за уха. И весело, с какой-то детской хвастливостью Бодылев сам себя похвалил:
— Вот ловко я его!
— Да, ловко, — забурчал недовольно Поликарпов. — Ты выстрелил, а я стал спускаться с дерева, заторопился да и тарарахнулся. Щеку ободрал.
Першин и Бодылев удивленно поглядели на него и засмеялись.
— Не унывай, до свадьбы заживет! А медведь-то ведь наш! Наш! — закричал Бодылев и притопнул, будто готов был пуститься в пляс.
