Шахов А.А.
Ехать до Фрунзе оставалось часа два. Мой сосед по купе поднялся с дивана и, поглядев в окно, восторженно протянул:
— О-о-о!
Я отложил книгу в сторону и увидел, что наш поезд идет вдоль Киргизского хребта. Бесконечная горная цепь со сверкающими шпилями тянулась совсем рядом. Выпавший первый снег закрыл верхнюю часть кряжа.
Необыкновенная белизна этой пелены и над ней прекрасная лазурь раннеосеннего неба выглядели удивительно красиво.
Поезд подошел к Фрунзе, где мне нужно было выходить. От окна я отошел с сожалением: горы были уже так близко, что, казалось, доходил от них запах свежего снега.
Через неделю мои дела во Фрунзе были закончены. В тот жаркий день, когда в сопровождении переводчика Лепехова — сутулого человека средних лет — я выехал верхом из красивого зеленого города, снег на хребте растаял. Но и без белых одежд этот огромнейший кряж, длиною более трехсот километров, был великолепен.
Подобно гигантской стене, Киргизский хребет закрывает с юга Чуйскую долину. С противоположной стороны ее загораживает тоже хребет, но совсем низкий и рыжий — Чу-Илийские горы. Когда-то, лет тридцать назад, вся Чуйская долина с наступлением лета становилась тоже рыжей. Теперь она зеленая и желтеет лишь к осени. Чудо? Нет. Просто-напросто за последние десятилетия ее изрезали тысячи арыков, по которым течет вода многочисленных рек, спускающихся с Киргизского хребта. Долина преобразилась. Появились сады, виноградники, от хребта до хребта раскинулись поля пшеницы, табака, люцерны, кенафа, кендыря... Там же можно увидеть и итальянскую коноплю, растение до глубокой осени зеленое и настолько густое и высокое, что в его зарослях могут прятаться верблюды. Недавно очень успешно стали возделывать хлопчатник. В Чуйской долине есть и сахарная свекла, она дает самый высокий урожай в Союзе.
В поисках лекарственных трав я, направляясь к границе Казахстана, избороздил значительную часть долины.
Однажды утром мы стали подниматься на Киргизский хребет по одному из ущелий Белореченского района. Горы эти пустынны, они оживают лишь весной: тогда на ярко-зеленых предгорьях во множестве появляются отары овец, стада коров, косяки лошадей, вырастают кочующие колхозные фермы и серые юрты пастухов. Когда солнце начинает греть сильнее, граница снега постепенно поднимается все выше, а за ней, тоже постепенно, следуют колхозные стада. К июлю они достигают лугов, у ледников проводят остаток лета и в половине сентября начинают спускаться вниз: овцы и лошади — на зимние пастбища, коровы — в теплые зимние фермы.
В те дни, то есть в начале сентября, было еще жарко и скот находился высоко в горах.
Миновав расположенный в ущелье колхоз, мы проехали желтые степи и вскоре попали на крутые склоны с высокой и густой травой. Травы, изрядно потоптанные скотом, уже наполовину пожухли.
Направо по склону рассыпалась отара овец. Потом встретился косяк сытых, с лоснящейся шерстью, лошадей. Из косяка выскочил красивый вороной жеребец. Изогнув шею и подняв хвост, он с громким ржанием бросился к нам. Лепехов поднял нагайку и угрожающе крикнул на него:
— Эй, ты! Камчой огрею!
Жеребец не остановился. Косясь на нагайку, он обежал нас раз, другой, подскочил к нашему вьючному, смирному жеребчику и, оскалив зубы, рванул его за круп. Жеребчик, спасаясь, отскочил в сторону от тропы на самый край обрыва. Если бы Лепехов вовремя не подскочил к разъяренному жеребцу и не ударил его по спине камчой, не миновать бы нам беды. Жеребец остановился и, продолжая ржать, долго бил копытом землю.
— Ишь, какой собственник! Не хочет подпускать чужих жеребцов к своему косяку, — сказал Лепехов и, не раздумывая, свернул на малоезженую дорожку, которую я никогда бы не заметил.
— Правильно ли мы едем? — забеспокоился я.
— Я здешний человек, — несколько недовольно ответил он.
Лепехов оказался не только хорошим переводчиком, но и прекрасным проводником: он отлично знал Чуйскую долину, Киргизский хребет и безошибочно вел по самым глухим дорогам. По пути он обращал мое внимание на все достопримечательности и с гордостью говорил о новой жизни в Чуйской долине. Вообще в нем чувствовался радушный хозяин.
Тропа увела нас от косяка, долго кружила возле ущелья и вывела к широкой ложбине, где около ручья стояло пять войлочных юрт. Это была овцеводческая ферма, принадлежавшая богатому колхозу.
В самой большой юрте слышался оживленный разговор на киргизском языке. Мы подошли к ней и, подняв войлочную дверь, переступили порог. Четыре человека, сидевшие посреди юрты на кошме, повернули к нам головы.
Разговор прекратился. Находившийся ближе к двери щуплый старик в новом ватнике, взяв в руку реденькую седую бороду, осмотрел нас внимательными глазами. Узнав Лепехова, когда-то работавшего счетоводом в этом колхозе, он обрадованно протянул руку ему, а затем мне. Это был чабан.
Потом с нами поздоровался грузный пожилой человек с раскосыми глазами. Медленно протягивая мне руку, он радушно улыбнулся и указал на место рядом с собой. Это был заместитель председателя колхоза. Узкоплечий молодой пастух с каменным выражением лица, сидевший напротив, одними только пальцами пожал мне руку и застыл на скрещенных ногах, подобно Будде. Зато его сосед, круглолицый богатырь, с добродушной улыбкой сжал мою руку так крепко, что я едва не вскрикнул от боли.
Не успел Лепехов сказать приветствие, как заместитель председателя хозяйским тоном произнес какое-то слово. Тотчас из глубины юрты поднялась не замеченная мною женщина с длинным ожерельем из серебряных монет и поставила передо мной и Лепеховым по большой чашке кумыса.
— Пей! — сказал грузный человек.
Я взял пиалу в руки. Пастухи молча наблюдали за мной; с левой стороны меня прожигал еще чей-то взгляд. Повернув голову, я увидел в сумраке блестевшие из-под серой шапки черные, горячие глаза. Эти глаза принадлежали коренастому юноше со скуластым лицом. Одет он был в куртку и штаны из шкур илека, шерстью наружу.
Я забыл снять со спины штуцер, он мешал мне. Заметив это, юноша подскочил, снял с меня ружье и осторожно прислонил его к кованому сундуку, на котором находились патефон и газеты.
Не дожидаясь расспросов, я рассказал, откуда и зачем мы приехали. Лепехов перевел. Меня выслушали с интересом. Старик-чабан что-то сказал пастухам, и я понял, что он принимает меня за врача. Все с уважением повернули ко мне головы.
— Я не доктор, — сказал я.
— Нычаво, нычаво, — сказал старик на ломаном русском языке. — Разница мала.
