Черный А.
Угрюма и неприветлива на первый взгляд дальневосточная тайга. Вокруг — непроницаемая для солнечных лучей темно-зеленая хвойная чаща: даже в ясный день в пихтовом бору стоит влажный полумрак. Огромные деревья, вывернутые тайфуном с корнями, тяжело склоняются на соседние — будто великаны-солдаты поддерживают своих раненых товарищей.
Но чем больше ходишь по тайге, тем больше раскрывается ее красота.
Чудесны лесные поляны («елани»), устланные зелено-седым мхом, расцвеченными большими цветами. Прекрасны маленькие таежные речки с их студеной водой и лапистыми корягами, похожими на неведомых чудовищ.
Особенно хороша тайга осенью. Каких только красок и оттенков не увидишь тогда на берегах Амура, в долинах порожистых речек, на высоких сопках и берегах озер! Здесь и поляны, сплошь покрытые ковром больших бархатных цветов, и роскошные кусты с красновато-желтой листвой.
Ранним утром вся эта многоцветная листва золотится под первыми лучами солнца, и тогда кажется, что вступаешь в какой-то сказочный мир.
Осенью долины рек и болота покрыты янтарной морошкой. Крупная, как виноград, черная смородина выстилает берега таежных ручьев и лощин. На лесных полянах краснеет влажная, скользкая брусника.
Хорошо в тайге и зимою: мягкий снег покатыми подушками лежит на темно-зеленых елках, густо припудривает черные бороды лишайников, свисающих с поседевших пихт; везде на снегу росписи — следы самых разнообразных зверей и птиц, больших и малых.
Вот извилистой строчкой, в стороне от заячьего малика, протянулся лисий нарыск; дальше он пересекается заячьим следом — здесь лисица нюхала вкусно пахнущие снежные ямки от заячьих лапок; там снег испещрен следами рябчика; тут — белки; дальше — следы каменного глухаря; а в высоком пихтаче, где царят тишина и полумрак, — отпечатки широких лап рыси.
Сильна и коварна эта большая лесная кошка. Однажды был такой случай.
Мой друг, лейтенант Истомин, поставил малый капкан на лису у подошвы горы Арбат. Подходя на второй день к этому месту, он еще издали услышал какую-то возню. Капкана на месте не оказалось, хотя приманка осталась нетронутой. Снег вокруг был сильно истоптан, а березка, к которой был привязан тонким стальным тросиком капкан, сломана. Сделав круг, Истомин увидел на снегу совершенно свежий след. Рысь! Перезарядив оба ствола картечью, он осторожно пошел по следу. Около большой наклонной лиственницы след оборвался. Не успел лейтенант осмотреть дерево, как вверху послышался треск и перед его глазами пронеслась темная тень. Мягким тяжелым комком, взвихрив снег, рысь неуклюже свалилась с дерева. С оскаленными зубами и горящими глазами она приготовилась к прыжку. Но охотник опередил ее, разрядив оба ствола в оскаленную морду хищника. Рысь распласталась на снегу. Только осмотрев мертвого зверя, мой друг понял, что произошло: вместо лисицы в капкан попала рысь; планки капкана мертвой хваткой стиснули лапу хищника, но у рыси оказалось достаточно сил сломать тонкую березку, к которой был привязан капкан. Услышав шаги подходившего охотника, рысь оборвала и унесла легкий для нее капкан вместе с тросиком. Не успев уйти от преследования, рысь влезла на дерево и оттуда бросилась на охотника. Но, видимо, зацепившись капканом за сук, она промахнулась.
Раньше нанайцы, охотясь за рысью, носили на спине специальный щит с острым копьем, торчащим над головой. Бросившись на голову охотника, рысь натыкалась на копье, и этим охотник спасался от гибели.
Рысь никогда не нападает на человека, но если ее упорно преследуют, она яростно защищается. В таких случаях рысь очень опасна. Делая круг, она выходит к своему следу, забирается на дерево и там ожидает своего врага...
...На редкость увлекательно читать «книгу следов» по первой пороше.
Вот парные следы маленького хищника — соболя. Идешь стороной — и вдруг след обрывается. Куда еще мог скрыться зверек? Чистое место — ни дерева, ни мелкой поросли. Подхожу ближе: так и есть — ушел под снег! Это — обычный прием соболя. Где-то недалеко он почуял дичь и стал скрадывать ее под снегом. Но что это за дичь? А вот и разгадка: на чистом снегу видны пустые лунки и гребенчатые следы крыльев взлетевших птиц. Здесь ночевала, прячась от мороза в снегу, стайка рябчиков. Чтобы подобраться к ним, соболь прошел под снегом не менее двадцати-тридцати метров и, точно рассчитав расстояние, вырвался из-под снега в самом центре стаи рябчиков. Вот и пестрые перышки — не всем птицам удалось улететь...
Соболь — маленький зверек, но очень ловкий и отважный. Случается, что он нападает даже на молодую кабаргу. Прыгнув ей на спину, соболь старается перегрызть артерию на шее.
