Туров С. С.
I
Речка Кердь берет начало в торфяных болотах и, причудливо извиваясь среди зарослей тростника, образуя тихие заводи, несет свои воды в Проню, пересекающую Рязанскую область в южной части.
Довольно широкая долина с мелкими кустарниками, топкими болотниками дает пристанище бекасам; по бочагам и в камыше прячутся выводки крякв и чирят; иной раз попадаются и широконоски.
Чибисы с печальным криком носятся над кочкарниками.
Большие болотистые пространства тянутся от истока речки на пятнадцать-двадцать километров. На высоких буграх расположились огромные села Катино и Чурики, и совсем близко прижалась к болоту деревня Волшута.
Высокая железнодорожная насыпь разрезает болото, речка проходит под ней по широкой трубе. Здесь, на берегу Керди, стоит водокачка, подающая воду в башню на железнодорожный разъезд.
Вот этой водокачке и суждено было стать базой моих юношеских охот на Катинских и Чуриковских болотах. Здесь произошла моя первая встреча с машинистом водокачки Леонтьичем.
Мне тогда было четырнадцать лет. Я пытался застрелить кувыркавшегося в воздухе чибиса и незаметно дошел до моста. Вдруг из дверей водокачки вышел Леонтьич, вытирая льняными оческами руки, испачканные машинным маслом. Он подозвал меня и стал спрашивать, откуда я взялся и что, собственно говоря, собираюсь делать на болоте. Потом Леонтьич пригласил меня к себе в горницу. На стенах комнаты, среди картинок и фотографий, висели ружье, патронташ и сетка. За чаем мы разговорились об охоте. Леонтьич долго посмеивался над моей бессмысленной пальбой в чибисов. А потом вдруг заговорил тепло и пообещал показать места, где водятся утки. Так было положено начало нашей дружбе.
Прошло довольно много времени, пока я научился более или менее порядочно стрелять влёт. На первой охоте я добросовестно поднимал крякв и чирков, но все мои старания были напрасны. Леонтьич стрелял меньше меня и убил несколько уток, я же — ни одной...
Когда у меня оставался один патрон, из-под моих ног с криком вырвался бекас; я стрельнул в воздух и, в полном расстройстве чувств, сел на кочку отдохнуть рядом с Леонтьичем.
— Горюха мне с тобой, — сказал он, добродушно усмехаясь, — больно ты скоро палишь, а все без толку.
Много было таких огорчений. Как сейчас помню небольшое болотце-блюдце среди полей около Подобреева. Совсем близко от меня поднялись четыре кряквы, четко вырисовываясь темными силуэтами на фоне вечернего неба. Я стреляю дублетом, но кряквы благополучно улетают. И сколько было таких промахов!
Но вот наступил и незабвенный день первой удачи. Вижу, как сейчас, заросшие осокой берега плеса Керди и свечкой поднимавшегося крякового селезня, который после моего выстрела упал в траву противоположного берега.
Я бросился в реку, не сняв даже патронташа, и пошел по вязкому дну, высоко поднимая над головой ружье. Не помню, как перебрался через глубокую заводь, но навсегда остался у меня в памяти лежащий в траве селезень с красными лапками.
Сумки у меня не было, и селезня пришлось нести в руках.
День клонился к вечеру, до дома надо было идти километров пять-шесть. Я насквозь промок. Продолжать охоту было невозможно, следовало возвращаться домой.
Я долго шел вдоль железнодорожного пути. Мне очень хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью. Поэтому, когда меня нагнал товарный поезд, я, высоко подняв свою добычу, торжественно показал ее машинисту, смотревшему из окна паровозной будки. Он приветственно помахал мне рукой.
С этого времени дело пошло значительно лучше. Отец признал меня охотником и привез из Москвы коробку снаряженных бумажных патронов. Время от времени я стал приносить то чирка, то молодую крякву. Конечно, верткие бекасы все еще были для меня недосягаемы: вылетали они неожиданно, делали зигзаги и скрывались или среди кустов или в поднебесье. Чаще всего я не успевал даже и ружье вскинуть.
