Cayлин П.О.
Искусство манить лисиц
По первой пороше я тропил русаков в привольных полях Калининской области.
Пушистый снег слегка покрывал восковые жнивья. Солнце оранжевым шаром сквозило в сизых облаках. Погода была мягкая, тихая. Зайцы крепко лежали на пашнях, подпускали, на близкий выстрел.
В этот ноябрьский день мне посчастливилось познакомиться с интереснейшим старым охотником, большим мастером добывать лисиц на манок.
Возвращаясь под вечер с охоты, я увидел на опушке леса старика огромного роста, с широкой грудью, с вьющимися белыми волосами. Серебряная борода почти закрывала его широкое лицо. Дед сидел под березой, на пне, вкусно дымил трубкой. На коленях деда лежала двустволка, а у ног — четыре пышных, ослепительно красных шкурки лисиц-крестовок.
— Здравствуйте! Удачно, видимо, поохотились? — сказал я, приподнимая шапку-ушанку.
— Не пожалуюсь, поохотился знатно, — с улыбкой ответил дед. Из-под его усов блеснули белые, юношеские зубы.
Я снял рюкзак и, осматривая свежеснятые шкурки лисиц, полюбопытствовал:
— Как вам удалось перехитрить этих осторожных зверюг? С гончей или другим способом?
— Один на один, — ответил дед, внимательно глядя на меня. — На хитрость — есть хитрость. Бью лисицу на манок...
Я развязал рюкзак, показал деду трех красавцев-русаков, достал флягу с настойкой, походный алюминиевый стаканчик и закуску.
— Как, дедушка, усталость будем вышибать?
— От одной не откажусь, а от второй — воздержусь! — ответил он, поднимаясь с пня.
Мы поздравили друг друга с полем.
Дед оказался словоохотливым и приветливым и по дороге в село много рассказывал о себе.
Звали его Калистратом Терентьевичем Бородулиным.
— Односельчане зовут меня просто, Бородулей, — усмехнулся он, — бритва сроду не трогала моих щек.
Калистрат Терентьевич, знатный охотник-значкист, был постоянным бригадиром в местном колхозе. Он был мастером на все руки: плотничал, чинил тару, телеги, хомуты, сбрую. Зимой добывал пушнину.
Бородуля обладал огромнейшей физической силой. Уже шестидесятилетним стариком он выиграл у односельчан пари: из овина в зубах отнес в амбар за четверть километра мешок пшеницы.
Однажды в лесу он вплотную набрел на медведицу с тремя медвежатами. Защищая детенышей, медведица-мать бросилась на него так молниеносно, что Калистрат Терентьевич не успел снять с плеч двустволку. Выхватив из-за пояса нож, в рукопашной схватке он победил разъяренного зверя. Пострадали только дамасковые стволы ружья: медведь сорвал ружье с плеч и согнул стволы в дугу. Колхозные ребятишки долго забавлялись с медвежатами, пущенными в изгородь на животноводческой ферме.
Вся округа знала и уважала деда за справедливость, честность и трудолюбие; молодые охотники учились у него охотничьей науке. Никто не мог лучше Калистрата Терентьевича выследить зверя, отыскать берлогу медведя, подвыть волков, подманить утку, тетерева, рябчика. По приманиванию же лисиц старик не имел соперников. До полсотни и больше лисьих шкур сдавал он на пушную базу за охотничий зимний сезон.
В зимние вечера в теплую избу Калистрата Терентьевича нередко собиралась охотничья молодежь. Одни приходили посоветоваться, другие — просто послушать деда: он очень увлекательно рассказывал о своих охотничьих приключениях.
Особенно интересными были его рассказы об охотах на медведей, волков и лисиц. Медведя он сажал на рогатину, волков подвывал и в лунные ночи стрелял из засады. Лисиц приманивал, подражая крику зайца и писку мыши.
— Золотой дед, — отзывались о нем колхозники.
Я переселился в избу деда. Первое, что мне бросилось в глаза, это — книжная полка с охотничьей литературой.
Весь свой месячный отпуск посвятил я изучению охоты на лисиц с манком.