Но интерес у него угас, и он начал о чем-то расспрашивать Лепехова. А юноша все не спускал с меня глаз. Приветливое безусое лицо его и ясные глаза понравились мне. Я внимательно посмотрел на юношу, которому было лет девятнадцать-двадцать. Он смутился, покраснел и опустил голову. Вскоре он снова, но уже украдкой взглянул на меня, и я понял, что он почуял во мне друга. Догадываясь о причине его внезапного расположения ко мне, я дружески ему улыбнулся и спросил:
— Охотник?
На обветренном, грубоватом его лице заиграла улыбка.
— Да, — ответил он застенчиво и с доверчивостью ребенка подал мне руку в знак дружбы.
— Охотник, — насмешливо подтвердил заместитель председателя.
Я счел благоразумным перевести разговор на животноводство и кормовые угодья. Заместитель председателя с увлечением рассказал, что у них в колхозе быстро растет поголовье; в ближайшее время будет ощущаться недостаток в пастбищах. Необходимо пасти скот по-новому, по-научному. Жаль, что у них в колхозе не все это понимают.
И грузный человек выразительно взглянул на охотника.
— Кто может показать мне неотравленные пастбища, на которых можно было бы искать лекарственные растения? — поспешил спросить я.
— Давлетхан, — ответил заместитель председателя, показывая толстым, коротким пальцем на юношу.
Я повернулся к охотнику, и у нас с ним сразу завязался разговор в таком тоне, словно мы были знакомы несколько лет. Помощи Лепехова не понадобилось: Давлетхан объяснялся на чистом русском языке — вырос он в русском селении, которых в Чуйской долине довольно много. После того, как юноша рассказал о местах, где следует искать травы, я спросил его:
— Много тут диких козлов?
— Хватает.
Глаза его преобразились, словно слетел с них пепел и угольки разгорелись.
— Убьем, Давлетхан?
— Не знаю.
Пастухи, увидев, что я увлекся разговором с юношей, возобновили прерванную нашим приходом беседу. Вскоре она перешла в горячий спор. Давлетхан прислушивался к спору и порой коротко возражал заместителю председателя, который на эти возражения не обращал никакого внимания.
Однажды Давлетхан, чем-то задетый за живое, вскочил, сделал шаг к грузному человеку и крикнул с большой обидой:
— Неправда! Ты нехороший человек
Для пастухов это было так неожиданно, что они примолкли и посмотрели на Давлетхана с порицанием: как он мог позволить себе так резко разговаривать со старшим!
Заместитель председателя, не удостоив Давлетхана даже взглядом, буркнул:
— Он еще желторотый, дальше своего носа ничего не видит, — и, пренебрежительно махнув рукой, продолжал спор.
Юноша, взяв берданку и бинокль в старом футляре, с возмущенным видом выскочил из юрты. Следом за ним вышли Лепехов и я.
— Поедем, — сказал Давлетхан порывисто.
— Куда?
Юноша показал на подножье крутой горы, находившейся на расстоянии километра от юрт. Поблизости от нее можно было искать травы и охотиться.
Давлетхан взял из косяка лошадь, оседлал ее, и мы втроем поехали в горы.
Переживая обиду, охотник ехал впереди молча. Только спустя некоторое время он поровнялся со мной и любовно погладил мой штуцер. Я взял его берданку, она была двадцать восьмого калибра и такая старенькая, вся перевязанная проволокой, что я с удивлением спросил:
— И с таким ружьем ты ходишь на охоту?
— Приходится. Другого нет.
— Мог бы купить получше. В вашем колхозе, как я слышал, трудодни хорошо оплачиваются. У тебя много трудодней?
Юноша сделал вид, что он не слышал вопроса. Мне очень хотелось узнать, что явилось причиной недружелюбных отношений Давлетхана с заместителем председателя. Избегая прямых вопросов, я начал издалека:
— Ты чем занимаешься в колхозе?
Охотник замялся, потом, ответив:
— Так кое-чем, — сразу же отстал от нас.
Оглянувшись, не слышит ли его юноша, Лепехов объяснил, что правление колхоза считает Давлетхана ленивым, любящим только охоту. Голова его занята, мол, одними козерогами, и сам он похож на козла: ходит в илековых шкурах. Такую одежду он носит для того, чтобы быть незаметней на охоте. Вообще человек он хороший, добрый, только беспечный, не думает о завтрашнем дне. Если бы не одинокая старая мать, о которой нужно заботиться, Давлетхан совсем не думал бы о работе. Это обидно: он к любому делу способен. Однажды, поставили его чабаном большой отары...
— Такого молодого и чабаном? — перебил я Лепехова.
— Да. Он среднюю школу окончил. Если бы не охота, он и дальше бы учился.
— А разве, чтобы быть чабаном, надо иметь образование?
— А как же? Теперь наука везде требуется. Разве вы этого не знаете?
И Лепехов посмотрел на меня недоверчиво: не в шутку ли я задал вопрос?
— Чтобы быть чабаном, одной науки мало. Нужен еще и опыт.
— Это правильно. Но практика у него большая. Он с детства чабан: зимой учился, а летом со стадами в горы уходил; потом кое к чему у зоотехника присмотрелся. В ауле они соседи. Зоотехник ко всем пастухам пристает: применяйте, мол, загонную систему пастьбы. Вы не знаете, что это такое? Это значит, пастбище надо делить на участки и стравливать травы на них по очереди. Когда скотина перейдет на последний участок, на первом трава уже подрастет и на него отару или там лошадей, или коров можно опять пускать. И Давлетхан давай то же самое говорить. Старые чабаны смеются. А заместитель председателя стал на сторону Давлетхана и правление сделало Давлетхана хозяином отары. Пусть, мол, докажет. Он и доказал: овцы у него нагулялись лучше, чем у других пастухов. А недавно его сняли.
— За что?
— Проштрафился. Увидел тэке, бросил отару и пошел в скалы. Там и ночевал. Утром приходит — четырех овец нету. Искали — не нашли. Скандал был. Ну и сняли парня с отары. Теперь он то подпаска заменяет, то в колхоз ездит за продуктами.
— Поэтому сегодня Давлетхан и нагрубил заместителю?
— Нет, не поэтому. Давлетхан не такой парень, чтобы зря грубить. У них спор. На днях в соседней отаре, вон за этим перевалом, пропало двадцать с лишним голов. Это отара не нашего, а соседнего колхоза. Пастухи говорят, что их прозевал Чукубай — тоже молодой пастух и тоже охотник. А заместитель не согласен с ними. Если бы, говорит, овцы потерялись, их могли бы найти: шесть человек четыре дня рыскали по горам. Значит, Чукубай продал их, — так думает заместитель. Ну, пастухи, известное дело, не соглашаются с ним. И больше всех горячился Давлетхан. Чукубай его товарищ. Понимаете?
Мы поставили палатку под каменной громадой, за которой возвышался хребет с ледниковыми полями. Часа полтора я искал травы и, не найдя того, что мне было нужно, предложил Давлетхану идти за козерогами.
