Матов В. Н.
Во второй половине октября я возвращался с поздним дачным поездом в Москву. Весь день прошел в поисках лесных куликов — вальдшнепов. Эта последняя в сезоне малодобычливая охота с легавой собакой полна особой прелести. Уже нет в природе ярких красок, даже трава поблекла, поля пусты, влажный лист устлал землю, ожидающую снега.
Нежные запахи и великая тишина разлиты в воздухе. И вдруг на заре донесутся издалека страстные воркующие звуки... Прислушаешься — да ведь это тетерев токует! И тотчас отлетит настроение осенней грусти и в обнажившемся лесу точно запахнет весной. Бекас, дупель, коростель покинули наши широты. Только передвигающиеся к югу лесные кулики еще встречаются в молодых осинниках, ольшняках и по опушкам еловых лесов. Найти высыпку вальдшнепов, в особенности близ большого города, — не легко. Нужно исходить много километров, прежде чем собака замрет на стойке и из-под нее, с характерным шумом крыльев, вырвется длинноклювая довольно крупная птица в красивом коричневатом оперении.
...Я сел на конечной станции в пустой вагон. Уложив своего сеттера под лавку, я задремал раньше, чем тронулся поезд.
— Попадаются еще вальдшнепы? — раздался надо мной чей-то низкий голос.
На скамейку напротив усаживался человек в черном драповом пальто. Судя по характеру вопроса, он был осведомлен в охотничьих делах. Осмотрев двух лежавших в моей сетке куликов, незнакомец уверенно заявил, что оба вальдшнепа «коротыши», т. е. северные. Раздув перья хлупей птиц, он добавил, что вальдшнепы недостаточно жирны — значит, отставшие, и что пролет, следовательно, идет к концу.
Манера незнакомца говорить показалась мне несколько вычурной, наружность — не совсем обычной. Он был очень высок ростом, плечист, сухощав. На широком гладко выбритом лице выделялся крупный, с заметной горбиной и тонкими ноздрями нос, какие принято называть орлиными. Длинные зачесанные назад седые волосы под сдвинутой на затылок вытертой меховой шапкой и резкие глубокие морщины говорили о возрасте, тогда как движения были гибки и сильны, а глаза смотрели молодо. От него чуть попахивало спиртным.
— Равной дичи нет, — любуясь вальдшнепами, мечтательно проговорил незнакомец. — Окрас, сложение, повадки, вкус — все особенное. Завлекательная птица и даже, можно сказать, литературная.
— «Рассказы вальдшнепа»? — невольно улыбнулся я, внимательней присматриваясь к собеседнику.
— Не обязательно вспоминать Мопассана, — пожал он широкими плечами. — В нашей литературе тоже достаточно: у Алексея Толстого в стихах, у Тургенева, у Льва Николаевича... Или аксаковские. Помните?
Пришлось согласиться, что восемнадцать аксаковских вальдшнепов забыть нельзя.
— Не восемнадцать, а двадцать, — мягко поправил незнакомец. — Шестого ноября восемь, седьмого — двенадцать, а восьмого — снег, мороз, сразу стала зима. Замечательно описано... А вспоминаете, сколько было хлопот и беспокойства Льву Николаевичу с тем вальдшнепом, которого Тургенев сбил, а найти никак не мог?
— Конечно, убитый вальдшнеп, застрявший в развилке сучьев — случайность очень редкая, — поспешил я заверить занятного собеседника в своей осведомленности. — Однако вы, должно быть, знаток по этой части?
— Интересуюсь, — скромно согласился незнакомец. — Потому что профессионал и энтузиаст своего дела.
Москвич — профессионал-охотник — тут была какая-то несообразность. Впрочем, это мог быть охотовед, кинолог, дрессировщик собак...
— Несколько неправильно поняли, — улыбнулся снисходительно незнакомец, когда я спросил, в каком учреждении он работает. — Я промысловик.
Это была уже загадка. Мне приходилось видеть добытчиков песца в тундре, в таежных районах — белковщиков, изредка охотника-промысловика можно встретить на крайнем севере европейской части Союза, но какой вид охотничьего промысла возможен под Москвой?
— Не бекасов ли промышляете? — усмехнулся я.
