Зуев Д. П.
Костер в апрельском бору
...Велико очарование волшебной силы огня...
Разжечь костер — для меня всегда наслаждение,
и я готов целые сутки так же ненасытно смотреть на огонь,
как могу сутки, не уставая, слушать музыку.
М. Горький
Солнце склонилось к лесу. Косые его лучи словно розами обвивают стволы сосен.
Желтоствольные сосны, оранжевый мох болота, красная клюква из-под снега, бронза багульника, смугло-розовые медуницы, зеленый вереск — будто радуга, красуются в апрельском бору...
«Не слышно шуму городского...» Вот где желанная тишина, которая в такую редкость горожанину-охотнику. Ночной привал у теплинки — самая дорогая награда за утомительный поход по бездорожью.
Красный парус огня дрожит и дрожит в темноте ночи. Свет на миг вырывает из тьмы игольчатый бархат ели, ружье на суку, вдохновенные лица энтузиастов охоты.
Над головой синеет звездное небо. Гудит, вспыхивая золотым кружевом, можжевельник. Иглы хвои изредка щелкают, как пистоны.
«В охотничьей жизни костер, что вода в пейзаже, что глаза в портрете», — хорошо сказал старый охотничий писатель Ю. М. Смельницкий.
Быстро сближает собеседников охотничий уют привала под открытым небом. Ночное беззвучье располагает к сосредоточенности. Охотники говорят вполголоса, и то редко; порой таинственно шепчут на ухо соседу, а замолчат — знай, что-то вспоминают. Мечты искателей охотничьего счастья витают далеко, где-то там, в кронах сосен, на насестах глухарей. Ждут не дождутся охотники побудки зори. Скорее бы затрубили серебряные рога журавлей!
На глухариной охоте все по-новому необычно: сон днем, бодрствование ночью. Людской день — охотничья ночь сонного бездействия. Свет и тепло солнца заменяется огнями костра.
Охотничий день начинается в темнозорных потемках, при мерцании звезд и затухании жара в костре. А первый робко скользящий пурпур солнечных лучей нормального утра на зеленых гривах сосен — это уже «вечер» усталого страстотерпца, охотника на току...
Верные друзья охотника
Собака была первым прирученным домашним животным древних людей. Велико значение собак в пушном промысле и спортивной охоте. «Собака — это жизнь, душа ружейной охоты», — сказал певец русской природы С. Т. Аксаков.
В нашей столице Москве ежегодно устраиваются выставки охотничьих собак — красивое и полезное зрелище.
Вот краса и гордость отечественного собаководства, питомцы тайги и тундры — лайки. В охотничий быт спортсменов Москвы прочно вошли эти статные остроухие собаки, мастера универсальных охот на зверя и птицу. Врожденный универсализм лаек выделяет их из всех других собачьих пород. С лайкой можно охотиться во все времена года; нет равной ей по охотничьей страсти, выносливости и безотказности.
У лаек оказалась и способность врожденной стойки, «приостановки», как и у легавых.
В охотничьих кругах прославились две лайки со стойками по птице: Кудря — московского охотоведа Б. В. Шныгина и Дамка — К. А. Ястребова.
А вот как бы со старинных гравюр сошли на ринг высоконогие статные красавцы — резвейшие чистопсовые борзые, которыми издавна славится Россия.
Наша борзая нередко в одиночку берет «мертвой хваткой» разбойника-волка.
В течение двадцати пяти лет на шестидесяти выставках бессменным судьей по борзым был маститый кинолог В. С. Мамонтов. На выставке 1953 года охотничья общественность чествовала восьмидесятилетне В. С. Мамонтова (не дожившего до этой выставки).
...Все собаки — как собаки, но вот среди борзых — невиданный аттракцион: похожая на обезьяну, лохмоногая песчаношерстная собака, удивляющая не только посетителей, но и видавших виды экспертов.
На мой вопрос: «Что это за четвероногое чудовище?» — П. А. Мантейфель заметил с улыбкой: «Собака ходит как бы в валенках, иначе ей нельзя в песках пустыни гоняться за зайцами и лисицами... Это — афганская борзая Данута. Она отличается от своих сородичей сухим экстерьером, чрезмерно обросшими шерстью задними и передними ногами, что очень важно при догоне зверей в каменистых и песчаных пустынях. Афганская борзая — чистокровная родня нашим туркменским борзым — тазам. Данута была фавориткой выставки».
Из всех собачьих голосов на выставках выделяется музыкальный лай русских гончих, заставляющий трепетать сердца зайчатников.
Красные сеттеры важно носят пышные подвесы хвоста, похожие на хвойные лапники; недаром хвост сеттера по-охотничьи называется «перо», а хвост пойнтера — «прут». Легавые собаки поражают на охоте «грамотным» чутьем носа; они непостижимо чуют невидимые в траве следки — черточки от тончайших лапок пернатых. Чудесно волнуют охоты с этими собаками по выводкам тетеревов, глухарей, перепелов, куропаток и по болотной дичи.