— Подождем немного. Они еще лежат, — ответил охотник, рассматривая мою коллекцию трав.
На всякий случай Давлетхан осмотрел в бинокль каменную гору. На ней — ни движения, ни жизни. Камень и камень.
Охотник продолжал рассматривать листы с растениями. Он знал почти все травы и подробно рассказывал об их кормовых достоинствах. Но вот он опять взглянул на гору, приставил ребром ладонь ко лбу и порывисто воскликнул:
— Тэке!
— Где? Где?
Давлетхан показал на остроконечную скалу. Не сразу я различил среди камней неподвижного козла. Очертания его были неясны. Но вот он сделал прыжок, другой и вновь застыл на вершине скалы.
— Ну и рога! — воскликнул я с восхищением.
Тело животного сливалось с камнями, рога же на фоне светло-синего неба четко выделялись, как два больших серпа.
— Пять тэке, смотри ниже, — негромко, с придыханием, произнес Давлетхан. Пальцы его дрожали. Он не сводил блестящих глаз с горы.
К вершине ее скачками приближались еще четыре козла. Козерог поднял голову, рога легли на спину, он сделал прыжок и скрылся за камнями. На его месте появились один за другим остальные. Последний козерог постоял мгновение и тоже исчез.
— Идем, — сказал в волнении молодой охотник.
По его загоревшимся глазам нетрудно было понять, что для него начинаются самые лучшие минуты.
Он полез по скалам с такой легкостью и так бесшумно, что ему мог позавидовать барс. Я тащился за ним тяжело и неуклюже. Когда нет тренировки и годы подходят к пятидесяти, не так просто ходить по вершинам Тянь-Шаня. Хорошо еще, что у меня под ногами не шумели камни.
На половине пути я далеко отстал от своего спутника. Он подождал меня. Так повторялось не раз.
В разреженном воздухе дышать было тяжело. От усталости дрожали ноги, по вискам струился пот. Давлетхан посоветовал почаще отдыхать, а главное, не торопиться. Но можно ли охотнику быть спокойным, когда козероги совсем недалеко?.. Сам Давлетхан, хотя и взывал к моему благоразумию, но как только я подходил к нему, тотчас поднимался и лез вверх.
Так случилось и перед той скалой, на которой час назад останавливались козероги. Я сел отдохнуть, а охотник, сжигаемый нетерпением, полез на скалу. Вскоре он спустился ко мне. По его строгому, сосредоточенному лицу и пожару в глазах мне стало все понятно.
Мы объяснились жестами, и я, еще не отдышавшись, пополз за ним. Сердце бушевало, но было не до того.
И вот мы на вершине скалы. Тяжело дыша, я просунул голову в щель между камнями. Давлетхан предостерегающе положил руку на мое плечо — не торопиться! Следовало бы успокоиться, но, как известно, благоразумие часто опаздывает. Так случилось и на этот раз. Вытянув шею еще больше, я увидел в неглубоком, но сумрачном ущелье узкую, бурую полоску спины, большие рога и заволновался еще больше. Рука взвела курок. Охотник толкнул меня в бок. Я оглянулся.
— Не стреляй! Спустимся ниже, — зашептал он горячо. — Мы подойдем к ним на двадцать шагов.
— Чудак Давлетхан! Сто метров — разве это большое расстояние для хорошего штуцера?
И я, высунувшись из-за камня, опустил отвесно ружье и навел его на козерога. Сдерживаемое дыхание прорвалось, мушка запрыгала. Когда она на мгновение остановилась на темной линии спины, я нажал на собачку. Грохот. Дым.
Козел метнулся вправо и остановился. Может быть, даже упал: кругом был дым, ничего не понять.
— Готов! — воскликнул я и в то же время увидел выскочивших из-под каменного навеса четырех козлов.
Прогремели два выстрела — мой и Давлетхана. Козероги в мгновение исчезли за камнем. Минута, и они показались на крутом склоне. Вскоре из ущелья выбежал еще козел, тот, в которого я стрелял вначале. Огорчение мое было настолько велико, что я переживаю его до сих пор.
Козлы почему-то повернули в нашу сторону.
Еще немного, и в них можно бы стрелять. Но они поскакали вверх и скрылись за хребтом.
Давлетхан бросился им наперерез, и на хребте, опустившись на колено, выстрелил. Когда я подбежал к нему, козероги ниточкой уже поднимались на соседний кряж, стрелять не было смысла.
— Третий тэке ранен! — крикнул охотник и бросился за козлами.
Ни один из них не отставал. Но мне тоже хотелось, очень хотелось, чтобы козерог был ранен.
— Должно быть, скоро упадет, — сказал я. — Он уже ткнулся раз, когда я стрелял в него.
— Это не тот. В того ты не попал.
— Неправда, я видел, как он упал.
— Говорю — промахнулся.
Я опять возразил бы ему, если бы не подъем, но бежать и одновременно говорить было трудно. Да я уже и порядочно отстал от охотника.
Козлы уже медленнее, чем раньше, гуськом взбирались по крутой стенке ущелья. У самого края его один из них остановился, постоял немного, потом тяжело прыгнул на камень и, подняв передние ноги для нового прыжка, вдруг рухнул. Кувыркаясь, козел покатился вниз, но вскоре он зацепился за высокий камень.
Обойдя ущелье, мы спустились к козерогу. Он лежал на боку. Могучие рога с кольцеобразными, идущими друг за другом утолщениями, прижимались к камню. Необыкновенной красоты глаза напоминали ярко-зеленые самоцветы.
— Не думал я, что он, раненный большой штуцерной пулей, убежит так далеко, — сказал я, ощущая приятное чувство.
Повернув козла, я увидел маленькую окровавленную дырку недалеко от передней лопатки. Пуля двенадцатого калибра сделала бы отверстие в три раза больше. Мое радостное настроение угасло.
Взглянув на меня, охотник отвел глаза в сторону и приглушенно произнес:
— Должно быть, это ты ранил его?
— Не валяй дурака, — заметил я строго.
Давлетхан смутился, повернулся ко мне спиной, взялся за рога козерога, вытащил его из-за камня и столкнул. Пролетев несколько десятков метров, козел попал в яму. Мы опять сползли к нему. Когда он докатился до дна ущелья, мы потащили его за рога. В нем было пуда три.
— Этот тэке будет твоим, — заметил молодой охотник, спускаясь вниз.
— Почему?
— Ты гость. И потом — вместе стреляли.
Я отказался. После долгого молчания Давлетхан сказал что я, во всяком случае, должен взять заднюю ногу, остальное мясо он отвезет матери: сегодня вечером он должен ехать в колхоз за солью для овец и за газетами.
В конце ущелья нас встретили пастухи на лошадях. У самого молодого из них лицо было по-прежнему каменным. В то время как его товарищи поздравляли нас с хорошим полем, он бесстрастно смотрел на козерога. Но когда Давлетхан перекинул через его седло свою добычу, молодой пастух сказал несколько слов и снова окаменел.