— В молодости приходилось, — совершенно серьезно ответил незнакомец. — Поставлял владельцам модных ресторанов. Все больше жулики были, или, вернее, притеснители. Эта птица наравне с устрицами шла, считалась деликатесом. Богатенькую публику обдирали за нее, а мне по пятнадцать копеек за пару. За дупелей — по двугривенному. Кто поплоше стрелял — не прокормиться. У меня к стрельбе талант, так несколько сезонов занимался.
— А теперь?
— В настоящее время — совершенно противоположное: занимаюсь наиважнейшем в нашем деле — промыслом волка.
Я вытаращил глаза.
— При плановости хозяйства ничего нет удивительного, — рассмеялся незнакомец. — Из центра удобнее. Как осень приходит, в охотничьем Главке — все сводки. Тут появились волки, в этой области — нет. Сейчас распределяют: эта бригада сюда, эта — туда... Вас, может, не интересует? — заглянул незнакомец мне в глаза.
— Что вы! Наоборот. Если интересуетесь, могу рассказать, для препровождения времени. Так вот: приезжаем; сейчас к начальнику Облохоты. Так и так, бригада истребителей прибыла в ваше распоряжение. Встречают нас, знаете ли, замечательно. Все условия созданы: подъемные, суточные, проезд, охотприпасы — только работайте. Ну-с, областную карту разложим, обсудим и направлю ребят по колхозам выкладывать приваду. Сам, натурально, — в самый неблагополучный. Приезжаю, сейчас собрание. Сойдутся и начинается разговор. Особенно горячатся овцеводки, свинарки, телятницы. Одна кричит: у меня за лето пять телят задрали; другая: у меня десяток поросят. «Что же, я для них, окаянных, план перевыполнила? — шумит заведующая овцефермой. — По ферме должно быть двести двадцать процентов, а десятка молодняка за лето не досчитались...» Выслушаешь, успокоишь: «Гражданочки, претензии ваши справедливы. Вот почему и прибыла бригада специалистов — изведем с корнем». С корнем — вам это понятно? — вопросительно взглянул на меня незнакомец. — Значит, самое нужно прикончить, чтобы не было выводка... Так-с, — продолжал рассказчик после паузы, — сидишь, отдыхаешь, ждешь вечера. Сумерки — рано; стемнело — еще подождешь и отправляешься. Пока километра два отойдешь, вовсе ночь надвинется. Остановишься, ладони сложишь, начинаешь подвывать... Вы умеете? Немного? А я в совершенстве. В десяти шагах не отличите, и на любой голос: хоть за прибылого, хоть за матерого. А ночь — как вакса, как сажа в трубе. И вот из тьмы отвечают... И заведут! Эх, и затянут в несколько голосов...
Незнакомец переменил позу.
— Подсчитаешь, — снова заговорил он, — ладно: вы хитры, а я хитрее и даже некоторую гордость почувствуешь. Отправляешься к председателю: наряжай подводу на ветпункт. Сейчас записку: «В счет наряда облисполкома прошу отпустить колхозу тушу павшего животного», понятно крупного. Укажешь, куда выложить, спешишь в следующий колхоз... Пока все свои объедешь, — глядь: белые мухи! — незнакомец потер руки. — Пороша легла — начинаем работать! Бригаду собираю, обкладываем, зафлаживаем, бьем.
«Ворота», «крикуны», «стрелковая линия», — махнул незнакомец рукой, — вся эта старинка свой век отжила. Вы не думайте, что в нашем деле без сдвигов; работаем тоже на новый лад: замкнутый оклад, стрелки — внутри флажкового круга, из нас один или двое по следу молчком. Ну, и результат: три обложено — три взято, шесть обложено — шесть взято. Председатели только успевают акты подписывать... Между бригадами, конечно, соревнование. Моя бригада, например, два года первенство держит, так неужели упустим? В лепешку расшибемся! Имейте в виду — не просто... Кто за волками хаживал, знает. Иной день по полям и пустошенкам и двадцать пять километров отшагаешь, и тридцать. На машине, на лошади — не годится, все на своих двоих, да катушки флагов за плечами. Случается, и сорок отмеряешь, а попусту. Обидно! Бывает, нарвешься на такого зверя-грамотея — только руками разведешь...
Поезд миновал несколько остановок, в вагон начали набираться пассажиры. Кое-кто подсел к нам послушать.