Ближе к осени на окраинах болота, там, где было меньше кочек и воды, на «потных лугах», как говорят охотники, стали подниматься какие-то птицы, похожие на бекаса, но покрупнее. Они летели медленнее, казались серыми, вылетая, издавали звуки, похожие на тихое кряканье. Иногда они поднимались сразу по двое и летели в разные стороны «вилочкой».
Я понял, что это были дупеля.
Прошло лето, наступила осень, а за ней зима. Надо было, оставив путешествия по болотам, заняться делом, учиться, сдавать экзамены. Я добросовестно занимался, а все свободное время отдавал чтению охотничьих журналов. В «фундаментальной» библиотеке реального училища были полные комплекты «Природы и охоты», «Псовой и ружейной охоты», и я усердно «штудировал» их, начиная с первого номера. К большой радости, я нашел очерк о дупелиных охотах с легавой на своих знаменитых Чуриковских и Катинских болотах. Охота с легавой собакой стала с тех пор моей мечтой.
Но как добыть собаку? Они, правда, продавались на охотничьем рынке, на Трубной площади, но хорошую собаку охотник не продаст, да и цена для меня была высока.
Как-то через одного из товарищей я узнал, что в деревне под Новым Иерусалимом крестьянин-охотник продает собаку. Поехали посмотреть. Собака — белая, с желтым пятном на лбу, неизвестной породы. Хозяин уверял, что это помесь пойнтера с гончей, что собака работает очень хорошо по кунице, а также делает стойки по тетеревам и вальдшнепам. Цена — три рубля — подходящая. Кличка Фор.
Купил я ее и привез в Москву. Товарищ моего отца, опытный охотник, с удивлением взглянул на беспородного пса, но в утешение сказал:
— Глаза у него очень умные, работать будет хорошо.
Он не ошибся: эта собака долгое время была верным спутником и помощником на всех охотах в мои молодые годы. Она отличалась великолепным чутьем, очень крепкой и надежной стойкой. С большой сметливостью работала она и по уткам, и по красной дичи.
В Москве держать собаку мне не позволили — пришлось отправить ее в деревню. Фор терпеливо ждал моих приездов, встречал меня с безудержной радостью; охотясь с ним, я познал, что лучшая охота — это охота с легавой по красной дичи, в особенности по дупелю.
У меня не было наставника по охотничьему делу. В своих исканиях я шел ощупью, изучая охотничьи журналы, книги и даже прейскуранты охотничьих магазинов. Отец мой охотником не был, и его роль ограничилась только тем, что он подарил мне садочное ружье 12-го калибра, доставшееся ему по завещанию от близкого друга-охотника. С этим ружьем я охотился очень долго, но оно было не особенно прикладисто, тяжело, а било очень кучно, чем и объяснялись мои промахи при стрельбе на первых порах.
С начала сезона охоты, тогда открывавшейся на «Петров день», т. е. 29 июня по старому стилю, дупелей на болоте не было и я охотился по утиным выводкам.
Дупель появлялся в августе.
Однажды я услыхал доносившиеся с болота частые выстрелы. Я быстро пошел туда, и на окраине луга увидел телегу, запряженную парой лошадей. С бугра было видно, как по болоту ходили люди, впереди них бегали собаки, а время от времени взлетали белые облачка дыма и раздавались выстрелы. Я подошел к телеге. Мне сказали, что приехали охотники из Скопина, специально за дупелями. На сене, прикрытом веретьем, лежало много убитых птиц. Охотников было несколько человек; одни из них уже окончили стрельбу, другие еще бродили по болоту.
Среди молодых охотников выделялся некто Егор Владимирович, обладатель, как мне тогда казалось, прекрасного черного сеттера. Егор Владимирович, с которым мы были немного знакомы, любезно предложил мне посмотреть на работу его Лорда. Я радостно согласился, и мы пошли по закрайку болота. Быстро работавший Лорд потянул и встал. Егор Владимирович предложил мне подходить и стрелять первому. Собака медленно подвигалась вперед, напряженно всматриваясь в невысокую траву впереди себя. С характерным трещащим звуком поднялся дупель; боясь промазать и осрамиться на людях, я отпустил его подальше и выстрелил. Скоро в моих руках оказался тяжелый, жирный, в перьях, пропитанных салом, первый дупель...