Оживленно разговаривая, мы поспешили к палатке.
Давлетхан, не теряя минуты, взялся свежевать козла. Разделав тушу, охотник подал мне заднюю ногу. Остальное мясо он собрался положить в суму, но в это время к нам подъехал заместитель председателя и сказал Давлетхану, что охотник он хороший и, если бы он так же увлекался животноводством, как охотой, из него вышел бы славный колхозник.
Заместитель председателя похвалил его как охотника, по-видимому, в первый раз. Давлетхан не мог сдержать своего восторга, широко улыбнулся и отрезал для него переднюю ногу.
Тогда старик-чабан выразительно взглянул на охотника: неужели он забыл о нем? Давлетхан с виноватой улыбкой, какая часто бывает у очень добрых людей, смущенно отвернулся и подал ему кусок боковины.
К охотнику подошел богатырь и, смущенно кашляя, напомнил о себе. Давлетхан и его наделил мясом. Потом повернулся к узкоплечему пастуху:
— Абан, ты вез тэке. На!
— Не надо, — отказался пастух. — Мне некого кормить.
После я узнал, что у него недавно умерла молодая красивая жена.
Давлетхан все-таки отложил для него кусок мяса и, показывая на оставшуюся половину, твердо сказал:
— Это матери.
Все поняли, что это так и будет и надеяться, что остаток мяса пойдет в общий котел, не следует.
Неподалеку за поворотом тропы послышалась песня, и вскоре к нам подъехал небольшого роста колхозник с веселым лицом.
Он возвращался в аул от своих пастухов, находившихся за хребтом. Через его седло были перекинуты два кожаных мешка с кумысом.
— Уй, бай! Тэке! Но без кумыса какой же бешбармак! — весело воскликнул колхозник, протягивая охотнику кожаный мешок.
— Бешбармака не будет, — предупредил Давлетхан. — Мяса больше нет.
— А это что? — спросил колхозник, показывая на половину туши.
— Нельзя, нельзя! — заговорили пастухи. — Это для его матери.
— Мать далеко, — возразил колхозник.
— Это ничего не значит, — ответил чабан. — Давлетхан слово дал. Разве ты его не знаешь?
— Знаю. Ну мы и без мяса выпьем кумыса.
— Зачем без мяса, — сказал заместитель председателя и со словами: «В общий котел!» — бросил на траву подарок охотника.
Мы все последовали его примеру.
Богатырь поскакал в юрты за котлом, и не успели мы разрезать мясо на мелкие куски и собрать топливо, как он уже мчался обратно.
Пир был устроен у самого ручья. Перед тем как сесть за «стол», заместитель председателя что-то сказал охотнику. Давлетхан обрадованно улыбнулся.
Когда мы съели мясо и запили его шурпой (супом), юноша шепнул мне, что я не должен огорчаться: заместитель председателя разрешил ему провести со мной на охоте еще один день: надо гостю доставить удовольствие.
— Тебе же сегодня в аул ехать за солью и газетами, — напомнил я.
— Это ничего не значит. Вернусь утром.
Веселый колхозник разлил по чашкам кумыс.
— Везет вашему колхозу, — сказал он, — и баранов много, и тэке едите. А у нас и бараны пропадают, и нашего охотника под суд отдают. Нынче утром его вызвал председатель.
— С такими пастухами вы всегда будете без мяса, — наставительно произнес заместитель председателя. — За воровство давно надо было отдать его под суд. Прошлой осенью у него тоже двух овец не досчитались.
— Какое воровство? — вспылил Давлетхан. — Ты видел, как он воровал?
— Тебя не спрашивают, — строго сказал заместитель председателя и, отставив в сторону чашку с кумысом, стал выбивать мозг из кости.
— А тебе так не полагается говорить. Чукубая я хорошо знаю. Его нельзя отдавать под суд! — крикнул с горячностью Давлетхан и, вскочив, обратился к колхознику: — Сегодня я заеду к вашему председателю и скажу ему, что Чукубай не воровал.
Юноша побежал за своей лошадью. Привязав к седлу мясо, он вскочил на коня и резко ударил его нагайкой.
— Неужели он действительно поедет? — спросил я.
— Он слов на ветер не бросает, на обещания скуп, а если пообещает — хоть умрет — выполнит, — добавил богатырь.
— Месяц назад был случай, — сказал чабан и поведал, как однажды заведующий конефермой приказал Давлетхану подогнать на ночь лошадей к юртам. Юрты стояли на берегу небольшой горной речки. По другую сторону ее, на далеком склоне, паслись лошади. Юноша собрался было идти к ним, но, увидев кекликов (горных куропаток), взял ружье и в погоне за ними зашел так далеко, что возвратился только к вечеру. За это время прошел дождь и река вздулась. Не только переходить, но и переезжать ее было опасно. Но Давлетхана это не смутило. Он решил все-таки перебраться на тот берег. «Пусть лошади ночуют под горой, с ними ничего не случится. Надо бы делать вовремя, а сейчас рисковать нельзя», — сказал заведующий фермой. «Я же обещал», — ответил ему юноша и вошел в воду. Поток сбил его и понес в сторону. Два раза его ударило о камень, но все же юноша выбрался на берег. После этого он отыскал безопасное место для перехода, побежал к косяку, пригнал его к реке и переправил.
— Давлетхан обязательно заедет к председателю, — заключил чабан.
Солнце склонилось к леднику. Пастухи пошли к своим стадам. Пора было подгонять их к юртам.
Утром Давлетхан не приехал. Расстроенный, я собирал поблизости от палатки растения.
Часов в десять за скалой послышался лошадиный топот, и через несколько минут на всем скаку передо мной остановился Давлетхан.
— Идем! — сказал он, торопливо спрыгивая с коня. Сладко зевая, юноша стал расседлывать лошадь.
— Какой из тебя сегодня охотник, если ты ночь не спал?
Давлетхан рассмеялся:
— Ты не знаешь меня. На охоту всегда готов, если даже и помирать буду.
— Толку сегодня не будет. За все утро ни одного козла не видел. Да и поздно. Словом, напрасно я на тебя надеялся.
— Ничего не напрасно. А тэке по утрам на этих горах не бывает. Смотри вон туда. Возьми бинокль!
И Давлетхан показал на далекую с осыпями гору. На вершине ее виднелись скалы, похожие на красивую крепость с остроконечными башнями. Около нее двигались козероги. Даже в бинокль они казались не больше мух.
— Видишь? — спросил с довольным видом охотник. — Сегодня их там много. Они откуда-то пришли. Пойдем скорее.
Сборы наши были недолгими. По пути Давлетхан, с восхищением посматривая на мой штуцер, справился о ценах на ружья в Москве.
Удовлетворив его любопытство, я спросил, был ли он у председателя.
— Конечно, был.
— И сказал ему, что Чукубай не вор?
— Конечно, сказал.
— Как же он к этому отнесся?
