Рябов В. В.
(Путевые заметки)
С высоты тысячи пятисот метров в иллюминаторы самолета видны бескрайние дали синей тайги с вкрапленными белыми пятнами застывших озер и речек.
Енисей, огромная сибирская река, кажется белой извилистой дорогой, уходящей сквозь тайгу на север.
По берегам его разбросаны, точно игрушечные, поселки, в которых живут рыбаки да охотники...
В воздухе минус 48°, а в самолете было настолько тепло, что все мы сидели без шуб.
Я был в составе экспедиции охотоведом. Экспедиция направлялась в восточную часть Таймыра.
Вот на левом берегу Енисея виден большой деревянный город. Это Игарка, заполярный город, который вырос за годы советской власти.
Самолет лег на крыло, и тень его быстро пробежала по большим деревянным кварталам города и аккуратным рядам огромных штабелей ценнейшей древесины.
За Игаркой ландшафт резко изменился. Редкой и низкорослой стала тайга, все большими и большими заплатами вкрапливаются в нее тундровые болота и множество озер. Потом открывается бесконечная тундра.
В Дудинку прилетели часа в три дня. Стояла полярная ночь, поэтому все время были сумерки и наш самолет садился при кострах.
Дудинка — портовый город и центр Таймырского национального округа.
Коренное население Таймыра составляют ненцы, состоящие из трех родов — юраков, тавдинцев и долган, — якуты, эвенки, нганасаны и саха.
Неузнаваем стал Таймыр за годы советской власти. Гигантскими шагами идет изучение недр и их освоение; развивается заполярное сельское хозяйство, и в частности оленеводство; на базе современной техники осваиваются богатейшие рыбные запасы Арктики.
Под руководством специалистов-охотоведов проводится большая работа по реконструкции охотничьего промысла. Созданы специальные охотничьи хозяйства, акклиматизируются новые виды промысловой фауны, планово эксплуатируются богатейшие запасы высокосортной продукции охотничьего хозяйства Севера.
На другой день мы выехали на северо-восток, в районный центр Азамского района — Волочанку.
Сквозь сумерки заполярного дня, видны необозримые дали тундры. Только на юго-востоке, на далеком горизонте, синеют контуры горных хребтов.
Волочанка — небольшой поселок в одну улицу. Мы разместились по частным домам. В столовой нас накормили вкусными северными блюдами из свежей оленины и рыбы.
Утром, сквозь сон, я услышал какие-то крики. Я спросил хозяина, что это такое. Он сообщил, что в связи с выборами в местные советы из тундры съехались нганасаны и саха — вот они и устроили свои национальные танцы.
— Сходите, посмотрите, очень любопытно, — посоветовал хозяин.
Я оделся и вышел на волю. Чуть брезжило. На широкой улице стояло много оленьих упряжек. Напротив клуба, вокруг воткнутого в снег хорея (длинный тонкий шест, с помощью которого управляют оленями), медленно, хороводом, ходили человек тридцать нганасан и саха, переступая в ритм с выкриками одного слова: «Хайра», «Хайра!»
Начался северный сумеречный день, а бесконечное «хайра» под окнами продолжалось и продолжалось вплоть до самого вечера. Некоторые в хороводе ходили без шапок. Утомившиеся выходили из круга и, полежав несколько минут на снегу, вновь занимали свое место и, выкрикивая «хайра, хайра», продолжали танец.
Этот национальный танец заполярных жителей имеет, по-моему, глубокий психологический смысл. Северные люди, жившие в тундре отдельными разрозненными семьями, всегда рады встрече друг с другом. Это чувство большой радости они и выражают в выкрике «хайра», что по-русски значит «хорошо»...
Вечером мы пошли в интернат, где воспитываются дети нганасан и саха. Нас встретила пожилая симпатичная русская женщина — заведующая интернатом.
Ребята в возрасте от восьми до пятнадцати лет были размещены по шесть человек в одной комнате. Когда мы вошли, одни готовили уроки, другие рисовали, а двое в уголке играли в шашки. На наши вопросы они охотно отвечали, показывали свои тетради и рисунки. У большинства был четкий хороший почерк, рисунки карандашом и акварелью у многих были исполнены очень ярко и оригинально. Сюжеты рисунков отображали жизнь тундры: чумы, олени в нартах, остроухие собаки, охотники, рыбаки и т. д.
