Пришвин М. М.
Весенние рассказы
Воспарение земли
На том южном берегу реки чуть-чуть заметно позеленело, и эта зелень даже отразилась немного у края голубой реки.
Пар от земли наполняет воздух здоровым туманцем, и оттого хвойный зеленый лес за рекой стал голубым. Этот знаменательный пар в народе, с малолетства слышу, называется воспарением земли.
Какое чудесное слово, отвечающее и восхищению, и возрождению, и воскресению, и восклицанию, и всякому весеннему восторгу и радости. Но почему это народное слово как-то еще не имеет законного входа в литературу? В нашу человеческую весну этого года, вместе с целым великим строем утвержденных слов русского языка о весенней радости, утвердим, узаконим и это наше воспарение земли.
Заработал трактор, и я легко нашел его в тускло-желтых полосках за рекой. Грачи слетелись к трактору совершенно так же, как в былые времена слетались к сохе. Только прежде они не торопились и шли, важно переваливаясь, вслед за сохой. Мне кажется даже, что в прежнее время к пахарю они были даже чуть-чуть снисходительны. Теперь трактор скоро идет, и червей из-под него много больше, чем было из-под сохи. Надо грачам очень-очень спешить, чтобы черви не спрятались: грачи за трактором не идут, а подлетывают.
Важность свою грачи потеряли, зато пахарь теперь не плетется в борозде, не ругается поминутно на лошадь, а сидит и, может быть, даже поет.
Тяга
Река в своих берегах. В лесу чуть зеленеют дорожки, везде, как глазки, в полумраке вечера глядят лужицы.
В логу клок сена, как зайчик, сидит: это мое сердце бьется, а мне кажется, будто зайчик водит ушами. Все глядит на меня упорно, и я всех чувствую, и мало того — повеет чем-то знакомым, и уже спешишь сказать себе: «Скорей понимай! А то другой раз того уже не будет — для глухого две обедни не служат!»
И оттого каждый зеленоватый ствол осины мне пахнет сильно листвой под ногами. То же и белый зайчик мне говорит: «Гляди, замечай, а то скоро растаю, и больше зайчиков белых ты не увидишь: останутся в лесу одни только серые».
О том же самом поет мне и дрозд на неодетом дереве, в том смысле поет, что ведь это вечность проходит, а мне, человеку живому, надо успеть этой весной от нее захватить побольше себе и с таким богатством в руках выйти к добрым людям хозяином своего времени.
Вот какая великая мысль охватила меня, что время проходит, а я на перекрестке двух просек у лесного столба стою, как хозяин времени, и выбираю из него самое главное, и это остается со мной навсегда...
Но вот послышался знакомый звук от летящего на меня вальдшнепа. Я вскинул ружье, и все лужицы закрыли глаза, все зайчики ускакали, все сундуки с моими догадками и богатствами захлопнулись.
Не все же вправду думать и думать: делу время, потехе час!
Березы
Бывало мальчишкой до того ждешь весны, до того не терпится, что режешь кору, портишь и портишь березки.
А когда приходит время движению сока, то и так, без пореза, все ясно: если зашумела старая листва под ногой, если закраснелись веточки разные, если заговорили между собой деревья разных пород ароматом своей коры, то значит есть в березах движение сока и незачем портить березы.
Но дело сделано: всюду теперь плачут порезанные березы...
Когда же это кончится и дети не будут портить ножами березы?
Черемуха
Почему это у черемухи почки выходят острыми пиками? Мне кажется, черемуха зимой спала и во сне, вспоминая, как ломали ее, твердила про себя:
— Не забыть, как ломали меня прошлой весной, не простить!
Теперь весной даже птичка какая-то по-своему все твердит, все напоминает ей:
— Не забыть, не простить!
Вот почему, может быть, просыпаясь от зимней спячки, черемуха взялась за дело и вострила и вострила множество злых пик.