Однажды за самоваром, в присутствии нескольких молодых охотников, дед так говорил об охоте на лисиц:
— Лисицу считают самой хитрой и умной из всех наших зверей, но это не совсем верно. Волк хитрее лисицы, а медведь умнее всех прочих зверей. Только волков и медведей мы реже видим и потому хуже знаем их образ жизни. Лисица селится ближе к жилью человека. Она хорошо знает человека, потому нередко и оставляет в дураках нашего брата-охотника. Без обмана ее один на один не возьмешь.
Дед обвел взглядом сидящих на скамейках колхозников, и я заметил, что его умные карие глаза еще не потеряли блеска, свойственного сильным, страстным натурам.
Он продолжал:
— Но перехитрить лисицу человеку ничего не стоит, если он изучил ее повадки. Только первому бы разглядеть ее на мышковании. Ежели она тебя не успела обнаружить, это — твоя лисица. Ну, а заметила — прощайся, ищи другую: ни на какой манок не пойдет, чутье у лисицы чистое. Приближение человека она узнает чаще всего по слуху.
Кое-кому из молодых охотников показалось странным, что у лисицы зрение хуже, чем слух. Но Калистрат Терентьевич привел такие вразумительные доводы, что все с ним согласились. Он рассказал, как примечал мышкующих лисиц в открытом поле, где не было ни одного бугорка и кустика, и зверь все же набегал, как говорится, прямо на ствол, не замечая его. Но достаточно было чуть кашлянуть или неосторожно, при взводе, щелкнуть курком, как лисица издали сворачивала в сторону.
— Зрение у лисицы хотя и хуже, чем слух, но тоже превосходное, — замечал дед. — Если вам придется манить лисиц в открытом снежном поле, маскировка должна быть самая тщательная: белый халат с капюшоном, белые валенки и белые перчатки. Ни малейшего движения стволами нельзя позволить себе, иначе лисица только хвост покажет.
— А сколько раз нужно дунуть в манок? — спросил один молодой охотник.
— Два, в крайности не больше трех раз, если верещать по-зайчиному, иначе зверь быстро смекнет, что это кричит не заяц, а кто-то подделывается под него. Другое дело манить по-мышиному, когда зверь находится ближе, чем в ста пятидесяти шагах. Тогда можно играть губами или манком и почаще.
Калистрат Терентьевич открыл ящик стола, вынул маленький манок и, передавая мне, сказал:
— Учись нехитрой премудрости. Пальцем и губами манить лисиц научу позднее, — это наука более сложная, чем в дудочку играть.
Меня окружили молодые охотники: всем хотелось взглянуть на диковинный инструмент, при помощи которого можно перехитрить лисицу.
Это была маленькая, в вершок, дудочка, выточенная из черного дерева; она развинчивалась на две части. В задней половине дудочки был укреплен свинцовый пищик.
Я передал манок деду, попросил его показать, как им пользоваться. Дед дунул в трубочку, попеременно четвертым и пятым пальцами правой руки полузакрывая и открывая раструб. Полились необычные звонкие «мелодии»: «Уа! уа! уа-а!» Крик подстреленного зайца огласил избу.
Когда дед дул в открытый раструб, не закрывая его пальцами, манок издавал совершенно иной, тончайший звук, схожий с писком мыши.
— Здорово у вас, дедушка, получается! — восторгался юный охотник Ваня Крылов, рассматривая манок.
— Но где достать такой пищик? — спросили сразу несколько голосов, — ведь в продаже их нет?
Вместо ответа, Калистрат Терентьевич поднял указательный палец правой руки так, чтобы все видели. Затем плотно сложил губы, поднес к ним кран пальца, у самого нижнего сустава, — той стороной, которая от ладони Прилегает к среднему пальцу, — слегка захватил губами кожу того же указательного пальца, и в избе снова полились звуки, напоминающие крик подстреленного зайца. Только в отличие от манка слышалось не «уа! уа! уа!», а «кнээ! кнээ! кнээ!». Но и те и другие звуки одинаково напоминали крик зайца.
— Вот вам и натуральный манок, — сказал дед. — У кого есть упорство и терпение, тот научится владеть им в несколько дней.
Молодые охотники начали наперебой подражать крику зайца и писку мыши.