С тех пор я через день, а то и каждый день охотился на этом болоте на дупелей. Фор разыскивал их по мелким кустарникам, по влажным лугам поймы. Бывало от зари до наступления жары ходишь и ходишь с собакой, которая то и дело тянет и делает стойки.
После утомительного дня охоты в сумке набиралось около десятка прекрасных увесистых дупелей.
Считалось верхом удачи, если сделаешь дублет по паре вылетевших сразу птиц. Впоследствии, когда я стал стрелять лучше, мне однажды удалось сделать дублет по бекасу и дупелю, поднявшимся одновременно из-под стойки собаки. До сих пор я горжусь этим дублетом.
Помню и курьезные случаи.
Как-то охотились мы двое с одной собакой. Фор встал. Стоял он очень крепко, и мы не спеша издалека подошли к нему. Вылетел дупель, я выстрелил первым — промах; стреляю второй раз — дупель летит.
— Стреляйте же! — крикнул я своему товарищу. Он прикладывается и... «тик» — осечка. Дупель же падает мертвым.
Очевидно, он был ранен моим вторым выстрелом и некоторое время еще летел, пока не упал...
II
С тех пор прошло почти пятьдесят лет. За это время я встречался с дупелями в самых различных местах нашего великого Отечества. Приходилось стрелять дупелей из-под легавой собаки и в далекой тундре Севера, и в Костромской области, в тех местах, где охотился Некрасов, и в Западной Белоруссии; изредка попадались они мне и на осеннем пролете под Москвой. Но это была уже не та охота: птиц было мало, приходилось добывать только парочку-другую в лучшем случае.
За долгие годы моей охотничьей жизни у меня перебывало много легавых собак разных пород; были и очень хорошие, и похуже; охотился я по дупелям и со спаниелем. Но вот после неудачного, выписанного из Ленинграда, крапчатого кобеля Троля приобрел я суку-сеттера той же породы. Владелец предупредил меня, что она натаскана только по болоту. Надо было искать хорошей охоты по красной дичи. Удачно и кстати встретил я своего старого знакомого — доктора, с которым замечательно поохотился когда-то на Урале; он сообщил мне, что хорошо знает дупелиные места в Вологодской области; туда мы и направились в августе 1953 года.
— Сколько же брать патронов? — спрашиваю доктора.
— Двести-триста!
Я усмехнулся, вспомнив, как однажды, отправившись за фазанами на Сырдарью, взял, по совету друзей, бывавших в тех местах, пятьсот патронов. Охота оказалась удачной, но ходить пришлось километров за пятнадцать и убивать по две-три штуки. Триста пятьдесят патронов пришлось оставить местным охотникам, чтобы не тащить тяжелый груз в Москву.
8 августа мы уселись в вагон вологодского поезда; с нами было два пса — рыжий сеттер доктора и мой — крапчатый.
В Вологде — пересадка на пароход; еле-еле управляемся с нашим тяжелым грузом, и вот любуемся полноводной рекой и живописными берегами, заросшими ивняками и купами вязов. В Устье река Вологда сливается с Сухоной и становится более полноводной и широкой. Здесь очень оживленное судоходство — постоянно видишь, как буксиры тянут баржи с лесом, сеном или огромные плоты. Ежедневно от пристани в Вологде отходят пассажирские пароходы на Кубинское озеро или вниз, к Котласу.
На одном из перегонов между пристанями нас развлекала собака-дворняжка, бежавшая по берегу за пароходом, на котором ехал ее хозяин. Небольшая, но коренастая шавка, на коротких сильных ногах, бежала и бежала по берегу, то отставая, то опережая пароход. Когда река делала изгибы, собака бросалась в воду и, переплыв на другой берег, наскоро отряхнувшись, неслась вдогонку. Все палубные пассажиры с любопытством следили за этим бегом. Пробежав десяток километров, а может быть и больше, собака, радостно виляя хвостом, встретила на пристани своего хозяина и побежала впереди него по направлению к поселку.
Поздно ночью пароход подошел к тому месту, где мы должны были высаживаться. Берег здесь очень крутой; жидкая и вязкая грязь затрудняла выгрузку. Пароход скоро ушел, расходились приехавшие пассажиры и любопытные, с интересом разглядывавшие наш багаж, и в особенности собак.