— Пики-пики! — предупреждала людей милая птичка.
Но пики черемухи, зеленея, мало-помалу становились больше и больше тупыми.
Дальше мы знаем по прошлому, как у черемухи из пик выйдут бутончики, из бутончиков — ароматные цветы.
Ранняя птичка сядет на яйца, замолчит...
Потом прилетит соловей, запоет.
Вот из-за этого-то молодчика, наверное, черемуха и забудет свое обещание: «Не забыть, не простить».
Дуб
С утра чуть-чуть захмылилось, и ветер шалит. Боялся за май, но все обошлось, день загорелся, все кругом зазеленело, и черный дальний хвойный лес от зелени белых берез поседел.
Орех распускается. Зеленые птички величиной в шляпку обойного гвоздика во множестве, но все-таки редковато расселись по тонким веточкам и остались с распростертыми крылышками.
— Летите, летите! — беспокоит их ветер.
Но листики еще не поднимают тревоги, не знают забот: как сели, так и сидят, невинные и удивленные.
В березах девичник.
Дуб не верит цветам земным и небесным, зеленеющим дорожкам, золотым сережкам ореха и всему, что называется весной.
Еще весной света на белом снегу он оставлял свою голубую тень. Теперь внизу вытаяла его старая листва, и на ней лежала темная тень его корявого скелета. Да, он не верил весне!
И много еще совершится чудес в природе, пока зеленая трава и цветы выбьются из-под его старой листвы, и в цветах ликующей весны старик свою тень похоронит и начнет и сам распускаться.
Тогда в нашем климате природа труд распускания дуба берет на себя и от этого сама холодеет.
— Что-то холодно! — говорят наши друзья.
И другие отвечают:
— Это дуб распускается!
Здоровье
От холода все остановилось, и в особенности это заметно на липах: листья кучками вышли из почек и не расходятся. Но мне так хорошо идти теперь по лесной тропе! Мне кажется, все существа в природе остановились и обратили на меня внимание, и все, советуясь друг с другом, по-своему говорят:
— Подождем старика, пусть он нас догоняет!
Вот почему я всегда так хорошо себя чувствую в майские холода: весна в ожидании меня задерживается, позволяя мне поближе к ней подойти. Есть у меня для молодых своя собственная мысль, и я знаю, не без пользы для себя они меня поджидают.
Мне хочется им сказать, что здоровье человека не в сердце, не в почках, не в корнях, не в листве или спине. Конечно, слов нет, хорошо человеку, если у него все это тоже здорово. Но самая суть чисто человеческого здоровья это, когда его неудержимо тянет сказать что-то хорошее другому человеку, как будто это даже закон: раз мне — то должно быть и всем хорошо!
Если поблизости нет человека, чтобы вместе порадоваться, то один пишет другому письмо или поет ему песенку. Так здоровый человек встречает весну, хотя пусть он на костылях или ему много лет и за молодым бежать он не может.
Это нужно понять хорошо, что при утрате чего-нибудь внешнего в человеческом здоровье образуется внутри его какая-то замена, и часто замена эта ведет его к такому лучшему, что о старом он не горюет и молодым не завидует.
Последние грибы
Капитан-паук
Есть у нас в Подмосковье один дом отдыха в лесах, замечательный тем, что во все стороны от него леса и леса.
Сюда езжу я за грибами с ночевкой и, если погода неплохая, ставлю машину в овраг, в заветрие, и ночую прямо в машине. По этому оврагу весной мчится поток, рассекая все террасы очень высокого берега Москвы-реки.
В этот раз просыпаюсь я рано утром, с первыми лучами, и вижу, как бьются они, чтобы проникнуть в овраг сквозь туман. Все тоньше и тоньше туман, все светлее и светлее, и вот вижу: спешит-спешит паучок на березе и спускается с высоты в глубину оврага, ко мне. Тут, возле машины, закрепил он свою паутину и стал чего-то дожидаться.