— Лисица идет и на утиный манок, — добавил дед и, согнув пальцы в кулак, к изумлению всех, «закрякал» уткой и «зашарпал» селезнем.
Десятки вопросов задавали молодые охотники Калистрату Терентьевичу, и на все вопросы получали точные и ясные ответы.
Он пояснял, например, что лисица при первых заморозках облюбовывает жнивья для мышкования, рано утром и к вечеру упорно посещает свои «охотничьи» участки; что, питаясь большей частью мышами, она истребляет не мало и дичи, нанося известный вред охотничьему хозяйству; что осенью и зимой она питается и растительной пищей — ягодами, листьями, свеклой, вплоть до падали и сыромятного ремня. Однако вред, наносимый лисицей, окупается истреблением грызунов и ценностью шкурки.
— А как охотиться с манком? — спросили деда.
Дед сделал паузу, набил трубку и ответил:
— Самое важное при охоте с манком — скрадка и маскировка. Ни в коем случае не следует манить напуганную лисицу. Всегда надо также помнить, что зверь идет только против ветра и потому охотник должен быть в тылу у зверя, двигаться и скрадывать против ветра. Иначе лисица учует и услышит на большом расстоянии и дело будет испорчено: не пойдет на вас зверь.
Много интересного и полезного услышали мы в тот вечер от опытного зверолова. Дед советовал выбирать такое место для засады, откуда охотник все время мог бы видеть зверя. Советовал он также обзавестись биноклем, при помощи которого можно издалека «подозрить» лисицу.
Я спросил Калистрата Терентьевича, где лучше устраивать засаду.
Дед ответил:
— Хорошо залегать за бугорком, в лощинке, около камня, а еще лучше — за небольшой ветвистой елочкой. Утром и днем, когда светло, нужно укрываться особенно тщательно. Зверь тогда особенно чуткий и осторожный. Вечером, в особенности в сумерки, лисица смелее идет на манок.
— А какая лучшая погода для охоты с манком?
— Полуясное и ясное небо, небольшой ветер с низовой поземкой — самое золотое время для охоты с манком. В такую погоду зверь не боится следов и смело идет на манок. При морозе свыше 15° коченеют руки, ноги, а скрипучий снег отпугивает зверя...
Охотники начали расходиться, и на улице долго слышалось фальшивое верещание зайцев.
Когда все ушли, Калистрат Терентьевич, залезая на лежанку, сказал:
— Завтра пойдем за лисицами.
На рассвете двинулись в путь.
Заря загоралась медленно. Западный ветер чуть пошевеливал макушки низкорослой ольхи. Мы остановились на опушке леса. Дед надел на себя маскировочный халат, я накрыл грудь домотканной льняной простыней, завязал на спине узлы.
— Садись туда, за ту елочку, и спокойно жди. Появится на поле лисица, мани по-мышиному и будь готов, — сказал дед и, перейдя овраг, скрылся в кустарнике.
Я всматривался в тусклую еще белизну полей, напрягая зрение и слух, но ничего не видел и не слышал.
Вот первые лучи солнца скользнули по макушкам заиндевевших кустарников, и все вокруг зарозовело и заискрилось. В противоположной стороне, за оврагом, на краю кустарника раздалось знакомое:
— Кнээ! Кнээ! Кнээ!
«Дед пальцем манит лисицу, — подумал я. — Но где же лисица? Почему я ее не вижу?»
Я осматривал каждый бугорок, каждый пучок травы, возвышавшийся из-под снега.
А, вот где она, красно-рыжая плутовка! Лисица почти ползла по сухой траве, против ветра, то останавливаясь и вытягиваясь в струну, то пригибая острую мордочку к снегу.
Тихонько я стал дуть в раструбок манка, не прикрывая его пальцами. «Ци, ци, ци!» — послышалось в тихом морозном воздухе.
Лисица остановилась, приподняла уши. Это — верный признак, что она расслышала манок. Затем зверь резко повернул против ветра в мою сторону, затрусил почти рысью. Я крепко сжал в руках двустволку. Еще тридцать-сорок шагов, и дед сможет поздравить меня с полем.
Прогремел выстрел, только не мой. Дед опередил меня. Но почему же побежала лисица? Я вскочил на ноги...