— Дупелям теперь конец, пришел, — слышались насмешливые замечания...
Мы остались одни на высоком берегу. Вдали мелькали редкие огоньки поселка, на реке поблескивали красные и зеленые фонари пароходных оградительных знаков.
Энергичный доктор добыл лодку — пришлось опять таскать наш груз, теперь вниз... Нагрузив лодку и с трудом оттолкнувшись от вязкого берега, поплыли вверх по реке. Было тепло и тихо, стояла пасмурная темная ночь.
Без особых приключений доплыли до избушки совхозного пастуха, где нам предстояло прожить почти месяц.
В окне засветился огонек, радушные хозяева помогли разгрузить лодку. Хозяйка поставила самовар.
Проснувшись на заре, я сразу же вышел на крыльцо. Вокруг избушки простирались залитые водой и заболоченные луга обширной поймы. Местами они были кочковатые, местами более ровные. Вдали виднелся пойменный лес. По берегам реки тянулись заросли ивняков. Кое-где светлели утиные озера.
Мой первый выход на охоту был не особенно удачен. Я пошел по окраине болота; в нескольких шагах от дома собака встала по бекасу, но убить его не пришлось. Затем переместившийся из-под стойки дупель заставил меня забраться в высокий кочкарник. Ходить здесь было очень трудно, в особенности в тех местах, где пасли скот. Собаки почти не было видно в высокой и густой траве. В этом не удобном для ходьбы и стрельбы месте я убил пару дупелей и, сильно устав, повернул к дому.
С одним из дупелей произошел занятный случай. После моего выстрела он упал и вдруг сейчас же поднялся и полетел. Не поверив своим глазам, я все же пошел к тому месту, куда упал дупель. Собака быстро нашла убитого. Следовательно, с того места, куда упал убитый дупель, поднялся другой.
Во второй половине дня я направился в другую сторону поймы и прошел вдоль реки километра два. За этот выход я убил пять дупелей и бекаса.
Покос был в самом разгаре. На берегу реки и по лугам были видны повсюду шалаши, в которых жили приехавшие из разных мест косцы. Как я вскоре узнал, в крайнем шалаше, на болоте, где я чаще всего охотился, помещался районный прокурор; дальше, в другом, — старик-егерь, инструктор охотничьего общества; он заготовлял сено в компании со своими сыновьями.
Все эти и другие обитатели шалашей наблюдали наши охоты за дупелями и потом, при встречах, обсуждали и критиковали работу наших собак. Выходя на охоту, я чувствовал себя, как на полевых испытаниях.
В этом году дупелей было не так много, как в прошлом. Лето выдалось очень дождливое, на лугах много воды, и дупеля широко расселились по пойме. Гнездились они, по-видимому, в кочкарнике и в зарослях пойменного леса, тоже среди кочек. Затем они стали выходить из крепей и, вероятно, постепенно откочевывали в менее затопленные места. За то время, что мы были на Сухоне, говорят, большое количество дупелей появилось на лугах недалеко от Вологды.
В начале охоты (с 10 августа) нам попадался довольно большой процент молодых дупелей. Старики к этому времени уже сильно зажирели, хотя еще и не до такой степени, как осенью.
На следующее утро сильный туман накрыл пойму. К середине дня он стал медленно расходиться, по небу побежали тучки, можно было ждать дождя, но, к нашему счастью, его не было. Солнце, прикрытое облаками, не мешало стрельбе.
Ровный и довольно сильный ветер дул мне в спину. Мне хотелось пройти на те места, где вчера я поднимал дупелей, и завести собаку против ветра. Для этого пришлось сначала пройти вдоль берега, держа собаку у ноги, а затем повернуть обратно.
Мэри ходила великолепным широким, ровным челноком со скоростью доброго скакуна. Вот она повела, вся вытягивается и замирает на стойке. Как только подходишь к ней, она быстро меняет положение, продвигаясь вперед, вероятно вслед убегающей птице, и опять останавливается или ложится, дрожа от страстного напряжения.
Иногда, почуяв дупеля, Мэри сразу ложится с полного хода и держит птицу крепко, только слегка поворачивая голову в мою сторону, следя за тем, подхожу я или нет.