Когда солнце подняло туман, дунул ветер вдоль оврага, оторвал паутину, и она, свертываясь, понеслась вместе с паучком до реки, и там повернула на восток, в сторону Москвы. На малюсеньком листике, укрепленном в паутине, капитан-паук полетел зачем-то в Москву.
Так началось это дивное время, когда летит паутина и мы собираем грибы.
Недосмотренные грибы
Дует северный ветер, руки стынут на воздухе. А грибы все растут и растут: волнушки, рыжики, маслята, изредка все еще попадаются белые.
Эх, и хорош же вчера попался на глаза мухомор! Сам темно-красный и спустил из-под шляпки вниз вдоль ножки белые панталоны, и даже со складочками. Рядом с ним сидит хорошенькая волнушка, вся подобранная, губки округлила, облизывается, мокренькая, умненькая.
А масленок масленку рознь: то весь дрызглый, червивый, а то попадется такой упругий и жирный, что даже из рук выскочит, да еще и пискнет.
Вон стоит моховичок: вырастая, он попал на прутик, тот разделил шляпку и сделал гриб похожим на заячью губу.
Один большой гриб стал, как избушка, спустил свою крышу почти до земли — это очень старая сыроежка.
Придут скоро морозы, все завалит листвой, и сколько в лесу останется грибов недосмотренных, и жаль, что просто так пропадут и никому не достанутся.
Грибы тоже ходят
В осиннике до того теснит осинка осинку, что даже и подосиновик норовит найти себе елочку и под ней устроиться посвободней.
Вот почему, если гриб зовется подосиновиком, то это вовсе не значит, что каждый подосиновик живет под осиной, а подберезовик живет под березкой. Сплошь да рядом бывает, что подосиновик таится под елками, а подберезовик открыто сидит на поляне в еловом лесу.
Осень глубоко продвинулась. Еловый подрост осыпан золотыми монетками берез и красными медалями осин.
В лесу ведь и в солнечный день сумерки, а тут еще нападала листва и скрывает от глаз серые, красные и желтые шляпки грибов.
— Есть грибы? — спросил я маленькую дочь лесника.
— Волнушки, рыжики, маслята.
— А белые?
— Есть и белые, только теперь начинает холодеть, и белые переходят под елки. Под березками и не думайте искать, все под елками!
— Как же это они так переходят, видала ты когда-нибудь, как грибы ходят?
Девочка оторопела, но вдруг поняла меня и, сделав плутовскую рожицу, ответила мне:
— Так они же ночью ходят, как их мне ночью увидеть? Этого никто не видал.
«Плюшевые» дамы
Наша местность в Подмосковье та самая, где дуб после долгих поисков, наконец-то, нашел липу, и есть такие уголки в наших лесах, что почти сплошь дуб да липа. Осенью жалко бывает дуба — липа опадет и стоит голая, а он еще держится. Зато весной липа стоит уже зеленая, а он в зимней спячке.
Сейчас чудесное время, когда липа облетает и появляется драгоценный для солки гриб, любимый всем нашим народом, гриб-рыжик. Кончаются белые грибы, но мне посчастливилось, и я набрал их целую корзинку. Выйдя на просеку, я увидел, что на ней Тузик сидит, и это значило, что кто-нибудь пришел сюда за грибами из дома отдыха. Его избаловали отдыхающие, он разжирел, и когда кто-нибудь идет в лес, он непременно для моциона провожает их.
Скоро я увидел, что Тузик караулит двух старушек: одна боевая, энергичная, другая — тургеневская, усадебная, со следами былой красоты, в лиловом плюшевом пальто, в таком же капоре. Обе они с большим трудом приплелись и пытаются найти грибы, и непременно белые, хотя теперь время волнушек и рыжиков.
Листик за листиком падают на лиловый капор когда-то очень красивой женщины, может быть, знаменитой певицы или актрисы.