Дед вылез из оврага, держа за задние лапы здоровенного, лимонного цвета, лисовина.
Значит, он подманил и свалил другую лисицу, а моя, потревоженная выстрелом деда, ушла.
Поздравил дедушку с полем, рассказал, как из-за его выстрела упустил лисицу... Он улыбнулся:
— Дело поправимое. Теперь ты будешь стрелять.
Не прошло и часа, как лисица лежала у моих ног.
Перевалили овраг, и на снежном поле увидели еще одну мышкующую лисицу. Она смешно прыгала, высоко подбрасывая свою толстую, рыжую «трубу». Быстро залегли за бугор, дед трижды проверещал по-заячьи. Через несколько секунд он дважды повторил крик зайца. Лисица навострила уши, медленно поползла в нашу сторону. Шагов за полтораста она остановилась. Дед запищал по-мышиному, лисица быстро побежала к нам. Шагах в сорока она остановилась. Я взял ее на мушку, но дед шепнул:
— Не бей в грудь! Жди, пока повернет голову, и бей в шею. Грудь — не убойное место.
Когда лисица повернулась боком, я нажал спуск. Зверь остался на месте.
Дед первый подошел к зверю, осмотрел его зубы и сказал:
— Двухгодовалый самец. Угодил под самое ухо. Поздравляю!
Больше лисиц на этом поле не оказалось. К полудню мы двинулись в густой ельник, подсчитали входные и выходные следы. Два входных следа подсказывали, что в ельнике залегли две лисицы.
После получасового отдыха дед, учтя направление ветра, поставил меня на входном следу зверя, за елочкой, а сам встал шагах в пятидесяти от меня. В морозном воздухе опять раздался «заячий» крик, коротко повторенный через четверть минуты.
Я стоял не шевелясь, зорко оглядывал поросль ельника. Прошло не более двух-трех минут, и из небольшого овражка крадучись выбралась лисица. Она была уже в шестидесяти шагах, когда я не выдержал и кашлянул в шапку: хронический трахеит испортил все дело. Лисица прыгнула в сторону, я послал ей вдогонку заряд нулевки и пропуделял начисто.
Дед покачал головой, рассмеялся и махнул рукой.
— Жить зверю суждено! С кашлем и у меня не раз так получалось.
Стропив на пашне молодого цвелого русака, мы еще до заката солнца вернулись в деревню.
Отдохнув несколько дней, двинулись мы километров за пятнадцать на Новожизненское поле, где было много лисиц.
По пути Калистрат Терентьевич рассказывал некоторые интересные моменты из своей охотничьей практики.
— В чем, по-вашему, заключается хитрость лисицы? — спрашивал он, и сам отвечал: — Хитрость ее заключается в том, что она труслива, а потому и очень осторожна. А превосходный слух и хорошее зрение дают ей возможность прекрасно разбираться в обстановке и нередко перехитрить даже опытнейшего охотника.
— Но иногда, мне кажется, лисица бывает чересчур «наивной», — высказал я свое предположение и привел такой случай: — Однажды я охотился в Подмосковье с гончей на беляков. Гон моего костромича Буруна слышался все ближе и ближе. Я стоял в еловом лесу и был готов принять зверя. В это время под толстым стволом ели, на снегу, я заметил рыжее пятно. Пятно оказалось лисицей. Лисица подняла голову и тут же снова ее опустила, а она была от меня в каких-нибудь двадцати пяти шагах и слышала могучий голос Буруна. Лисица была убита наповал. Что это — хитрость или глупость? — спросил я Терентьича.
— Хитрость, — ответил дед. — Лисица решила не вставать, полагая, что вы ее не замечаете, а собака, гонящая зверя, — проскочит мимо...
Дед тут же поделился своими наблюдениями над лисицей.
— Однажды, идя на лыжах по глубокому снегу, в низине, среди поля, я заметил лисицу примерно в двухстах шагах от себя. Она что-то выкапывала из снега и меня не замечала. Воспользовавшись этим, я остановился и присел на лыжу (я был, как и сейчас, в белом халате). Ложиться в рыхлый снег мне не хотелось, а сидя приманить лисицу я не рассчитывал. Когда лисица подняла голову, она долго смотрела в мою сторону, затем тихим шагом направилась прямо ко мне и в шестидесяти шагах села и долго разглядывала меня. Я выждал, когда она дала бок, и двухнулевка свалила ее в снег.
