Холостов В. Г.
Гори-гори: до зари еще далеко!
С рогульки свешивается над огнем старый, помятый котелок. Теперь он закопчен, а тогда бывало все котелки в роте сверкали, как огонь: строгим был, помнится, ротный старшина.
Закипает в котелке чай — душистый, густой.
Егорыч подбрасывает в костер горсть сухих веток.
Они начинают трещать, стайка оранжевых искр разбрасывается в стороны, горьковатый дым столбом поднимается вверх. Обуглившиеся хвоинки падают прямо в котелок, плавают на задымившейся поверхности черного, похожего на деготь напитка. Егорыч бросает в котелок несколько темно-зеленых листиков брусники: от них чай становится еще ароматнее. Мы пьем его не торопясь и все же обжигая губы.
Медленно догорает костер. Раскаленные угли червонным золотом тлеют теперь перед нами. Кавказские охотники жарят на таких углях фазанов, насадив их, как шашлык, на кизиловые прутья; политый соком дикого граната, такой фазан, говорят, особенно вкусен.
Синие огоньки пробегают еще по тускнеющим углям. Костер кажется ворохом темно-красных рубинов. Его закрайки покрываются голубыми лепестками пепла.
Всегда милы нам веселые, живые огоньки костра. На фронте, укрытый от врага плащ-палаткой, костер напоминал бойцу былые мирные дни, охотничьи ночи в лесу, тепло родного камелька. А сейчас смотрю на него и вспоминаю робкий костер бойцов, протянувших к огню иззябшие, усталые руки. И там, за Одером, и здесь — одинаково постреливают, посвистывают охваченные огнем ветки. И там и здесь, прежде чем погаснуть, на мгновение ярче вдруг вспыхнут потемневшие угли, и в последний раз пробегут по ним синие язычки...
Егорыч встает, ощупью находит кожаный охотничий патронташ, не торопясь перепоясывается им. Если понадобится, он также спокойно затянет на поясе подсумок и закинет за плечо боевую винтовку.
На востоке желтеет узкая полоска зари.
Я нагибаюсь за котелком: он еще может пригодиться...
Егорыч трогает меня за плечо и выразительно подымает палец.
Долго вслушиваемся в чуткую предутреннюю темноту.
— В самую пору, — шепчет Егорыч. — Вот-вот заиграет глухарь.