— Ответил, что своих пастухов он лучше меня знает. Сердитый был. Он уже спать ложился, когда я приехал к нему. Я тоже рассерчал и говорю: «Зачем Чукубая зря под суд отдаешь? Разве тебе его не жалко?» «Мне, говорит, баранов жалко, а не вора. Я председатель — за колхозное добро отвечаю». Я ему опять: «За колхозное добро отвечаешь, а о колхозниках не хочешь думать? Попомни, что Чукубай не воровал, овцы, должно быть, потерялись или их кто-нибудь угнал».
Давлетхан умолк. Пройдя несколько шагов, он остановился и грустно сказал:
— Вчера вечером Чукубая вызвал следователь.
— Это ничего не значит.
— Как ничего не значит? За пропажу по голове не гладят. Жаль парня.
Начался подъем в гору. Я по обыкновению отстал от своего спутника, и разговор прекратился.
Из-под ног с глухим шумом сползал щебень. До «крепости» было еще очень далеко. Наконец, осыпь кончилась, и мы полезли по крутому, каменистому склону. Давлетхан часто останавливался, лицо его было очень усталым. Он, казалось, дремал на ходу.
— Может быть, пойдем домой? — предложил я.
Охотник посмотрел на меня обиженно и, не говоря ни слова, полез вверх. Да и мог ли он поступить иначе, если обещал провести этот день со мной на охоте?
— Говорят, охота мешает твоей работе, — осторожно заметил я через некоторое время.
— Да у меня никакой особенной работы нет.
— Это потому, что ты очень увлекаешься охотой.
— Верно. Ты знаешь, я был чабаном и, если бы не охота, сейчас оставался бы им, а то, гляди, назначили бы меня и заведующим фермой.
— Что же тебе мешает?
— Ничего не мешает. Только, как утром проснусь, так меня и тянет идти куда-нибудь с ружьем. А как увижу тэке или другого зверя, так я, считай, пропал. Ты сам охотник — должен меня понимать. Да и я люблю охотиться, но не до бесчувствия. Охота моему делу помехой не бывает.
— Значит, ты холодный охотник. А я горячий. С детства такой. Конечно, и я могу быть таким же холодным, как и ты.
Лицо его стало сосредоточенным.
— Что же тебе для этого нужно?
— Ничего. Только слово себе дать.
— Так в чем же дело? Давай слово.
— А ты думаешь, это легко? А как его выполнить, если я только и думаю об охоте?
— Мне кажется, ты мог бы сдержать свою страсть и дать себе слово.
— Не знаю. Подожду еще немного. Может быть, и дам.
Я поскользнулся и отстал. Камни давно сменились травянистыми кочками. Склон стал еще круче. Взобравшись на один из кряжей, мы увидели вдали около десятка козлов. Чтобы их не испугать, мы снова спустились по крутой стене ущелья и пошли в обход. Место было опасное, приходилось обдумывать каждый шаг. Найдешь для ноги надежную опору, испытаешь ее прочность, ухватишься рукой за край камня и тоже попробуешь, не шатается ли он, не скользит ли ладонь, и тогда только уже смело поднимаешься на следующую ступеньку.
Наконец, мы вышли из ущелья и взобрались на скалу. Впереди раздался звучный крик, и с вершины скалы, подобно камню, сорвалось нечто серое. Я схватился за штуцер, но было уже поздно; серое исчезло в ущелье.
— Улар, — спокойно заметил Давлетхан и тут же объяснил, что улары (горные индейки) слетают с камня внезапно и всегда вниз. При полете они не машут крыльями, а планируют, как самолеты. Когда им нужно подняться вверх, они предпочитают не лететь, а бежать.
Скала лепилась к скале — самые излюбленные места козлов. До «крепости», куда мы шли, было еще далеко, надо было отдохнуть, и только что мы сели, как Давлетхану показалось, что далеко в стороне кто-то шмыгнул между камнями. Попросив меня подождать, он пошел направо и вскоре скрылся за остроконечной скалой.
Прошли долгие минуты. Мой спутник не возвращался. Потеряв терпение, я полез вверх. Впереди, с утеса, опять ринулся улар. Не двигая крыльями, он сделал в воздухе наклонный полукруг и исчез за той скалой, за которой находился Давлетхан.
Большая птица меня взволновала, и я, забыв, что поблизости могут быть козероги, пошел вслед за охотником и, взобравшись на остроконечную скалу, стал осматривать склон. Не сразу я заметил вдали, на краю обрыва, слившегося с серыми камнями улара.
Положив ружье на камень, я выстрелил. Птица осталась неподвижной, хотя на этот раз я не был уверен, что попал. Но, даже если я промахнулся, выстрел должен был вспугнуть улара. Его неподвижность вызвала у меня подозрение — улар ли? Но если не улар, что же могло быть другое? А вдруг это...
Всеми силами я старался не допустить страшного предположения и, кажется, даже закрыл глаза. Но для мысли преград не существует. Она уже утвердилась в мозгу: «Несомненно, это шапка Давлетхана».
Ужасная мысль довела меня до отчаяния. Но где-то теплилась спасительная надежда: может быть, охотник не убит, а ранен.
Я пошел к Давлетхану. Я не бежал, а шел медленно, так медленно, как идут приговоренные к смерти. Шел, не отрывая глаз от шапки. Ни одного движения, ни одного звука. И вот, наконец, в камнях, на краю обрыва, показалось распростертое тело Давлетхана. Я склонился над ним и, не доверяя глазам, нетерпеливо провел ладонью по лицу. Рука ощутила ровное, теплое дыхание.
— Давлетхан, ты спишь? — закричал я радостно.
Он пошевелился и, моргая глазами, виновато пробормотал:
— Кажется, заснул. Увидел архара — дикого барана. Тут они редко бывают. Далеко он был, вон за тем ущельем стоял. Хотелось узнать, куда он пойдет. Ждал, ждал и... ааа... — зевая, он широко раскрыл рот, — и уснул немножко. А-а-а... Хорошо вздремнул.
Отчаяние сменилось великой радостью. Такая резкая перемена настроений может кого угодно вывести из душевного равновесия. Я засмеялся, а по лицу потекли счастливые слезы. Потом смех перешел в хохот.
— Чего ты? — удивился охотник, приподнимаясь на локте. Он проснулся окончательно.
— Смешно ты, ха-ха, спал. Одна рука, ха-ха, на восток, другая на запад, ноги на север. Ха-ха-ха...
Охотник внимательно, без улыбки, посмотрел на меня.
— Пройдет, — сказал он успокаивающе. — Ты, видно, к горам не привык. Одна женщина из экспедиции, когда влезла на перевал у ледника, тоже не в себе была. Только она не смеялась, а плакала. И плакала до тех пор, пока мы не спустились с перевала. Да, крепко я уснул, — прибавил он, смущенно улыбаясь. — Сколько времени?
— Без четверти час.
Я уже успокоился и больше не смеялся. Но радость все еще лилась через край, хотелось сделать для Давлетхана что-нибудь особенно хорошее.
— Ого, поздно! — удивился он, смотря на мои часы.