Но случается, что собака на своем исключительно быстром ходу не зачует вовремя дупеля и «спихнет» его без стойки. Тогда, внезапно остановившись, она оборачивается ко мне и, опустив уши, принимает испуганный и виноватый вид...
III
Охотились мы с перерывами; иногда целыми днями сидели на берегу Сухоны, любуясь замечательной картиной реки и слушая, как перекликаются между собой рыболовы на противоположном берегу. Часто мимо нас проходили охотники-утятники.
— Ну что, охотнички, загораете? — смеялись они.
— Наше время еще не пришло, подождите, — отвечали мы.
Когда утятники возвращались с охоты, грязные, промокшие, с парой чирков или кряквой на поясе, — мы, в свою очередь, спрашивали их с притворным участием:
— Ну, как дела, охотнички?
— Плохо... Убил шесть штук, а взял только пару, остальных не нашел. Топко больно. Трава по грудь, трясина.
Охотники теряли большую часть подстреленных уток и на вечерних зорях. С непритворной печалью рассказал один из них, как вчера убил он крякву, поднял ее и положил около себя на землю. В этот момент налетела стайка чирят; удачным выстрелом он сбил двух. Вдруг «убитая» кряква взлетела и исчезла в траве. Пока охотник искал крякву, он потерял и то место, куда упали чирки. В результате — ни кряквы, ни чирков!
Если хочешь успешно охотиться по уткам, держи лайку или спаниеля. Стрелять дичь, а потом не находить ее — это бессмысленный перевод птицы, не говоря уже о досаде, испытываемой охотником при неудачах.
Моя собака была натаскана только по красной дичи, по уткам она не работала и не подавала убитую птицу. Поэтому по уткам я не охотился ни с подхода, ни на вечерних зорях. Но один раз все же пришлось стрелять уток.
Охотясь на дупелей, я пересек болото, с большим трудом пробравшись по кочкам и трясине до пойменного леса. Лес как будто расступился передо мной, и я подошел к маленькой речке Шунгор, прихотливо извивавшейся среди зеленых лесных берегов. Идти вдоль берега было довольно затруднительно: кочки, высокая густая трава, кустарники, местами подходившие к самой воде. Бурелом, заросли смородины, шиповника и ежевики не давали прохода.
В одном месте из зелени кувшинок и рдеста поднялась пара чирков. Я не удержался и выстрелил; один чирок упал на чистую воду около противоположного берега.
Бросать убитую дичь не полагается. Но что же делать? Речка была достаточно глубока, пришлось раздеться и плыть за убитым чирком. Пока я плавал, Мэри улеглась спать, около ружья на моей одежде. Я подал ей чирка, дал понюхать, но она осталась совершенно равнодушной.
Я оделся, немного отдохнул и двинулся вверх по речке. Через сотню-две шагов опять поднялся чирок и полетел над берегом, но я не стал стрелять. Слишком холодно было плавать и трудно пробираться среди острых листьев телореза.
Мне показалось заманчивым свернуть в лес, пересечь его и выйти на пойму Сухоны. По солнцу я определил, какое надо было держать направление. Идти лесом было очень тяжело.
Пробираясь сквозь заросли, между залитыми водой кочками, я порой выбивался из сил и в изнеможении садился отдохнуть на поваленную осину или ольху. Но это не всегда удавалось: сгнившее дерево рушилось под моей тяжестью, и я оказывался на земле или в вязкой грязи.
Но, наконец, лес пройден, и я выбрался на обширную пойму, поразившую меня своеобразной красотой широкого простора. Куда ни взглянешь — тянутся бесконечные луга, покрытые высокой, еще не скошенной травой. Кое-где — стога и копны сена. Отдельными живописными группами стоят ольхи и вязы.
Преодолев порядочное пространство, поросшее высокой травой, я подошел к ручейку, змеившемуся среди черной топкой грязи, и с трудом перебрался через него на берег озера.
Собака сделала несколько стоек по бекасам. В одном месте она стала ковыряться в следах болотной курочки. Я отозвал Мэри, решив, что раз она работает верхним чутьем, ей не следует давать работать низом по перебегающим курочкам и коростелям. Вскоре я заметил эту птичку, перебежавшую через дорожку около моих ног.
