Перегудов А. В.
Миша Архипов подходил к Черному озеру, когда солнце уже скрывалось за Котельниковым бором. Узкая тропка, пролегавшая между кочек и невысоких березок, врезалась в заросли камыша. Под ногами захлюпала вода. Кое-где в труднопроходимых местах лежали на тропе тонкие бревнышки и связки хвороста.
Миша шел осторожно, и все же один раз нога его сорвалась с накатника и по колено ушла в топь. И едва успел он выдернуть из трясины ногу, как за камышами поднялась и пролетела над головой огромная стая уток.
Сердце Миши взволнованно забилось. «Правду говорил Семен Михайлович», — подумал он, и еще осторожнее зашагал по тропе. Сзади него неслышно двигалась собака, Цыган.
Скоро между расступившимся на обе стороны камышом показалась багряная от зари гладь озера. Архипов дошел до воды и увидал на берегу кучу валежника. Возле нее стоял маленький плотик из березового накатника, перевязанного лычками. Воткнутое в тину, торчком стояло весло. У противоположного берега виднелся небольшой островок, похожий на мохнатую шапку. Все было так, как говорил сосед Миши, старый охотник Семен Михайлович Зернов, несколько лет назад разыскавший это озеро.
Многие годы ходил Семен Михайлович на охоту в Котельников бор, около которого лежало огромное, густо заросшее камышом болото. Весной, вечерними и утренними зорями, слышал охотник, как за частой порослью камыша кипели неисчислимые голоса уток, доносился шум крыльев и плеск воды. Осенью замечал он над болотом большие утиные стаи. По этим признакам понял охотник, что где-то в болоте должно быть озеро. Долго исследовал он топь, и в одно засушливое лето, проложив по болоту тропу, выстелив ее накатником и хворостом, Семен Михайлович добрался до озера. Он увидал темную, похожую на нефть, воду и назвал это озеро Черным. Несколько раз приходилось ему ночевать в камышах, и он рассказывал, как ночами, не умолкая, звучало озеро. В трясинах и над черной водой возникали, умирали и вновь нарождались странные и жуткие звуки: булькала вода, шипели заросли, стонала и тяжело охала топь. А однажды ночью видел он над озером непонятные огни, — они вспыхивали и гасли, медленно двигались над водой, будто невидимые существа искали что-то потерянное, зелеными фонариками освещая гиблые места.
У каждого охотника есть излюбленные охотничьи угодья, о которых он никогда не говорит другим, и Семен Михайлович скрывал, откуда приносит он тяжелые связки дичи. Но с прошлой осени оставил старик охоту: начали болеть у него ноги, стал носить он зимой и летом валенки, двигался с трудом, вразвалку. Миша по-соседски помогал Зернову в домашних делах и любил слушать рассказы Семена Михайловича об его охотничьих приключениях, о жизни и повадках зверей и птиц. В этих рассказах все было необыкновенно: и весенние зори, и летние ночи, и лесные чащи, и топкие болота. Эти рассказы раскрывали перед подростком красоту земли, объясняли многое не понятное ему, и страстно мечтал он быть таким же опытным охотником, как и Семен Михайлович. Поощряя эту страсть, старик давал иногда подростку свое ружье, два-три патрона, и Архипов отправлялся в лес. Был Зернов вспыльчив и, поучая Мишу искусству охотника, критикуя его промахи и ошибки, частенько раздражался и сердито бранил паренька. Но, поучая и рассказывая, не открывал Архипову, куда он сам ходил на охоту, — должно быть, надеялся старик: заживут его ноги, по-прежнему возьмет он ружье и отправится в заповедные места. А сегодня утром, когда Миша вычистил у Зернова коровник, подмел двор и натаскал воды, Семен Михайлович неожиданно сказал:
— Видать, не поохотиться мне больше, отошло мое время!.. — печальная улыбка тронула его губы. — Ушло и не воротится!.. А дни-то теперь — самые охотничьи дни!.. — Внимательно посмотрел на Мишу: — Иди-ка ты, парень, на мое место. Расскажу я тебе, где утиный навадок найти.
Миша не знал, что такое навадок, и старик пояснил ему:
— В конце лета, в самую эту пору, утки сбиваются стаями на каком-нибудь глухом озере. Днем они сидят на нем, а вечером улетают кормиться. Снимаются утки все сразу, а когда начнет рассветать, — по одной, по две, по пятку возвращаются на озеро. Какие раньше насытятся — те и летят на свое наваженное место. Вот это и есть навадок.
Таинственно понизив голос, сообщил, что такой навадок каждый год бывает на Черном озере и что именно оттуда приносил он так много дичи. Он рассказал, как найти тропу к озеру, рассказал о маленьком островке, где построен шалаш, но провести ночь посоветовал на берегу.
— Островок этот вроде кочки, со всех сторон камышом порос. На кочке только шалаш и поместился, да и то сидеть в нем придется сгорбившись — этак-то всю ночь не просидишь... А чуть брезжить начнет — ты к шалашу и плыви.