— Я так рассуждаю, — видимо, обращаясь уже не только ко мне, продолжал незнакомец, — к каждому делу должно быть пристрастие. Вам может странным покажется: выбрал человек профессию — одно беспокойство: таскается по снегам, по осенней слякоти. Ночи темные, волки воют, сегодня здесь, завтра там...
У меня супруга непримиримо настроена, даже семейные сцены бывают. «Брось, — говорит, — отвяжись, уж не молоденький, лучше в сторожа поступи!» А у меня такая натура — точно подмывает! А главное, приедешь и освободишь людей от заботы... Не угодно ли, в прошлом сезоне к весне был случай: являемся в колхоз; председатель правления — женщина, молоденькая, такая серьезная. «Замучили, — говорит, — на вас вся надежда, избавляйте!» Как не избавить? Наша прямая обязанность, для того прибыли. «Вы, — говорит, — не хвалитесь, люди уж пробовали. Завелась волчица — чистый дьявол: как данью обложила колхоз, а ничего сделать нельзя: флажков не боится». Собак и тех в деревне волки подчистили. Местные охотники логово каждую весну ищут. В прошлом году нашли, из молодняка пару только уничтожили — остальных успела перетащить, будто кто ее предупредил...
Если зверя флаги не держут, — развел руками рассказчик, — задача трудная! Но, чтобы отказаться — ни в коем случае... Начинаем по порядку: пороша легла — берем след. Восемь штук: сама с супругом, два переярка, четыре прибылых — целая банда. Отошли километров не меньше пяти, легли в болоте. Обхожу сам; обрезал большой круг — думаю, лучше не подшумлю, а флагов хватит. Замкнул лыжню — все в порядке: выходного нет. Флажим со всей осторожностью. Тянули, тянули, третью катушку начинаем — глядь: выходные следы! Подняла и увела. Вот это, думаю, зверь! Точно ей кто шепнул. Мы ведь, знаете, как в лесу работаем? Не то, что громкое слово, ветка не хрустнет!
Рассказчик вздохнул и помолчал.
— Конечно, этим дело не кончилось, — продолжал он. — Дней с пяток пришлось еще походить, наконец, все-таки затянули! Ну, если ты такая образованная, так и у нас средство есть: посылаю за запасными флажками — затягиваем вторую линию. Так, голубчики, теперь припомним вам овечек и барашков! Стрелков — в оклад, поднимать пошел сам. Взял входной, иду потихоньку. Уже далеко прошел — выстрелов нет. Еще прошел — лежки. Поднялись и сразу на машки, но не вместе: на две партии разбились. Слышу — дублет. Потом еще одиночный: тук! Потом еще два раза ударили — и все. Слышу-послышу — тихо. Ну, дело ясное, я даже плюнул. Отправляюсь проверять — так и есть, которые отделились, все биты. Ребята у меня подобраны — здорово стреляют. А за волчицей ушли материк и один прибылой. Поверите ли, хоть бы приостановилась перед флагами, даром, что двойные! Как шла полным махом, так и прокатила под линию, и муженька своего и прибылого увела... Вернулись в деревню, сейчас нарочного и телеграмму в Главк: по таким-то и таким-то обстоятельствам разрешите применить стрихнин. На завтра ответ: разрешаем на вашу ответственность. Ладно... Отпускаю бригаду на следующий объект — и без меня должны справиться, а время не ждет — начинаю действовать.
Как это делается, рассказывать долго. Конечно, в обкуренных перчатках — запаха человеческого чтобы не было; стрихнин — в капсульку из заячьего сала, в птичью тушку, а выкладываешь, чтобы никаких подозрений не возбудить... С первого же раза — прибылой готов, матерые не взяли. Кладу еще — без результата. Дней пять клал на верных ходах — не берут, а каждую ночь к деревне шляются, видно, насчет собачек наведываются. Вот я дня два пропустил и с вечера кладу на дорогу, будто обронил. Чуть забрезжило, иду проверять — взяли! Ну, как гора с плеч... Направляюсь по следам, высматриваю, где валяются. Должны лежать недалеко, да не тут-то было: не видно. В одном месте приостановились, а дальше по полю насколько глаз хватает — следы. Что за оказия, и стрихнин что ли на этих не действует? Стал кругом того места, где стояли, снег осматривать — э! да они выплюнули. Сначала волчица, а на нее глядя, значит, и матерой...
— Как же это вы узнали, кто первый? — с недоверием спросил сидевший на соседней скамье, давно внимательно слушавший, полный человек.