— Это была глупость со стороны зверя, — сказал я.
— Нет, любопытство. За человека лисица издали не могла меня принять, а возвышающийся над снегом белый предмет заинтересовал ее.
На мой вопрос, какая это была лисица — старая или молодая, Калистрат Терентьевич ответил:
— Годовалый самец красной окраски.
Солнце уже снизилось и разноцветные облака легко плыли над бором, когда мы выходили на Новожизненское поле. Ветер крепчал, предвещая изменение погоды.
За несколько дней тренировки я уже не только владел манком, но и научился губами подражать мыши; «верещать» же по-заячьи при всем старании не мог.
Остановились на опушке ельника. Перед нами расстилалось снежное поле с овсяными жнивьями. Решили разъединиться. Дед дал мне свой манок. Я остался у стены леса. Дед ушел в поле.
Перед самым закатом солнца я услышал частое стрекотание сорок, порхавших над макушками елей; присев за кустом — по неопытности спиной к лесу, — трижды крикнул по-заячьи в манок деда. Крик сорок усилился. Не прошло и минуты, как слева, почти из-за моей спины, выскочила небольшая лисица и стала в метре от ствола ружья, которое я держал на коленях. Я вскинул ружье, и лисица ошалело шарахнулась в сторону. Заряд нулевки настиг ее на двадцатом прыжке.
— А это что — глупость или хитрость? — сказал я деду, вернувшемуся в сумерках с большим лисовином.
— Это оплошность и глупость молодого зверя, — весело засмеялся дед. — Шла она на вас против ветра, но как чутье ее подвело — попробуй тут объяснить... Сидеть же спиной к лесу, когда ветер с поля на лес дует, я все же не советую, — сказал поучительно дед.
— А вы как взяли этого хитреца? — спросил я Терентьича, показывая на лисовина.
— Нежданно-негаданно, — ответил он. — Залег за бугор, вблизи оврага, долго оглядывал поле и ничего не видал... Дай, думаю, поманю. Проверещал три раза, смотрю, из оврага здоровенный зверюга прет прямо на меня. В восьмидесяти шагах остановился как вкопанный... Тогда я поднял из-за бугорка два пальца руки в перчатке и пошевелил ими так, как шевелят зайцы ушами. Лисица приблизилась еще шагов на двадцать и, учуяв меня, повернула в сторону, но больше трех шагов не прошла: дублет был, как видите, удачен. А бил раз за разом потому, что лисица эта крупная и даже нулевкой на шестьдесят шагов одним выстрелом я бы ее не уложил.
Лисовин был действительно огромных размеров, сильно ожиревший и без передних зубов. Когда снимали с него шкуру, дробины разных размеров так и сыпались на пол из его ляжек.
— Бывал в переделках не раз, а все-таки сплоховал, — сказал дед, натягивая шкурку на принесенную из леса палку-развилку.
Пять дней охотились мы в окрестностях села Новожизненского. Домой вернулись с богатой добычей: у деда в мешке было пять лисьих шкур, у меня — две.
Дома, за чаем, я сказал деду:
— Вы научили меня охотиться с манком. Я тоже хочу вам показать, как и чем приманивать лисиц к месту отстрела.
Калистрат Терентьевич насторожился и, недоверчиво взглянув на меня, ответил:
— Ну-ну, посмотрим, что это такое... Добычливее способа, чем с манком, никто еще не придумал.
Я вынул из саквояжа баночку, открыл и подал деду. Дед, понюхав, заметил:
— Вроде, как бы медом попахивает?
— Меда тут нет. В этой смеси есть семена пажитника, имеющего в себе холестерин, пахнущий печенью, — пояснил я. — Этой приманкой заманишь лисицу куда угодно...
— Непонятно, чем может облегчить охоту с манком эта пахнущая смесь?
— А вот сходим завтра на новые места, где лисиц мы еще не стреляли, — и тогда увидите!
Утром мы встали на лыжи и снова двинулись на новые места. Весь день падал мелкий сухой снег, мела поземка и следы зверей были незаметны. К вечеру небо прояснилось. Легкий морозец слегка пощипывал щеки.