...В один из дней мы переехали на другую сторону Сухоны, пытаясь отыскать дупелиные места, — они расположены там также в широкой пойме, поросшей кустарником и ивняком. Идти пришлось вдоль маленькой речки и по берегам небольших озер — стариц.
Как только начали охоту, я сразу же попал в кочкарник, сильно выбитый скотом, а это — самые неприятные места для охоты. Ноги вязнут в жидкой и глубокой грязи; в особенности туго приходится, когда встанет собака. Торопишься пробраться к ней между кочек, а птица вылетит обязательно в тот момент, когда споткнешься о кочку или завязнешь по колено в грязи. В результате промахнешься или не успеешь выстрелить.
С трудом прошел я эти неудобные места и выбрался на более твердую почву. Собака повела и встала у самой дороги. Вылетел бекас и, после выстрела, попал ко мне в сумку. Через несколько шагов собака опять повела и встала среди кочек, в густой траве. Тут я промазал по дупелю.
Тропа привела на сильно залитый водою покос. Кругом были разбросаны копны сена, стояли конные грабли. Из-под стойки собаки поднялись сразу три дупеля. Я убил только одного.
Отдохнув на берегу реки, повернул обратно к дому, пошел болотом вдоль дороги. Меня обогнала телега, в ней сидели два парня и девушка. Один из них, заметив болтавшегося у меня на сумке дупеля, насмешливо сказал:
— Мала добыча! Да и откуда тебе добыть, когда по сухому берегу за утками ходишь.
— Я уток не бью, дупелями интересуюсь.
— Да дупелей-то здесь нет. Иди вон через поселок на озеро — там самые дупеля...
В это время Мэри сделала стойку у самой дороги; поднялся дупель и, после выстрела, упал в траву. Через несколько шагов собака встала опять и я убил еще одного.
— Чисто, — похвалил меня парень и хлестнул лошадей.
Пройдя поселок, я вышел на твердый, сильно стравленный скотом луг. Около канавы, поросшей реденькой осокой, собака потянула и крепко встала. Когда я подошел, далеко вылетел бекас, снизившийся после двух моих выстрелов. Собака подошла к нему, но он, не выдерживая стойки, вспорхнул и переместился; так повторилось два раза. Наконец, я подошел к тому месту, куда он опустился последний раз; бекас был мертв.
...Приближался конец августа, начали чаще перепадать дожди. Сидеть в избушке было скучно и душно. Мы перекочевали из избушки на сеновал; собственно, говоря, настоящего сеновала не было — лишь сарай, куда привезли для нас воз сена; по соседству, за изгородкой, обитала свинья.
Условия нашей жизни на Сухоне были до чрезвычайности просты. Но в этих условиях мы превосходно отдыхали и с удовольствием назвали место отдыха «санаторием доктора Крекина», в честь нашего спутника и организатора очень удачной поездки.
На наше счастье, погода быстро улучшилась; первый же ясный день совпал с днем шестидесятилетия доктора; с тех пор мы стали хорошую погоду называть «юбилейной погодой». В этот день на охоту мы не пошли; был устроен на берегу реки у костра парадный обед из дупелей и щук (щук наловила моя жена). Юбиляру был зачитан шуточный поздравительный адрес от имени птиц и зверей, еще уцелевших от охотников.
Сиял безоблачный закат, солнце ярко отражалось в неподвижной воде; позднее взошла луна. Застывшие в полной неподвижности, стояли на берегу черно-пегие коровы, только изредка взмахивая хвостами, отгоняя назойливых комаров. Над далекими озерами поднимался туман. В нем тонули кустарники, редкие постройки молочной фермы и торчащие между ними деревья. Казалось, что там раскинулось безбрежное море, сливающееся на горизонте с небом, озаренным бледным светом луны...
Утром 27 августа мы тронулись в Москву. Жена поехала до пристани на лодке, чтобы дорогой половить щук, а мы с доктором пошли пешком через болото. Наш общий счет увеличился на пару дупелей и три щуки.
В конечном итоге, мы вдоволь настрелялись, без особого напряжения добыли порядочное количество дупелей, и эта охота напомнила мне далекие времена юношеских дупелиных охот в Рязанской области.
Поездка на Сухону останется одним из моих лучших охотничьих воспоминаний.