— По следам я должен все узнать, на то окладчик, — мельком взглянув на соседа, ответил волчатник. — Да-с, — тотчас вернулся он к рассказу, — значит, выплюнули... Возвращаюсь в деревню, председатель стучит в окошко. Захожу. Про беду, спрашивает, слышали? В одном хозяйстве двор стоит на отлете, крыт соломой, — так прорыли и пару овец зарезали. Не утащили — хозяйка услыхала, выскочила... Меня, знаете, как обожгло! Провалился бы со стыда! А председатель еще масла в огонь: «Советовалась, — говорит, — я с правленцами, решили от колхоза премию за волчицу, сверх государственной — пятипудового поросенка...»
— Ничего себе! Было за что стараться, — усмехнулся пассажир в шляпе.
Рассказчик строго на него взглянул.
— А я, вот, совершенно напротив, — выдержав продолжительную паузу, сказал он. — Поросенок, говорю, как был, так пускай в колхозе и остается. А волчицу не позже недели я вам обязан живьем доставить прямо под окна правления. Не приведу — значит, супруга моя права: устарел, профессию кончаю, определяюсь в ночные сторожа...
— Значит, заело! — недоверчиво вставил пассажир в шляпе. — Каким же, интересно, способом?
— Живьем — один способ: капкан. А если вы, может, полагаете, что я вам тут басни рассказываю, то напрасно. Я от всей души, потому о своем кровном деле.
— Почему вы, однако, не попробовали ночью на падали подкараулить?— спросил я. — Может, и удалось бы. Ведь проще из ружья...
— Проще, безусловно! — тотчас согласился волчатник. — Оттого, наверное, и не пробовал. Не тот интерес. Приволоку в деревню живьем, решил... Ни о чем больше и не думал.
— Ну, и приволокли? — спросил я.
— В лучшем виде! — на широком лице рассказчика расплылась улыбка и неожиданно проглянуло что-то детское. — Стало быть, в сторожа еще рано.
— Позвольте, — огорчился пассажир в шляпе, — как же вы самое интересное, а не говорите! Каким все-таки способом?
— Способ — я сказал: капкан, — лицо рассказчика снова приняло серьезное и даже несколько обиженное выражение. — Но, замечаю, вы не верите, думаете, побасенки охотничьи, так чего уж в подробности пускаться... Да и подробность одна: тщательная работа. Вот вся премудрость... Как капкан ставить, каждый промысловик знает: или под след или в след, весь секрет, чтобы незаметно. От ржавого запаха — вывариваем в хвое. В снег так заделываем — ни человек, ни зверь не заподозрит. Лопаткой, кистью, лисьим хвостом заметаем. И где поставлен, и свои следы: терпенье нужно большое... Так, можете себе представить, неделю целую провел попусту. Восемь дней десяток капканов настораживал — и все нет и нет! Или обойдут, или перешагнут! Замучился, тоска начала одолевать... Только на девятое утро три проверил, подхожу к четвертому (тяжелый капкан был поставлен на старом следу к приваде), смотрю: выворочен! Понятно, волчица — на ходу она обязательно перед держит. А на матерого мне наплевать: все равно, из этого места уйдет, где-нигде нам попадется... Обрадовался я, дух захватило, иду по следу, не верю. Однако тут уж без ошибки: шагов с сотню отволокла, сидит. Клыки желтые скалит, в глазах — все равно злоба непримиримая... Волку, я замечаю, на человека посмотреть и то в тягость... Ну, говорю, сколько веревочке не виться, а конца не миновать. Пришла пора рассчитаться за разбойную жизнь! Сейчас в пасть палку, сострунил, на плечо завалил, не заметил, как дотащил, даром, что побольше трех пудов, а до колхоза два километра.
За окнами вагона стало светло, колеса застучали на стрелках, поезд подходил к перрону московского вокзала. Пассажиры повалили к дверям.
— А поросенка так и не взяли или смилостивились? — заторопился пассажир в шляпе.
— Я на своем слове тверд, — холодно взглянув на пассажира, ответил волчатник. Он стоял во весь рост, занимая пространство между скамейками. — Вы свой сезон, значит, закончили? — спросил он меня. — А мой только начинается. Не чаю дождаться, на той неделе, полагаю, отправимся...
Я от души пожелал ему удачи.