Проходя мимо старушек, я нарочно перевесил свою корзинку с одного плеча на другое, им напоказ, и когда поравнялся, поклонился им.
Они очень обрадовались.
— Где вы нашли столько белых грибов?
— Это случайность, — ответил я, — белые грибы кончаются.
Грустно повторили они за мной:
— Кончаются!
Листик за листиком падают на лиловый плюш. Мне стало жалко старушек.
— Не горюйте, — сказал я, — через какие-то шесть месяцев на этих голых ветвях острые почки будут прокалывать бирюзовое небо. Вы приезжайте тогда, и я проведу вас на те места, где у нас подснежники, потом будут фиалки, а там и сморчки.
Старушки с удивлением глядели на меня, и у них все было написано на лицах: они решали трудный вопрос о том, кем бы я мог быть.
— Вы здесь живете? — спросила меня пытливо энергичная.
— Да, — ответил я, — здесь живу и местность хорошо знаю.
Энергичная кивнула головой, удовлетворенная: я — местный простой человек. Но плюшевая, наверно, хотела, чтобы я был человеком ее круга. Она лукаво спросила меня:
— Как же вы достаете себе здесь в глуши продукты?
— Очень просто: езжу в Москву на машине.
— Вы держите машину и шофера?
Скажи я одно только «да», и я был бы принят равным в общество плюшевых дам, но я ответил:
— Нет, зачем мне держать шофера — я сам шофер.
Загадка личности моей была решена: я просто служу у кого-то шофером и могу быть полезным без всяких церемоний.
— Милый мой! — сказала обрадованная энергичная дама. — Вы не проведете ли нас на то место, где растут белые грибы? Мы вам...
— С удовольствием, — поспешил я ответить.
У меня оставалось одно недосмотренное мною сегодня местечко, и я повел туда старушек на счастье.
Под ногами шумела желтая листва, и так радостно было чувствовать в аромате тления под голыми вершинами лип, что всего через шесть месяцев новые листья опять сядут на свои места и каждая одетая липа в прежней форме своей будет дожидаться времени, когда оденется дуб.
Наши дела
Хватил первый мороз, но с неба откуда-то капает. На воде большие капли становятся пузырями и плывут вместе с убегающими туманами вниз по реке. Так Москва-река умывается.
Долго стоял я у воды, раздумывая о своих зимних делах, и когда оглянулся, увидел: рядом со мной, тоже у воды, сидит куличок, и тоже задумался о своем далеком пути. У меня дела в городе, у него свои дела в теплых краях.
Поздняя осень
Возмущение на хозяина
Хорошо в лесу тому, кто только о себе думает: как бы ему тут подышать, отдохнуть, успокоить себя! Но если кто-нибудь выйдет из себя и примет к сердцу своему человеческому жизнь самих деревьев в лесу, сейчас же у него зачешется рука, чтобы вмешаться в это неразумное хозяйство.
И когда пройдет возмущение, и одумаешься, и вспомнишь, что нет тут хозяина и что все само собой складывается от ветра, влаги, земли и солнца, так еще хуже становится, и еще больше захочется вмешаться в дело природы и вывести всю эту лесную жизнь на человеческий путь.
Горбатый лес
Трудно сказать, кто больше виноват в том, что лес вышел горбатым — ветер или поток.
Весной вниз к реке между холмами мчался поток, и он мог погнуть вперед березки, впустившие в землю цепкие корни. Летом, когда между холмами на месте потока вырастают цветы, ветер всегда этой лощиной продувает лес, — может быть, это он пригнул молодые березы вперед?
Трудно сказать, ветер или поток это сделал, но только сами светолюбивые березы в стремлении своем к свету оказались сильней и воды и ветра: в конце концов, они справились со стремящими силами — и пусть горбатые! — поднялись высоко вверх!