Семен Михайлович, дал Мише ружье, полтора десятка патронов и, провожая его, напутствовал:
— Ежели что ночью на озере померещится тебе — не бойся. А главное, не теряй головы... Что бы ни случилось — не теряйся. Будешь без толку суетиться — тут тебе и конец!.. — и опять вздохнул:— Эх, отошло мое время!..
...Все это припомнилось Мише, когда сидел он на куче валежника и смотрел, как над озером возникал туман и ночь зажигала звезды. В мутносинем мраке булькала вода, вздыхала топь, что-то тонко попискивало в чащуге и как будто шепот доносился из зарослей. Чудилось: кто-то ходит там, шуршит камышом, приближается к берегу. Цыган дремал, положив голову на колени хозяина, и близость верной собаки уменьшала страх. Как хорошо, что он взял с собой Цыгана! Но иногда собака вздрагивала, приподнимала голову и тихо рычала. Тогда холодные струйки пробегали по спине подростка и сердце начинало сильно колотиться. Успокаивая себя и собаку, он гладил ее и шептал: «Спи, Цыган, никого нет». И Цыган опять начинал дремать. Мише тоже хотелось спать, и дрема туманила сознание. Темная чаща камыша превращалась в кусты ивняка, и Архипов видел себя на берегу речки за дворами села. Он возбужденно рассказывает Семену Михайловичу, как стрелял уток. Старик одобрительно кивает головой и сокрушенно вздыхает: «А мне уж, видать, не поохотиться больше...»
Рычит Цыган, прогоняет дрему. Миша открывает глаза. Над озером лежат пласты тумана, и по-прежнему раздаются вокруг шорохи и вздохи. Ярко горят звезды, но небо на востоке начинает зеленеть.
«Пора!» — Архипов встал и закинул ружье за спину. Поднялась и собака, потянулась, ткнула носом в руку хозяина, словно хотела спросить: «Ну, что мы теперь будем делать?»
Паренек подошел к плоту и шагнул на него. Под тяжестью тела плот опустился и вода плеснула на бревнышки. Подумалось: «Намок, отяжелел... Не потонуть бы?» Цыган тоже хотел прыгнуть на плот, но Миша сердито прикрикнул на него: «Куда? Оставайся здесь!» — и оттолкнулся веслом от берега. Плот закачался, поплыл. Архипов осторожно греб, держа направление на кучку мелких звезд, золотой комариной толкучкой повисших над пластами тумана. Уже не видно берегов, а спереди надвигается что-то огромное, похожее на лиловую гору. Миша знает, что это не гора, а Котельников бор на суходоле, но верилось в необыкновенное и пареньку казалось: озеро расплеснулось морем, а сам он — путешественник, спасшийся после кораблекрушения на утлом плоту. Он подплывает к неведомому берегу, где смутно мерещатся песчаные отмели, деревья и горы. И уже близок берег и оттуда доносятся крики.
Миша перестал грести, прислушался. Где-то в тумане жалобно скулил оставшийся Цыган. Необыкновенное ушло, и уже не горы и песчаные отмели представлял себе подросток, а заросли камыша, и в них — собаку. Ему захотелось успокоить ее, и он крикнул сердито-ласково:
— Молчи!.. Вот я тебе!..
Налетел ветерок, слышно, как зашумел на суходоле лес. Туман над озером колыхнулся и опять недвижимо лег на воду. Из тумана выплыло черное и приближалось к плоту.
«Утка, — подумал Архипов. — Нет, птица не пойдет на человека. Коряга? Нет, плывет, как живая.
Он напряженно всматривался в молочно-сизую мглу.
— Цыган!
Собака ответила радостным повизгиванием, торопливо плыла и, опережая ее, бежали к плоту круглые волны. И вдруг у Миши похолодело во рту и ноги сделались вялыми, будто набитые ватой. «Утопит! — промелькнула страшная мысль. — Полезет на плот и утопит». Заглушая страх, он закричал срывающимся голосом:
— Пошла прочь! Куда тебя несет!
Цыган продолжал плыть, черная его голова совсем близко от плота. Миша замахнулся веслом. От резкого движения плотик накренился и паренек с трудом удержал равновесие. И уже предчувствуя, что сейчас, вот через несколько секунд, произойдет ужасное и непоправимое, бросил веслом в собаку и опять закричал беспомощно и дико:
— На место! Пошла на место!
Цыган полез на плот, сильно наклонив его. Миша шагнул назад, но в это мгновение собачьи лапы соскользнули с мокрого дерева. Черной стеной встало озеро, метнулся в сторону лес, похожий на лиловую гору. Всем своим телом Архипов почувствовал холод, будто провалился в прорубь.