Я достал из рюкзака приманку, пропитал ею кусок припасенной пакли, привязал ее к бечевке, а последнюю — к палке. Пробежав на лыжах добрые два километра, я прервал потаск в глубоком овраге.
Дед замаскировался у начала потаска за елкой, а я лег за бугорком, почти в конце потаска. Все поле было нам видно как на ладони.
Вскоре я заметил в бинокль выходящую из лесу лисицу. Она шла низинкой, почти в километре от деда. Калистрат Терентьевич, как потом выяснилось, не мог ее заметить: заслонял мелкий кустарник.
Лисица наткнулась на пахучий след потаска и зигзагами направилась к деду. Он ее по-прежнему не замечал. Вскоре из оврага, пересекая потаск, тихо поползла вторая лисица. Я трижды дунул в дедовский манок, и лисица, навострив уши, большими махами побежала ко мне. Через несколько секунд она недвижно алела на снегу.
После выстрела я продолжал по-прежнему лежать, следя за движением первой лисицы. Она стояла и слушала. Я тут же повторил верещание зайца. Зверь направился в мою сторону мелким шажком. Не выдержав, я выстрелил шагов на восемьдесят, и лисица, задрав трубу, помчалась в овраг.
Смеркалось. Я подобрал добычу и проверил следы лисицы, убежавшей в овраг. По обеим сторонам следов вспыхивали пятна крови. Навстречу шел Калистрат Терентьевич. Я объяснил ему случившееся.
— Утро вечера мудренее, — неопределенно сказал он.
Утром мы нашли эту лисицу застывшей у самого отверстия норы.
На следующих охотах мы упростили способ прокладывания пахучих следов — смазывали пахучей приманкой лыжи и разбрасывали по краям лыжниц мелкие кусочки лисьего мяса, слегка пропитанные той же приманкой. На наши пахучие следы лисицы нередко натыкались еще в лесу или кустарниках и выползали на опушки леса. А нам только и нужно было заметить зверя, — манок уж сделает свое дело: заставит лисицу бежать на нас.
Дед сильно заинтересовался пахучими приманками.
— Жаль, что таких пахучих приманок у нас в продаже нет, — сетовал он.
Перед отъездом я оставил ему рецепт приманки: сливочного несоленого масла 96 граммов, анисового — 0,3 грамма, греческого фенума (пажитника) — 3 грамма, мускуса бобра или кабарги — 0,7 грамма.
Постепенно я отлично научился без манка верещать по-заячьи и подражать губами писку мыши. В первое время, признаться, нелегко давалась мне эта тонкая и хитрая механика звуков. Много было неудач, досадных промахов, непростительных ошибок. Не раз, пролежав часами в снегу, в метель и мороз, я возвращался домой с пустыми руками. Но чем упорнее изучал я лисьи повадки, чем более совершенствовался в чистоте звуков приманивания, тем чаще стал подвешивать на ремень лисиц.
Замечательного охотника-следопыта давно уже нет в живых, но его добрый облик и по сей день хранится в моей памяти.
Сейчас я и сам — седеющий «дед», и мне хочется, чтобы мой тридцатилетний опыт, накопленный на охотах по лисицам «один на один», послужил на пользу внукам.
Нет красивее и добычливее охоты по лисице, как охота с манком, в особенности, если вы научились приманивать лисиц пальцем и губами, как научил меня незабвенный дед.
Охота с таксой
...Вырастил я собаку-таксу, низенького роста, с черной спиной, желтыми подпалинами, длинными ушами. Она была шустрая, смышленая, только не могла бегать так быстро, как гончая или легавая: мешали кривые лапы. Звали ее Комик.
Собрался я как-то в лес за грибами, решил взять с собой и Комика: пусть щенок познакомится с лесом.
На всякий случай ружье за плечи закинул: если найду выводки тетеревов или рябчиков, — познакомлю Комика с птицами. Может быть, он мне и на охоте по перу помощником будет...
Пришел в березовую рощу. На полянах, хоть и не часто, попадались белые грибы, пахучие такие, с темноватыми круглыми шляпками. Срезаю ножом, в корзинку кладу. Комик вертится у ног, каждый гриб, который срезаю, обнюхивает, в корзинку нос сует, на меня поглядывает, как бы спрашивая: «Что же это мол за штучки такие?»