Елка
Чем выше поднимается дерево, тем и крылышки-ветки постепенно поднимаются, как будто собираясь по воздуху с силой ударить, вырвать дерево и унести его к солнцу.
А самые верхние крылышки совсем высоко поднимаются, и на самом верху пальчик елки показывает направление вверх...
Елка и дуб
Гнались они друг за другом, елка и дуб, вверх к свету, кто кого перегонит.
Не по радости или жадности, или вольности, или гордости затеяли они этот гон, а по смертной нужде: кто раньше высунется в светлое окошко, тот собой и закроет его и сойдется вершиной кроны с другими деревьями как победитель.
А все, кто останется под пологом в полусвете, те и будут чахнуть всю жизнь.
Вот почему они и гнались, и тянулись вверх, елка и дуб, изо всех своих сил.
Терпение елки
Каждый листик у березы трепещет, отрывается, улетает... Но какая бы ни была буря, еловая иголка не пошевельнется.
Береза гнется, каждая ветка ее хлещет по елке, стараясь ее забить. Это мучит елку, но теневыносливое дерево выносит и эту беду, и ветру не отдается бездумно: ни одна иголочка не пошевельнется от бури, и только ветки-крылья, покачиваясь, как бы спрашивают друг у друга: как же дальше нам быть?
Опушка леса
Кому в лесу жить хорошо, — это тем высоким деревьям, какие господствуют и верхушками стоят на свету. Но каким деревьям лучше всего, кому жизнь — не жизнь, а сплошная масленица, — это тем, кто стоит на опушке.
У тех деревьев ветки всегда купаются в свете, и у них даже задние ветки повернулись сюда, протянулись к свету, как руки.
Это на свету стоят семенные деревья, и семенами их лес движется по земле.
Белые мухи
Сегодня хватил мороз -8°. Солнце, открытое на все небо, и душа отвечает вся вполне великому торжеству.
А началось это в прошлую ночь.
Со дня на ночь и всю ночь моросил мельчайший дождь, а к утру пошел снег — первый зазимок. Подмерзшие капли обращались в дождь, а на северной стороне ветерок сдувал снег: на юге шел дождь, на севере — снег.
Пауки, не ожидая мороза, везде развесили паутины свои на черных мух, а полетели белые и наполнили их тяжело, как гамаки.
Ночная колокольня
Ночной снег отяжелил ветви деревьев, и теперь снег медленно расходился каплями по веткам, и они понемногу поднимались. Когда к вечеру стало холоднеть, то мороз прежде, конечно, заморозил все капли, а из-под снега на ветках они все еще выбегали — живая капля на замерзлую, — и тут все сами замерзали, удлиняя сосульки. Мороз остановил тающий снег, когда все дерево успело покрыться маленькими звонкими сосульками.
Утром лесная поляна стала наполняться светом, в лучах солнца чудесными подарками засверкали елочки, и ветер-звонарь заиграл на своей лесной колокольне.
Будущее
Листья опали с деревьев, но почки будущих листьев, будущей жизни определились, и на каждой почке сверкает большая капля.
Замерзает река
Вчера день прошел, как полносолнечный, и вечером встретился с полнолунием.
Женщины спускались с берега за водой и повторяли друг другу:
— Речка наша замерзает.
С утра ледяные искорки, вспыхивая, складывались в тонкие льдинки, и потекло, как ледоход, по реке «сало».
Земля и вода не верят обещаниям солнца, и даже в самый полносолнечный день в тени и на северных склонах белые пятна снега не проходят, и — подумать только! — при стольких-то градусах тепла и в ярких лучах солнца плывут по реке, не переставая, тонкие прозрачные льдинки, образующие потом лед.
Идет где-то человек в сапогах, и мерзлая сухая земля бунчит под его ногами.
Замерзает земля!
А у мостика ледяным «салом» забились все пролеты, кроме одного — на той стороне реки, — и туда, в единственный, валит все «сало».
Замерзает река!