«Тону!.. Ружье!..» — мелькнули мысли. И тут же как будто Семен Михайлович крикнул ему: «Не теряй головы!» Хватаясь руками за плот, он почувствовал, что ружье висит за спиной. Кто-то толкнул его в плечо. Повернув голову, увидал Цыгана. Собака бестолково плавала и скулила. Миша отпихнул ее и забил ногами по воде. Сапоги, наполненные водой, были непомерно тяжелы, ноги с трудом поднимались. Однако он смог навалиться грудью на плот и несколько минут отдыхал, тяжело дыша. Цыган, жалобно повизгивая, забрасывал на плот передние лапы, и на этот раз ему удалось забраться на него. Он встряхнулся, обдав лицо Миши дождем брызг, и перестал визжать. Отдохнув, Архипов опять забил ногами по воде, направляя плот к берегу. Справа надвинулась мохнатая чаща камыша. Около зарослей подросток встал, вода доходила ему по грудь, но сапоги засасывала тина. С трудом выдернув ноги, он лег на воду и, ухватившись немеющими пальцами за стебли, подтащил к ним свое тело. Держась за камыш, начал медленно продвигаться вперед. Чащуга становилась гуще, и в ней уже не было воды. Миша лежал в жирной грязи, затянутой сверху ряской. Ружье, висевшее за спиной, мешало ползти. Он осторожно снял его и, придерживая одной рукой, сгибал в коленях ноги, потом резко выпрямлял их и продвигался на полшага.
Над камышом посерело небо, побледнели звезды, было слышно, как пролетали утки и мягко шлепались в воду. Но Миша не думал об утках. Он устало закрывал глаза, подолгу лежал неподвижно, и тогда ему казалось, что все происходит во сне и что нужно поскорее открыть глаза, чтобы избавиться от этого страшного сна. Но, поднимая тяжелые веки, видел лиловое предутро, чащу камыша, липкую, изузоренную ряской тину и, стиснув зубы, снова продолжал ползти...
Камыш поредел, и Архипов увидал кочковатое болото, белый ствол березки и дальше — высокий сосняк. Он прополз еще немного и встал. Сапоги наполовину ушли в грязь. Миша сделал шаг, потом второй и пошел, шатаясь, как тяжело больной.
Громкий лай раздался впереди: Цыган радостно приветствовал хозяина и возбужденно бегал между стволами.
«Раньше меня выбрался», — удивился Миша и, дойдя до первой сосны, измученный, опустился у ее ствола...
Рассказывая, что произошло на Черном озере, Миша ожидал похвалы: он не растерялся, упав в воду, не утопил ружья и сумел выбраться из топи. Но Семен Михайлович неожиданно рассердился:
— Тебе не охотой заниматься, а с ребятами в бабки играть!
Архипов оторопело взглянул на старика: глаза охотника гневно сверкали.
«Почему он рассердился? — подумал парнишка. — Что плохого я сделал?»
Они сидели во дворе, на ступенях погребицы. На верхней ступеньке лежало ружье. Зернов, сердито сопя, взял его, раскрыл, заглянул в стволы. Ружье было отлично вычищено и насухо протерто.
— Охотник тоже!.. — Семен Михайлович щелкнул затвором. — На кой шут ты собаку брал? Кто же на навадок с собакой ходит? Соображать должен: собака всю охоту испортила бы, бегала бы да скулила в камышах, уток пугала... Нет, видно, рано я тебе ружье доверил!
Миша хотел сказать, что собаку он взял, чтобы не страшно было ночью на озере, о котором сам же охотник говорил как о жутком и гиблом месте, но Зернов поднялся со ступеней и махнул рукой на ворота:
— Ступай! Ступай в бабки играть!
Архипов встал и молча пошел со двора. Было обидно на старика: едва не погиб в топи, а он ругается. Но вместе с обидой возникало в сердце чувство большой утраты: теперь Семен Михайлович не даст больше ружья, перестанет рассказывать о зверях и птицах, о таинственной лесной жизни. Вспомнилось, с какой радостью встретил он сегодняшнее утро и каким необыкновенным и ярким после страшной ночи казалось оно; вспомнились большое багряное солнце, всплывающее из-за туманов, и золотисто-розовые верхушки сосен на суходоле... А сейчас и радость померкла и солнце будто потускнело...
— Вернись! — позвал Семен Михайлович.
Миша продолжал идти.
— Кому говорю?! — повысил голос охотник.
Подросток, потупив голову, подошел к Зернову.
— Небось, героем себя считаешь: из трясины вылез!.. Особо хвалиться тут нечем: настоящий охотник из любой беды должен уметь выбраться. Но плохой тот охотник, который в беду по своей неосмотрительности попадает. Понял? Что брови-то насупил? — старик говорил по-прежнему сурово, но голос его звучал теплее и мягче. — Ты слушай, что старшие говорят, да в каждое слово вникай. Я сорок лет охотился, тебе у меня есть чему поучиться...
Архипов исподлобья посмотрел на Семена Михайловича:
— Сорок лет охотились, а плот вытащить на берег не догадались. Плот-то целый год в воде мокнул, еле держит.
— Скажите пожалуйста! — изумленно всплеснул руками Зернов. — Он еще меня учит! Он не знает, что я с прошлой осени еле ноги волочу, на озеро сходить не мог, — сердито фыркнул: — А ты куда глядел?.. Видишь, плот ненадежен — новый сколотил бы... В Котельниковом бору есть сухие деревца. Наготовь тонких бревнышек, перетаскай на берег — вот тебе и плот. Вот завтра этим делом и займись.
В глазах его заиграла добродушная усмешка:
— А пойдешь на навадок — не забудь ружье с собой захватить... Эх, охотник-охотник!..