На стенах висели портреты вождей и литографии наглядных пособий. В комнатах были музыкальные инструменты, на которых многие ребята умели играть. Заведующая интернатом сказала, что дети нганасан и саха очень способны и у всех у них большая тяга к знаниям.
Через несколько дней шесть человек из нашего отряда поехали в соседний колхоз. На каждых нартах, запряженных тройками оленей, сидело, кроме каюра, по одному человеку. Без дороги, по плотному насту, рослые «рогатые рысаки» понесли нас на восток.
В Волочанке нам сказали, что до поселка, где находится колхоз, мы доедем за два часа с небольшим.
Мне много приходилось ездить на оленях по нашему Северу, поэтому про себя я усомнился. Но, когда передняя упряжка прибавила хода и остальные выровнялись в цепочку, я увидел, что скорость, с какой скакали олени, составляла действительно не менее тридцати километров в час. Чтобы не вылететь на снежных настругах из нарт, приходилось крепко держаться за «маут» (ременная веревка).
Было совсем темно, когда мы прискакали к трем нартяным чумам («балкам»). В окнах светились огоньки, из железных труб летели искры.
Балок — это поставленный на широкие крепкие полозья балаганчик, обшитый оленьими шкурами, а сверху — парусиной. В балке стоит железная печь, столик и несколько табуреток. Спят на оленьих шкурах или в спальных меховых мешках.
Нас с лаем встретили несколько остроухих собак, которые по команде вышедшего из балка нганасана повернулись и, махнув пушистыми хвостами, исчезли в темноте.
Сняв верхнюю оленью одежду на воле, мы вошли в балок. В нем было очень жарко — пришлось попросить открыть дверь.
Гостеприимные хозяева встретили нас очень радушно, угостили жареной олениной и крепким чаем. Не прошло и пятнадцати минут, как за окном послышался сильный шум, скрип по снегу копыт, постукивание рогов и лай собак.
Собаки самостоятельно, по команде хозяина-пастуха, пригнали с пастбища ближайший табун оленей и, отаборив их, с лаем бегали вокруг.
Наши каюры быстро отловили, с помощью маутов, наиболее крупных быков, накинули на них постромки от нарт и пригласили нас ехать дальше.
Когда прибыли в поселок, я посмотрел на часы. Расстояние в пятьдесят километров (с перепряжкой оленей) мы проехали за два часа двадцать пять минут.
Нганасаны-колхозники живут в деревянных рубленых избах. Они быстро освоились с новым, более удобным и теплым, жильем, нежели чумы. Внутреннее убранство в избах напоминает обычную русскую избу. Посередине или в углу — русская печь или голландка с плитой; стол, скамьи; блестит начищенный самовар; по стенам — картинки и портреты вождей.
На другой день вместе с работником краевого отдела народного образования я пошел в школу, которая стояла в полукилометре от поселка, на берегу реки. Нас встретили четыре молодых учительницы. Было воскресенье, поэтому мы имели возможность побеседовать с ними. Девушки два года назад окончили педучилище и приехали сюда учить детвору. Проработав два года, девушки-комсомолки дали согласие остаться еще на год.
— Ну, как живете здесь, не скучаете по «Большой земле»? — спросил девушек работник районо.
— И да, и нет. Иногда захочется быть в городе, среди родных, но это проходит. Времени у нас на это остается очень мало. Все мы занимаемся заочно в краевом пединституте. Коллектив наш небольшой и дружный, — сказала старшая Валя, обняв подругу Шуру, стройную смуглую девушку.
— Шура у нас — заядлый охотник и рыбак. Вместе со сторожем, старичком Степаном, весной гусей стреляют прямо с крыльца. Гуси каждую весну летят прямо через школу, табун за табуном. Вот они нам по утрам и не дают спать, — откроют такую стрельбу!
— А гусей есть любят, — пошутила Шура.
— Расскажите же нам про свои охоты, — обратился я к Шуре. — Я ведь тоже охотник. Какой гусь здесь больше идет?
— На гнездовье здесь бывает много видов гусей: и кольценосый гуменник, и пашенный сибирский, и большой гуменник, и сухонос; а казарки — малая белозобая, краснозобая и светлобрюхая.
— Вы, я вижу, отлично знаете весь гусиный состав Таймыра. Ну, а как же вы охотиться-то стали?