На последних выставках экспертов и охотников глубоко обрадовала новость: развелось очень много спаниелей, которые до 1951—1952 годов были редкостью. Эти маленькие, рыже-пегие, кофейно-пегие, черно-пегие, золотистые, умные и ласковые собачки лучше всех легавых работают на утиной охоте. Спаниели — это «птичьи гончие», они плавают и ныряют, как рыбы; у этих собак необыкновенная мания поноски трофеев на охоте и вещей — дома.
Тоже маленькие, но очень злобные собаки — фокстерьеры. Могучие челюсти — их орудие на норной охоте по лисицам и барсукам.
Малорослость дает норной собачке преимущество маневрирования в узких отнорках при нападении на зверей. Лаем норная собака подает хозяину сигнал о своей подземной атаке. Разные породы терьеров входят в семью норных собак на выставках.
Выставки собак следует устраивать регулярно, — охотничьим обществам и отдельным охотникам надо приложить все старание к тому, чтобы наша страна обладала самыми лучшими охотничьими собаками всех пород.
Когда свистят рябчики...
Простор полей родных, бледнеют краски неба,
И тени алые на землю полегли.
Поля свободны уж от убранного хлеба.
Лес темной полосой виднеется вдали.
Т. Л. Щепкина-Куперник
Облетела говорливая листва, не слышно в лесу ни «зеленого шума», ни веселых птичьих песен. Неодетый, насквозь просвеченный лес стал просторным, спокойным и пустым, как нежилой дом.
Чудесно разведрилась погода. С безоблачного неба сияет холодное солнце, и необыкновенно ярким кажется, после двух пасмурных декад, его ясный свет.
Стеклянные дни! Последняя улыбка поздней осени...
В неравной борьбе с солнцем погасли холодные костры желто-пламенных берез, померкли огнекраски листопада. «Отговорила роща золотая березовым веселым языком» (С. Есенин).
Отзвенел раздетый ветром лес, покинутый перелетными певчими птицами. В глубине еловых чащ как бы остановилось беззвучное время предзимья: последний покой умолкшей природы перед мятежным натиском снеговея — зазимка.
Хорошо, внимая этой настороженной тишине, слушать — не прозвенит ли рябчик, смотреть — не лежит ли где посветлевший беляк.
В эту глухую пору рябчики, молчавшие летом, поют ласково и нежно, как весной. Это — птичьи весенние грезы, мечты о гнезде...
Натуралисты же говорят об этом по-своему: «Рябчики разбились на пары», они вместе будут ждать чаровницу-весну. Разлетятся врозь, поскучают в разлуке, и вот начинают скликаться свистом. До чего же нежен этот серебристый свист рябчика, неунывающего певца утренней тишины дремучего леса!
После шумного листопада наступают мягкие и тихие дни с изморосью и мглой. Лучшая охота на манок — именно в такие дни: слышен каждый, самый легчайший, звук как бы соломенной дудочки. Охотники, приноравливаясь к «регламенту» жизни рябчика, выходят в лес на рассвете. Охота с манком продолжается до десяти часов утра, пока рябчики кормятся; с четырнадцати часов они снова вылетают кормиться и отзываются на пищик-манок до сумерек.
Рябчик, как и старовер-глухарь, любит затененные чащи, хвойные потемки ельника, заболоченные лесные низины, крутые овраги, урёмы лесных рек, ольховники у ручьев.
Вальдшнеп, тетерев и глухарь доставляют много удовольствия на охоте с легавыми собаками (и с лайками). Но рябчик умнее этих птиц: он не выдерживает ни стойки легавой, ни голоса лайки.
Вот в чаще слышится гремучий взлет рябчика. Пока он летит, его видно, а когда сядет, будто влепится в ветки: невидим. Ни одна птица не умеет так маскироваться: то сожмется в бесформенный ком, то прильнет брюшком к стволу дерева, то растянется на сучке — и кажется, что это нарост, а не живая птица. Хитрец, мастак на самые невероятные позы, а тут еще и защитный окрас...
Но рябчика губит «закон великой любви». Музыкальная перекличка пары рябчиков-супругов с головой выдает их охотнику, правда, не каждому, а только тому, кто в совершенстве владеет манком.
Безукоризненно воспроизвести интимную песенку рябчика может только виртуоз, мастер художественного свиста в пищик-манок. Дудочка из кости и пера лучше, нежели из жести, но и на последней можно достаточно точно сыграть мелодию рябчика. Страстный петушок очень податлив на верный тон манка — бегом и лётом спешит на свидание...