— Возьми их! — сказал я, снимая часы с руки. Давлетхан посмотрел на меня с недоумением. — На охоте они тебе пригодятся. Пожалуйста, возьми.
Охотник отрицательно покачал головой.
— Может быть, хочешь что-нибудь другое? — не отставал я от него. — Вот портсигар. Хотя, впрочем, ты не куришь. Ну, что тебе хотелось бы получить от меня на память?
— Немножко пороху. У меня есть, но твой лучше.
— Обязательно дам, когда придем в палатку. А перед отъездом подарю тебе штуцер.
Глаза Давлетхана загорелись, но он тотчас их закрыл. Когда он вновь посмотрел на меня, лицо его было обиженным.
— Зачем смеешься надо мной? — спросил он.
— Правду говорю.
— Нет, ты шутишь. Зачем тебе отдавать мне дорогое ружье? Я не сын тебе.
— Просто потому, что ты очень хороший парень.
— Хороших людей на свете много, да не всем подарок делают.
Дотронувшись рукой до моей фляги, Давлетхан с веселым лукавством спросил:
— Осталось еще?
— Хочешь?
— Пожалуй. Немножко выпью. Сон разгонит.
Давлетхан опрокинул в рот флягу, сделал несколько глотков и с недоумением почмокал губами.
— Да ведь это вода! А я думал водка. Ну, пойдем!
Дорогой он искоса посматривал на меня и никак не мог понять, от чего же я пьян.
— Знаешь, Давлетхан, пока ты спал... — начал я свое признание. Но взглянув на безмятежное лицо Давлетхана и величавые спокойные горы вокруг, я подумал, что лучше отложить этот разговор.
— Так что же случилось, когда я спал? — спросил охотник с нетерпением.
— Улара вспугнул.
— Улар, подумаешь, какое дело! Я думал, ты архара видел. Куда-то пропал он.
С большой осторожностью мы подошли к «крепости». Обрываясь по краям в пропасть, скалы здесь в самом деле производили впечатление здания со шпилями, обнесенного стеной. В эту «крепость», как сообщил Давлетхан, козлы поднимаются в жаркие часы, отдыхают там и к вечеру выходят кормиться на ближайшие склоны.
Найдя удобный лаз, мы влезли на вершину. Козерогов там не оказалось. Взобравшись на высокую скалу, мы увидели их под гребнем ближайшего каменистого хребта. Одни лежали, другие медленно передвигались с места на место.
Взобравшись с разных сторон на большой плоский камень и наклонив головы, они сразмаху ударились рогами. Звук удара был подобен отдаленному выстрелу. После этого они разошлись и, разбежавшись, снова стукнулись. Так сходились козероги несколько раз. Бились они без ожесточения и даже без горячности. Это была не драка, а скорее игра. Наконец, один из них, подойдя к краю камня, лениво прыгнул вниз. Другой посмотрел ему вслед, хотел было броситься за ним, но почему-то не решился и, подняв голову, застыл, как изваяние.
— Сегодня тэке много. Их где-то потревожили, и они пришли сюда, — шепнул Давлетхан.
Он разработал план охоты. Я должен спуститься с «крепости» и, пройдя несколько сот шагов, укрыться в темных скалах, находившихся на склоне пологой ложбины. Давлетхан вспугнет козлов, и они пойдут своим излюбленным путем через темные скалы. Охотник наказал мне сидеть скрытно, не высовывать головы из-за камня и стрелять не в передних тэке, а в самую гущу их.
— Понял? — спросил он и, дождавшись кивка головы, поспешно пошел.
Вскоре его одежда из шкур слилась с цветом камней и он сделался незаметным.
Я спрятался в темных скалах. На камень впереди себя я положил ружье со взведенными курками. Козлы находились против меня. Нас разделяла глубокая и широкая ложбина.
От усталости и долгого ожидания я чуть не уснул. Но вот из-за хребта на гребень выскочил большой козел и стал спускаться по склону. Остальные животные разом поднялись и цепочкой, не спеша, потянулись за ним. Цепочка постепенно удлинялась. Прошла минута, другая, пятая, а цепочка, к моему удивлению, все еще переползала через хребет. Я насчитал козлов уже сотни полторы. Не верилось, что это дикие животные. Казалось, что это отара домашних козлов и сзади вот-вот покажется пастух. Наконец, цепочка кончилась, и вместо пастуха появился хромой козел.
Козероги спустились в ущелье, их не стало видно, слышался только легкий стук многочисленных ног по камням. Затем стук сменился шуршанием: животные полезли вверх по щебнистой осыпи. Шум нарастал. Вскоре он превратился в грохот. По-видимому, передние козлы были совсем близко, может быть, шагах в тридцати. Меня охватило такое волнение, что я еле удержался, чтобы не поднять головы. Но я твердо помнил наказ Давлетхана. Да и сам хорошо понимал, что лучше всего стрелять в середину цепочки. После выстрела она не порвется, только быстрее потянется, козероги в редких случаях отстают от вожаков. Можно стрелять, пока хватит патронов.
По шуму можно было понять, что тэке пошли мимо скалы: шум будто уже удалялся.
Я осторожно поднял голову. Козлы в самом деле бежали мимо меня. Но как далеко! Я совсем упустил из виду, что на большой высоте далекие звуки кажутся близкими.
Животные прошли вдали от темных скал, поднялись в «крепость» и остановились поблизости от длинного камня — «моста», перекинутого через бездну и соединявшего «крепость» с вершиной соседней горы.
Минут через пятнадцать ко мне подошел хмурый Давлетхан.
— Шайтан! — выругался он. — Какой хитрый тэке! На тебя не пошел. Ты, должно быть, поднимался. А?
— Нет, не поднимался.
Охотник предположил, что козлы заметили блестевшие на солнце стволы ружья, которое не следовало бы класть на виду у них.
— А я на тебя надеялся, — с горечью заключил Давлетхан.
В свое оправдание я ничего не мог сказать.
Охотник посмотрел на козлов. Они продолжали стоять поблизости от «моста» и, по-видимому, расположились там надолго.
— Ну и в хорошем же месте они стоят! Ух! — от удовольствия Давлетхан даже засмеялся. — Ты убьешь тэке, слово даю, тэке будет твой.
В его голосе была необычайная уверенность. Зная цену его обещаниям, я повеселел.
Юноша, взглянул еще раз на козлов, предложил мне подняться на вершину соседней горы и сесть недалеко от «моста». Он же, Давлетхан, зайдет к козерогам с противоположной от меня стороны, они увидят его и побегут на «мост», другой дороги им не будет.
— У тебя много патронов? — спросил охотник.
— Четырнадцать.
— Расходуй все. Бей на выбор. И не горячись. Такого удобного случая у меня еще ни разу в жизни не было. Понимаешь?
Он опять засмеялся и даже похлопал меня по спине. На меня нашло сомнение: может быть, опять сделаю что-нибудь не так. Давлетхан будет мной недоволен.
— Лучше ты садись у моста, — предложил я.