Под березой я наткнулся на целое семейство молодых белых грибов. Комика около меня нет. Кричу: «Назад!» — не появляется. Испугался, признаться: наступает осенний сезон охоты по лисицам, а я, чего доброго, потеряю питомца... Даю свисток, смотрю — Комик несется ко мне, насколько кривые ножки позволяют. Прибежал, хвостом виляет, прыгает с разбегу на грудь. Попрыгал, поласкался, и опять вглубь березняка мчится. Я — за ним: думаю, следы тетеревиных выводков нашел. Не отошел Комик и сотни шагов, остановился, что-то из земли носом выковыривает. Подхожу ближе, гляжу: два белых гриба. Погладил, кусочек хлеба дал.
Неужто Комик грибами заинтересовался?
Действительно, заинтересовался: как только учует белый гриб, сейчас же подскакивает, выворачивает его из земли своим черным носиком. Набрал я белых грибов полную корзину, снял с плеч плащ и тоже нагрузил грибами. Пока один гриб разыщу — собака три-четыре боровика найдет.
С тех пор часто стал ездить с собакой за грибами — по две корзины самых лучших грибов привозил. Подберезовики и красные подосиновики Комик тоже научился отыскивать, только сыроежки и рыжики не трогал. Видимо, они пахли не столь приятно.
По «раскопкам» белок, лакомок до подземных грибов, я без труда приучил Комика и трюфели из земли выкапывать. Первое время мне самому пришлось разрывать землю на том месте, где белка рыла ее лапками, отыскивая подземный трюфель. Но как только я выкопал гриб и показал его Комику, он по запаху скоро нашел то место, где рос другой трюфель, и сразу же отрыл его.
Позднее, когда я проводил научную работу по изысканию приманок для отлавливания белок капканами и испытывал на этих зверьках трюфели, помощь Комика мне была очень кстати. С его помощью я за день до полсотни трюфелей отыскивал.
Приучил я Комика и к охоте. Толковый вышел помощник не только по птице, но и по зверю. Натаскивать таксика было легко: смышленый пес быстро соображал, какой дичью интересуется хозяин, и охотно разыскивал ее по следам.
Бил я с ним не только тетеревов и куропаток, но и зайцев. На тетеревов Комик стойки не делал: найдет выводок, подведет, поднимет птицу на крыло, я тут же беру ее на мушку. Глухаря на дереве облаивал. Но по глухарю Комику трудно было: глухарь держится в августе и сентябре в густых зарослях, среди валежников и зарослей. Кривые ножки мешали собаке лазить по таким местам. Скачет, скачет, утомится, заскулит, на руки запросится...
Ходил Комик и за утками плавал проворно, но камышей и зарослей избегал — все из-за тех же кривых ног. Зайца гнал с голосом, быстро разыскивал, не терял. Только гнал очень тихо, зато и зайца стрелять было легко. Раненого догонял, кувыркался с ним, громко лаял: «Иди мол, хозяин, бери, тяжел — принести не могу...»
Найдя в лесу или поле лисицу, тоже гнал ее с голосом, как и зайца. Из норы лисиц выгонял вон или же дрался с ними, и тогда приходилось брать лопату, перекапывать нору, доставать зверя живьем.
Хуже было с барсуком, нора которого имеет довольно много отнорков. Комик вступал с барсуком в отчаянный бой: хватал его за мордочку около уха, а барсук вцеплялся собаке в щеку; так они и держали друг друга, пока не отроешь обоих.
В драках Комик проявлял очень большой азарт. Однажды он наскочил на раненого дикого козла, и когда тот выбился из сил, впился ему в горло. Слышу — Комик воет где-то далеко-далеко. Подхожу: такса сидит на козле и, подняв мордочку вверх, зовет меня голосом. Настолько измучился и устал Комик, что даже назад идти не мог. Пришлось выпотрошенного козла взвалить на плечи, а Комика посадить в рюкзак...
Лет девять жил у меня Комик, и много птицы и зверя добыл я с этой замечательной маленькой собачкой.