Но бывает и так: охотник свистит по всем правилам, точно передает выразительный язык птицы, и рябчик откликается беспрерывно, но... ни с места. Не летит, упрямец! Тогда знай: петушок сидит рядом с подружкой и, видимо, не прочь «пофлиртовать» на почтительном расстоянии, но уж он не изменит, рябчиху одну не бросит, от своей напарницы не улетит...
В таком случае у стрелка есть выход: он идет на голос и разгоняет пару врозь. И тогда все пойдет на лад, пищик обманет.
Вот цокнула напуганная белка, и в тишину потайно вкрался нежный свист, тонкая трель «высокой частоты». Как в соломинку, льется хрустально чистая мелодия: «Тии-сииюи-тси...»
Играй в рябчиковую свирель, охотник!
Для охоты на рябцев с пищиком нужен точный слух и верный, зоркий глаз. Одна фальшивая нота — и... конец, разговор с рябчиком обрывается. Свист стих, беседа кончена, проваливай, шагай дальше...
...Чу! Кто-то еще воспевает невозмутимую тишину лесного осеннего покоя: это надорванной стрункой нежно вздыхает «мечтатель»-снегирь. Оглянешься, и увидишь такое, что с трудом оторвешь взгляд: ярко-красные птички яблочками расселись по неодетым веткам, и никогда не торопятся слетать — поют и поют на одном месте. И так радостно слушать их задумчивые, милые с детства напевы — осенние скрипки в тишине родных лесов...
Студеная снегирная пора!
В лес за рыжиками
Поутру низко плывут облака, мутные и волокнистые. Мгла окутывает лесные дали. Но всходит, поднимается солнце, и сразу рассеивается туман.
В лесу — глухая тишь, светлая сень блекнущих берез, темные тени зеленых елок.
«Цок, цок», — вдруг слышится сверху. Рыжевато-пепельный зверек винтом взвился по стволу к макушке. Игрунья-белка быстро скрылась в ветвях. Присмотришься и увидишь, что на суку продет гриб: дотошная. Зверек готовит запасы на зиму.
Откуда-то из чащи доносится тонкий, мелодичный свист, прерываемый перехватом, как смычком по струне. Это перекликаются рябчики.
Но равнодушно слушают их охотники с корзинами. Это — не верхогляды, — они смотрят только под ноги, неторопливо бродят подле редких елок, обыскивают затравеневшие белоусом полянки, опушки, мшистые кочки — любимые места рыжиков.
Сентябрь и октябрь — время лучших рыжиков, груздей и белянок. До самых морозов и первой пороши растут они под сенью лапников.
Вот — целое созвездие красных, ароматных рыжиков на мху. Они всегда растут колониями — ступай осторожнее, смотри в оба, не дави шляпок!
Удивительное явление природы — одна семья, а рыжики неодинаковые. К северу от ели, на теневой стороне, — они особенные — красные, с оранжевыми концентрическими кругами, крепенькие, ядреные, свежие, гладкие. Рыжик берешь, как ледяшку, — холодит руки.
На южной стороне от ели рыжиков значительно меньше и они как бы выцвели, полиняли и даже поприсохли. У них другой цвет шляпок — зеленовато-синий.
На восточной и западной сторонах ели растут смешанные рыжики: красные, зеленовато-коричневые и зеленовато-синие — вперемежку. Не солнцелюбы рыжики — тень им роднее, чем свет. Гриб — дитя тени, как и цветок — детище солнца.
Самые ценные грибы — белые, черные, красные — подосиновики и осенние рыжики. Душистые, вкусные, питательные рыжики занимают по качеству четвертое место среди всех съедобных грибов и на первом месте среди своего рода — пластинниковых грибов.
Славятся на всю страну каргопольские, олонецкие, уральские боровые красные рыжики, калининские синеватые («синяк»), ивановские зеленоватые.
Рыжики содержат 3,2 процента белков, 5,2 процента гликогена (крахмала) и сахара, 0,6 процента жиров, 0,9 процента солей. Из двухсот сортов съедобных грибов только духовитые рыжики солят сырыми, как грузди, укладывают рядами в кадку под гнёт.
Под елями и соснами садов и парков рыжики можно разводить, как овощи в огороде. До чего это, оказывается, немудрено! Наберите в лесу рыжиков, принесите их на усадьбу и положите близ ели или сосны под мох. Можно и еще проще — разбросать обломки старых шляпок под елками и соснами. Этот «сев» даст сперва невидимые зародыши, а потом порадует глаз и «всходами».
Сейте, садите рыжики! Помните, что всего лучше сажать их с северной стороны елки: под мхом они скорее примутся.
Можно и нужно сажать рыжики в живых изгородях усадьбы, в еловых шпалерах по линиям железных дорог, в лесозащитных полосах и лесопитомниках. А потом уже разведутся грибы, они — самосейки: всегда роняют споры.