— Нет, нет... Нынче твой день. Да ты и не сумеешь направить тэке, куда надо.
Юноша весело спрыгнул с камня и пошел в далекий обход. Я тоже тотчас покинул темные скалы и, не замеченный козлами, взобрался на вершину горы и спрятался в камнях близ «моста».
Прошло довольно много времени. Мною овладело нетерпение: когда же они, наконец, бросятся к «мосту»? Куда пропал Давлетхан? Ведь за это время можно обойти «крепость» два раза. Чего доброго, он не успеет закрыть козлам выход из скал и они уйдут. Не уснул ли он опять.
Вера в успех у меня постепенно исчезала. «Счастливый случай, который приходит охотнику раз в жизни, — не для меня». Лишь только я это подумал, как на хребте появился Давлетхан. Сердце заколотилось. Через полчаса, а может быть скорее, Давлетхан подойдет к козлам. Я вытащил из патронташа все патроны и положил их около себя.
Пройдя немного, охотник повернулся и навел бинокль на дальний хребет под ледником. Я тоже посмотрел туда и после долгих усилий заметил несколько движущихся крохотных точек. Козероги или архары?
Мне вспомнилось, как Давлетхан недавно сказал, что, если бы ему представился удобный случай, он скорее бы пошел зa одним архаром, чем за десятком козлов.
Юноша смотрел в бинокль долго, потом сел и опустил голову. Так прошло около минуты. Затем он быстро поднялся и пошел, но не к «крепости», а в противоположную от нее сторону, к далекому хребту, где двигались точки. Чтобы добраться до них, ему предстояло пересечь два глубоких ущелья. Пока он возвратится обратно, наступит вечер. Охота пропала. Моему огорчению и удивлению не было границ. Да и как не удивляться, если Давлетхан дал слово! А может быть, он раздумает идти за архаром и вернется?
Мне останется только ждать. Юноша не возвращался. Тени от скал удлинились, время близилось к вечеру. На солнце наползло белое облако, подул ветер, стало зябко. Козлы задвигались и, спустя несколько минут, начали выходить из-за зубчатой скалы. Давлетхан продолжал идти прежним путем. Мне оставалось возвратиться в палатку.
Пройдя «мост», я заметил между скалами четырех неподвижных козлов. Они были от меня на далекий, неверный, выстрел. Но не вечно же им так стоять! Ведь когда-нибудь они пойдут, и не в мою ли сторону? Я притаился. И, действительно, один из козлов вскоре пошел на меня. Пройдя половину разделявшего нас расстояния, он остановился.
После выстрела козел опустился на передние ноги, но тут же поднялся, повернул в обратную сторону, сделал короткий прыжок и не особенно быстро побежал. Вторая пуля звонко ударилась о камень рядом с ним.
Пока я перезаряжал штуцер, козел был уже далеко. Прыжки его делались все короче. Раненый, он не стал подниматься в скалы. Ему удобнее было бежать по каменистой ложбине, разрезанной впереди узкой щелью. Эта щель его не смущала: козлы легко перескакивают через такие препятствия. И он прыгнул.
Вытянутое, с подогнутыми передними ногами, бурое, тело мелькнуло в воздухе и, не долетев до другого края щели, неожиданно исчезло.
Такая развязка была мне на руку: гоняться за раненым козлом по скалам нелегко. Я только пожалел, что он разбился в лепешку. Подойдя к щели, я заглянул вниз. Стены отвесные, без выступов, в глубине мрак, еле слышное журчание невидимого ручья. В пропасть не спуститься. Чтобы взять козерога, надо было выйти из-за «крепости» и у ее подножия войти в щель. Так я и сделал.
Каменный темный коридор оказался длинным, я прошел его весь — козла не было. На обратном пути осмотрел стены, не застрял ли он где-нибудь? Но стены были гладкие, зацепиться за них невозможно. Где же, в таком случае, козерог? Сначала пришла мысль о волках. Но какие же волки, когда под ледниками они не бывают. Может быть, его утащил барс? Тогда должен остаться кровавый след. Я снова прошел по дну ущелья. Крови не оказалось. Что такое? Не мог же козел, пролетев сто метров, остаться живым и убежать!
Обескураженный я побрел домой. У палатки, среди рассыпавшихся по склону овец, стояли, опираясь на палки, пастухи.
Увидя меня, они медленным шагом пошли мне навстречу. С ними был Лепехов. С его помощью завязался разговор.
— А Давлетхан где? — спросил старик-чабан.
Я ответил, что он ушел за архарами, и показал на далекий хребет. Чабан вытащил из сумки старенький бинокль и навел его на горы.
— Архаров не вижу, — сказал чабан. — Э, постой, постой, что-то двигается... Нет, это не архары. Это бараны. С ними пастух.
— Дай-ка! — сказал богатырь, отбирая у него бинокль. — Да это Давлетхан! Он, должно быть, нашел овец Чукубая. Далеко забрался. До ночи не успеет прийти в юрты.
— Не успеет, — согласился чабан. — Ну и парень! Не польстился на тэке, а стал выручать колхоз и Чукубая.
И, повернувшись ко мне, спросил с той мягкой насмешкой, какая невольно проявляется в разговорах с неудачливыми охотниками:
— А где же твои тэке?
Я посетовал на Давлетхана: если бы он прежде, чем идти за баранами, нагнал бы на меня козерогов, мы опять устроили бы бешбармак.
— Давлетхан сделал правильно, — сказал чабан. — При добром сердце неплохо иметь умную голову. Если бы он погнал тэке, бараны ушли бы далеко и в темноте ему не найти бы их. Так, значит, ты и пришел ни с чем?
— Я ранил одного козла, но вышла странная история...
Выслушав мой рассказ, чабан улыбнулся, а богатырь спросил уже с легкой насмешкой:
— И ты его искал?
— Да как же не искать?
— Сколько же времени лазил ты по щели?
— Не меньше получаса.
— Хорошо, что не больше. С одним охотником, тоже приезжим, случилось точно такое же дело. Он два дня искал тэке. Чуть было с ума не сошел. Не мог же, говорит, он сквозь землю провалиться.
— Так где же оказался козел? — спросил я с нетерпением.
— Там, где и твой тэке, — в скалах. От щели через один хребет. От раны он ослабел и залег под камнем. Потом его нашел Давлетхан. Завтра он найдет и твоего тэке.
— Чепуха! — сказал я. — Мертвые не бегают.
Богатырь посмотрел на меня с сожалением: образованный человек, а простой вещи не может понять. И тут же объяснил, что тэке не упал, а сам бросился в щель. Ударился рогами об стену, от удара отскочил, опять стукнулся и так много раз, пока не достиг дна щели. У тэке все это выходит очень хорошо: рога у него большие, они пружинят.
Не очень правдоподобным мне показалось такое объяснение. В правильности его я, вероятно, сомневался бы до сих пор, если бы мне не пришлось недавно увидеть документальный фильм об охоте на козерогов в Киргизии. Оператору посчастливилось снять изумительный прыжок козла в глубокую каменную щель. Козел, действительно, отскакивал от одной стены к другой так, как рассказывал пастух.