— Да я еще дома с отцом ходила на косачей и на уток. Я из Хакасской области, дичи там у нас тоже много. У родителей я одна, вот отец шутя мне и сказал, когда мне было двенадцать лет: «Ну, Шурка, хоть ты и родилась девчонкой, все равно заставлю на охоту ходить». Там я и привыкла к охоте, очень полюбила ее. Иной раз приносила дичи больше отца, вот он и перестал меня попрекать, что я не парень, — мило шутя, сказала Шура. — Я и ружье привезла сюда. Отец мне подарил двадцатку Зауэра, а себе оставил бельгийку. Научилась и капканы ставить. За эту зиму уже пять песцов поймала. Четырех сдала в Рыболовпотребсоюз, а одного оставила на шубу. Пороху и дроби получила, теперь на все лето хватит...
— А какая здесь красота весной и летом, — добавила с воодушевлением Шура. — Солнце не заходит за горизонт круглые сутки. Птицы всякой налетит видимо-невидимо и столько разговора у них и хлопот. Прилетят и сразу же примутся за поправку своих гнезд, торопятся успеть вывести молодняк, вырастить его и поднять на крыло. А сколько цветов бывает в тундре, а ягоды морошки! Мы вас сейчас чаем с морошковым вареньем напоим. Людей с «Большой земли» мы видим очень редко, — пожаловалась Шура.
Шура создала при школе кружок юннатов. Летом они растили песцов, гусей и куропаток. А как хорошо они рисуют...
Валя рассказала много хорошего о детях как о способных и очень любознательных.
Мы узнали также, что музыкой с детьми занимается Катя — она большой специалист по этой части. Нюра же занимается с детьми вышиванием и кройкой.
Так молодые советские девушки-учительницы самоотверженно делают большое и нужное дело.
— Кончат ребята школу, поедут в районный центр кончать десятилетку, а затем в техникумы и институты, чтобы специалистами вернуться на Таймыр, помогать строить здесь счастливую жизнь.
Поселковые охотники рассказали, что в горах, до которых около тридцати километров, водится много чубука или толсторога (снежный баран). Пастухи и охотники часто видят их табунки голов по тридцать-сорок. За год охотники колхоза убивают до сорока баранов. Мясо чубука жирное и очень вкусное. Но шкура груба и напоминает шкуру оленя. Из рогов баранов охотники делают хорошие трубки.
Узнал я также, что двое охотников — Михаил и Павел — собираются на охоту на диких оленей. Мне удалось с ними договориться, и на следующий день на трех нартах мы выехали на восток, по направлению к горам. (Добыча копытных диких животных и дичи для собственных нужд коренному национальному населению разрешается в течение всего года.)
В бинокль удалось заметить табун оленей, голов до ста. Местность была всхолмленная. Пожилой опытный Михаил, отлично зная местность, составил план охоты. На двух упряжках мы направились в какое-то урочище, а Михаил, круто повернув свою упряжку, быстро скрылся в белесоватой дымке. Наши каюры тронули своих олешек, и нарты легко заскользили по крепкому насту. По моим расчетам, мы проехали не менее пяти километров, прежде чем остановились на опушке перелеска, из которого видна была открытая долина.
Олени, будучи стронутыми, почти всегда идут против ветра, чего не соблюдают джейраны, сайгаки и дикие козы.
Павел предупредил, поясняя рисунком на снегу, что, если олени пойдут стороной, мы поскачем параллельно с ними, но так, чтобы приблизиться на винтовочный выстрел.
Когда до табуна осталось около пятисот метров, мы, по команде Павла, тронулись на сближение с ним. Олени не обращали на нас внимания, пока упряжки не приблизились к ним метров на триста. Животные сменили направление градусов на сорок пять, но мы все же продолжали с ними сближаться. Я приготовился соскочить с нарт и стрелять. Вот расстояние до оленей не более двухсот метров. Упряжка Павла, значительно опередившая нашу, быстро остановилась. Павел моментально соскочил; в этот же момент была остановлена и наша упряжка.
Сухо прозвучали в морозном воздухе пять выстрелов. Табун «диких» рассеялся, на снегу остались два животных. Олени вновь плотной массой уходили к редкому листвягу и быстро скрылись. Убитыми оказались старый бык и крупная важенка. Дикие олени были значительно крупнее наших упряжных.