Пора, пора, рога трубят
...Спозаранку охотники в лесу. Собаки чутьем «читают» книгу природы.
В лесу глухая тишь. Вдруг тишину рассек пронзительный взвизг: гончая натекла на след. Тут же подала голос и другая, и лес как бы вздрогнул. Началось! Собаки прихватили зайца «на глазок», погнали (по-охотничьи — «помкнули по зрячему»). Флейтой залилась выжловка — молодая гончая. Она плаксиво взвизгивала, и в минорном переливе слышалась выразительная жалоба: зверь «отрастает», уходит на глазах, отдаляется... Какая досада! Паратый (резвый) выжлец тоже воззрился в угон на зайца. Скорей, лихим броском вперед! Злобно затрубил гончак воющим басом. Густой и оглушительный лай выжлеца напоминает колокол набата.
И страждут озими от бешеной забавы,
И будит лай собак уснувшие дубравы...
(А. С. Пушкин)
Радостью и надеждой пьянят гончатника мелодии голосистых гончих собак. В душе охотника подъем, и жизнь ему кажется милее. Словно крылья отросли: бежит — торопится он поскорее перенять зверя на гону. Года позабыты, всяк удалец, и седина прыткому бегу не помеха!
Охотнику помогают быстрота сообразительности, точный глазомер и находчивость. Выбирай погуще подсад (подлесок), овражек, просеку, дорогу, ложбинку, полянку. Помни, где стоят твои товарищи, — на этой коллективной охоте особенно нужны «чувство локтя», товарищеская спайка. Смекалистее ориентируйся в обстановке, займи наиболее удобную позицию, подстерегай зверя на переходе, не зевай, глазами береги прогалы и просветы в чаще.
А гон все нарастает. Какой широкий простор русской удали и молодечеству! «Гон так певуч, мелодичен и ровен, что твой Россини, что твой Бетховен...» (Н. А. Некрасов).
В заливистых голосах собак звучит и страсть, и радость, и томный плач!
Вот гон повернул. Охотник снялся и опять помчался наперерез гону. Гончатники смолоду привыкают к бегу, до старости сохраняя легкую молодецкую походку.
На кругах гона охотник, как шахматист, тоже старается делать — будто на доске — верные ходы по ландшафту. Заяц — не пешка — это живая фигура: то скинется прыжком в сторону, западет, то стремительно петляет. И стрелок старается опередить зайца — откуда только прыть берется! Он скачет «конем» в перебежках, сноровисто меняет позицию, знает по лаю, откуда прискачет заяц-невидимка.
Неподвижно и бесшумно стоит охотник за кустом можжевельника или за непроглядной елочкой, ошаривая глазами чащу; шуршит непоседа-синичка, промелькнет желтый листик, и эти легчайшие звуки кажутся очень громкими, почти оглушительными. Лай слышнее, ближе. В груди сильнее трепет, волнение... И вот...
Серый комок прытко мелькнул в просвете, где-то за лиловыми стволами темных елок. Он! Руки ощупывают шейку ложи. Любуешься грациозными прыжками зайца: словно «конек-горбунок» скачет... Заяц присел на задние лапки и тотчас поднялся, столбиком встал, повел ушами, слушает. Собаки далеко: косой прилег невидимкой в кудрявые заросли бронзовых папоротников.
Жди, береги!
Резвым клубком выкатил на полянку беляк. Моментальная вскидка ружья. Мушка с упреждением ловит движущуюся цель впереди ушей. Ложе-приклад крепче прижимается к плечу. Без рывка, плавно, нажимается спуск, — гулко ударяет короткий гром выстрела. Разносисто грохочет перекатами лесная даль...
«Дошел, дошел!» — радостно кричит охотник.
За задние лапы высоко поднимают трофей, и пушистая ость шерсти приятно щекочет разгоряченные румяные щеки. Широка и радостна улыбка на веселом лице счастливца. И вот весь лес, кажется, запел: трубят сбор. Упоительные напевы рогов звучат раздольем русской охотничьей старины.
До старости незабвенны мгновенья удачи и спортивного счастья в памяти новичка-охотника. Первый трофей неизменно вспоминается и маститому бывалому зайчатнику, убеленному сединами.
Охотясь с гончими, охотники в натуре слышат и видят то, что им навеяли страницы романа «Война и мир» Л. Н. Толстого, «Записки» С. Т. Аксакова, стихи Н. А. Некрасова и рассказ «Смертный пробег» М. М. Пришвина. Перед глазами оживают охотничьи картины художников А. Степанова, П. Соколова и других.
...В старину бывало охотники приглашали гостей в лес без ружей — «послушать гончих», как на концерт музыкального лая и звонкой песни медных рогов. И у гостей на разудалой этой охоте «шапка с головы лезла» от заливистого рыдания стаи нестомчивых гончих.