Разговор прекратился. Богатырь, увидя, что несколько овец отделилось от отары, зычно крикнул на них. Овцы тотчас побежали обратно.
— А у вас что нового? — спросил я чабана.
— Какие у нас новости! Наша жизнь обыкновенная. Вот он (чабан показал на пастуха) сегодня купил шапку у проезжего человека.
Богатырь, не скрывая довольной улыбки, вытащил из сумки круглую лисью шапку с черным бархатным верхом. Пушистый, огненно-красный мех был очень красив.
«Хорошо бы подарить такую шапку Давлетхану», — подумал я и принялся уговаривать пастуха уступить мне покупку. В конце концов, он продал ее мне. Взяв шапку, я пошел в палатку и после ужина тотчас сладко уснул. Кажется, я никогда так крепко не спал, как в ту ночь. Когда в утренних сумерках меня стали тормошить за плечо, я не сразу понял, что это Давлетхан.
— Вставай, пойдем! — сказал он.
— Куда?
Спросонок я ничего не мог понять.
— Как куда? За твоим тэке. Пастухи мне все рассказали.
— Пригнал баранов?
— В полночь пригнал. Все целы.
Ожидая подробного рассказа, я протер глаза и взглянул на юношу: сколько, должно быть, довольства на его лице! Но, к своему удивлению, я увидел виноватое выражение.
— Вставай, а то поздно, — торопил меня Давлетхан. — И расскажи, в какую щель он прыгнул.
Не отвечая, я продолжал с любопытством смотреть на него. Вот он, победитель неуемной страсти, человек долга!
Мой пристальный взгляд юноша понял по-своему, смутился и после небольшого молчания глухо сказал:
— Ты, должно быть, меня за человека не считаешь?
— Почему? — удивился я.
— Своего слова не сдержал. Виноват. Первый раз в жизни так вышло. Но ты не очень ругай меня — нынче обязательно притащим тэке. Не веришь?
Давлетхан поднял на меня глаза и тотчас опустил их. Мне показалось, что из них вот-вот брызнут слезы.
— Ну, ругай меня, ругай! Так мне и надо. Но, веришь, по-другому я сделать не мог.
— Да что ты! — воскликнул я. — Не бранить, а хвалить тебя надо. Ты заслуживаешь награды!
Он смотрел на меня непонимающе: за что же награды, если так поступил бы каждый?
Потом я умылся, стал готовиться в путь.
— Возьми ружье, — сказал я на этот раз без той пылкости, что была накануне. Поймав себя на этом, я повторил уже более горячо: — Обязательно возьми!
Юноша взглянул на меня. На его лице было такое выражение, какое бывает, когда собеседник говорит глупость.
— Не возьму, — сказал он твердо. — Мне нечем отдаривать.
— Отдаривать не надо. Я в долгу перед тобой. Вчера чуть не случилось несчастье. Еще бы немного и...
— Знаю, — перебил меня охотник. — Крепко спал, а то бы перепугался. Но виноват не ты, а я. Забыл предупредить, что моя шапка похожа на улара. Я нарочно такую ношу, чтобы тэке не пугались. Позапрошлым летом...
И Давлетхан рассказал, как один киргиз на охоте принял шапку своего товарища за улара и выстрелил. Пуля пробила шапку.
— Вчера то же самое могло случиться и с твоей головой, — сказал я.
— А я бы во сне этого не заметил, — пошутил юноша.
Я снова предложил ему штуцер. Давлетхан замотал головой.
— Ну, тогда возьми лисью шапку. Вчера купил для тебя. Вот, смотри, какая она красивая. А твоя совсем плохая.
Полюбовавшись шапкой, юноша вернул ее мне:
— Не надо. Дорогая она. Да и не нужна мне такая. В ней только тэке пугать. Ну, пойдем скорее. Долго ты канителишься.
— Не пойду, Давлетхан.
— Как же так? — удивился он. — Сейчас тут тэке много. Да и твоего козла надо найти.
— Не могу. Дела ждут. Сегодня буду искать травы, а завтра утром поеду во Фрунзе.
Охотник посмотрел на меня очень внимательно и задумался.
— Знаешь, заместителя председателя я зря ругал, — произнес он спустя некоторое время. — Когда я пригнал баранов, он сказал, что я хороший колхозник, и правление могло бы опять поставить меня чабаном или послать на учебу во Фрунзе.
— Вероятно, так и сделают.
— Нет, не сделают. Заместитель думает, что я все равно буду каждый день бегать на охоту.
— А ты дай себе слово, что будешь ходить на охоту только в свободное время. И скажи об этом заместителю председателя. Он тебе поверит.
— Не выйдет у меня. Знаю себя. Понимаешь, весь дрожу, как увижу тэке.
На этом разговор прекратился. Прислонившись к вьючному мешку, юноша следил, как я собирался в поход. Уходя, я взглянул на него. Он крепко спал: сказались бессонные ночи.
Возвратившись перед вечером, я увидел Давлетхана опять спящим.
— Пора его будить, — сказал я Лепехову.
— Пускай спит — намаялся он. А это видали?
Лепехов повел меня за палатку и показал убитого козла.
— Недавно приволок. Нашел его, говорит, скоро, да тащить пришлось долго.
Когда ужин был готов, мы разбудили охотника. Я усомнился, что это был тот козел, который накануне бросился в щель.
— Твой тэке. Была рана от твоей пули, — стал уверять меня Давлетхан.
Я подошел к козлу, повернул его на одну сторону, на другую, и, кроме небольшого кровяного пятнышка, ничего не увидал.
— Ран не увидишь, — сказал юноша. — Когда я тащил тэке по камням, они стерлись. Козел твой.
— Хорошо, пусть будет моим. А шапку теперь возьмешь?
— Возьму. Только и ты возьми тэке.
— Да куда нам столько мяса! — воскликнул Лепехов. — Оно у нас протухнет.
— Нам хватит только одной ноги, — сказал я охотнику.
— Ладно, — согласился он на этот раз довольно быстро.
До сих пор мне кажется, что это был совсем не тот козел, в которого я стрелял накануне.
После ужина я стал раскладывать на брезенте собранные за день травы.
— Ты не жалеешь, что не ходил на охоту? — спросил меня юноша.
— Нет.
— Это я вижу. Занимаешься своими травами и посвистываешь. Будто убил двух тэке. Нынче, когда я ходил по горам, думал.
— О чем же?
— О твоем разговоре: дать себе слово ходить на охоту в свободное время.
— Дашь?
— Дам! Только не сейчас. Убью несколько тэке, хорошую одежду справлю, тогда я дам слово. Буду таким же холодным охотником, как и ты.
— Правильно, Давлетхан. Очень правильно.
Давлетхан молча посидел со мной и принялся свежевать козла. Через час он тепло попрощался со мной и поехал к юртам.
Я долго наблюдал за ним. Юноша ехал, опустив голову. По-видимому, он думал о своей новой жизни.