Павел прирезал еще живого быка, и оба моих спутника с удовольствием пили теплую кровь оленя, от которой шел пар. Свежая кровь — лучшее противоцинготное средство.
Удивительно быстро сняты были шкуры и разделано мясо оленей. Скоро подъехал и Михаил. Он остановился около нас на минутку и сейчас же ускакал вслед за табуном, чтобы проверить, нет ли еще раненых животных. Скоро он вернулся, сказав, что подранков нет.
Мы погрузили трофеи этой необычной для меня охоты и тронулись в обратный путь.
Когда возвращались в Волочанку, началась пурга. Под нартами и ногами скачущих оленей сперва струйками побежал снег, а через десять минут поземку несло сплошной, непрерывной волной.
Мы скатились с довольно крутого берега на озеро. Я спросил каюра, найдем ли мы дорогу на том берегу. Он ответил: «Олень дорога знает». И действительно, олени вынесли нарты на старую тропу, и мимо нас замелькал низкорослый листвяг.
Буран усиливался, достигая такой силы, что оленей едва не сбивало с ног. Они с трудом передвигались вперед. Нельзя было не удивляться, как в такую непроглядную темень и пургу мы добрались до поселка...
Бураны на Таймыре бывают очень сильные; ветер до одиннадцати баллов дует иногда шесть-восемь дней. При таком ветре рискованно даже перейти улицу.
Своеобразен и интересен животный мир Таймыра.
Основной объект промысловой охоты — песец, гнездующий в самых глубинных участках тундры, главным образом — по побережью озера Таймыр.
Самочки в июне мечут в норах до десяти щенков, которых и выкармливают до осени. Пищей песцов являются мышеобразные — пеструшка (лемминг) и полевки. Они поедают также яйца и молодняк птиц, рыб, выброшенных на берег, и различные растения.
До последнего времени на Таймыре сохранилось еще очень много северных оленей.
В зимний период табуны оленей пасутся в южной и юго-восточной частях полуострова. В июне олени начинают мигрировать на север. Во время кочевок их не удерживают ни реки, ни озера, так как они прекрасно плавают.
Огромный урон как диким, так и домашним оленям в колхозных и совхозных табунах наносят полярные волки.
Полярный волк такой же крупный, как и лесной, — отдельные особи достигают веса до восьмидесяти килограммов. Шкура полярного волка, за красивый пушистый мех голубоватого оттенка, ценится вдвое дороже лесного.
Вопрос уничтожения волков остается, к сожалению, не решенным и целиком лежит на совести Главного управления охотничьего хозяйства при Министерстве сельского хозяйства РСФСР.
В тундре обитает и ряд других пушных зверей: полярный заяц, лисица красная, горностай. В ряде водоемов акклиматизирована ондатра.
Изредка в тундру заходят белые медведи. Интересный случай рассказали нам таймырцы. Несколько лет назад в тундре убили большого белого медведя; спустя несколько дней, южнее на восемьдесят километров, был убит бурый медведь. Никогда раньше в этих широтах бурых медведей не наблюдали. Охотники по этому поводу шутили: «Не дали господину океана повстречаться с хозяином тайги...»
Из птиц в тундре в зимнее время обитают только белая куропатка да белая полярная сова. Все же другие птицы отлетают на юг.
Но закончится долгая заполярная ночь, покажется из-за горизонта краешком солнце — и в тундре начинается настоящий праздник.
С каждым днем солнце поднимается все выше и выше. Значительно быстрее, нежели в средней полосе, удлиняется день, и, наконец, наступает весна. Первые ее вестники — белоснежные лебеди; следом за ними летят гуси, казара и масса всевозможной водоплавающей птицы. Нет ни одного водоема, озерца или заводинки, на которых не было бы дичи. Сразу же с прилета у птиц начинается период гнездования: кладка яиц и высиживание.
Лето здесь очень короткое. Солнце не заходит за горизонт в течение целых суток, — жизнь в тундре бьет ключом. На обильных кормах быстро подрастает пернатый молодняк; уже в двадцатых числах августа молодые утки и гусята поднимаются на крыло. В конце сентября на Таймыре вновь начинается похолодание и в воздухе появляются первые снежинки — сигнал для пернатых улетать на юг...