То здесь, то там вдруг вспорхнет рябчик; призрачно мелькнет длинная тень белки, оставившей свое гнездо-гайно в теплый солнечный день; иногда в глухой чаще раздастся шум и грохот: это зазевавшийся глухарь поднялся из кустов черники.
А вот в густой смешанной поросли мелькнула какая-то бесшумная птица. Она как будто прилипает к стволу невысокой ели и, быстро перебирая лапками, исчезает в густой хвое вершины. Это не птица, это белка-летяга, маленький грызун с перепонкой между передней и задней лапками. Желтовато-серый мех летяги очень нежный и короткий. Питается летяга семенами хвойных деревьев, а при случае — березовыми почками и сережками. Живет она в дуплах, зимой впадает в спячку. Но в начале зимы, когда нет еще сильных морозов, в ясный солнечный день летяги целыми колониями с утра до вечера «планируют» от дерева к дереву, усеивая снег темными чешуйками растрепанных шишек.
В тайге я убил своего первого глухаря. Это было в самом начале зимы. Ночью выпала пороша, день был ясный, тихий, чуть морозный. С малокалиберной винтовкой я пошел в тайгу за белкой. Нога мягко и беззвучно утопала в толстом слое мха, покрытом тонкой пеленой снега.
Вокруг высоких пихтачей ярко зеленела не прикрытая снегом брусника. Среди глянцевых листочков виднелись неопавшие ягоды. Время от времени на снегу попадались следы рябчика, белки и еще каких-то маленьких зверьков.
И вдруг сердце забилось охотничьей страстью: на снегу виднелась извилистая дорожка. Следы — как куриные, только в несколько раз больше. Они казались еще теплыми. До боли в глазах стал всматриваться понизу, в просветы среди высоких пихтачей...
Глухарь, видимо, увлекся ощипыванием сочных, чуть тронутых морозом ягод черники и не заметил моего подхода. Мы увидели друг друга одновременно. Глухарь взметнулся, тяжело забил большими крыльями и, подняв снежный вихрь, взлетел. В стороне показался второй глухарь. Он торопливо бежал, беря разбег для взлета. Неловко перекувырнувшись через большое поваленное дерево, глухарь исчез в чаще. Справа взлетел еще один глухарь. Все это произошло так быстро и неожиданно, что я, как стоял, так и остался на месте со сжатой в руках бесполезной в данном случае малопулькой.
Пока взлетали второй и третий глухари, было слышно, как первый, по-видимому, не желая оторваться от товарищей, уселся где-то невдалеке. Не двигаясь с места, я слышал, как, ломая ветки и срываясь, подсаживались к нему другие птицы. Так неподвижно простоял я минут десять-пятнадцать; уже стало казаться, что глухари улетели далеко, но я все еще не двигался. И вдруг в напряженной тишине ясно послышался тихий звук — не то скрежещущий, не то булькающий, а немного в стороне другой... Потом донеслись громкий треск сломанного сучка и хлопанье больших крыльев. По-видимому, устраиваясь получше, глухарь обломил сухую ветку. Когда все затихло, снова послышались звуки перекликающихся глухарей.
Тихо и медленно переставляя ноги по мягкому снегу, начал я продвигаться на эти звуки. Трудно скрадывать чуткого глухаря, но еще труднее отказаться от попытки подойти на выстрел. Никогда не забуду я этих волнующих минут.
Все внимание туда — вперед, вверх! И вот, наконец, виден силуэт огромной птицы среди густой хвои и длинных седых бород лишайников.
Под прикрытием густой ели подхожу еще ближе. Прикидываю расстояние, ставлю прицел и, затаив дыхание, тщательно выцеливаю. От сильного напряжения почти не слышен слабый удар малопульки, как будто где-то в стороне треснула сухая веточка. Мой глухарь свечой поднимается вверх, и я уже чувствую горечь промаха. Но вдруг птица резко останавливается и падает, ломая сучья и сбивая с ветвей снежную пыль.
Выбив большую яму в снегу, глухарь лежит у моих ног. Красные надбровные дуги ярко выделяются на чистейшем снегу. Перья на шее птицы переливаются всеми цветами радуги. Я впервые почувствовал по-настоящему смысл охотничьей истины: хороший выстрел делает охотника счастливым.
Только значительно позже я узнал, что мой первый глухарь был не обыкновенный, а так называемый каменный, или длиннохвостый.
Каменный глухарь отличается от обыкновенного своим черным коротким клювом (а не желто-розовым, как у обыкновенного), длинным клиновидным хвостом, несколько меньшими размерами тела, сплошь темным брюхом (у самца) и белыми пятнами на плечах.
Образ жизни каменного глухаря в общем сходен с образом жизни глухаря обыкновенного, но токует он обычно на земле, редко поднимаясь на деревья. Издаваемый токующим каменным глухарем звук напоминает удары палки по железу. Питается он летом ягодами, осенью — листьями осины, а зимою — хвоей; при случае разыскивает неопавшие ягоды черники на крупных кустах, не прикрытых снегом.
Охота в тайге не всегда добычлива. Но истинного любителя природы, охотника-спортсмена, мало огорчают неудачи. Просто ходить с ружьем, наслаждаться таинственной тишиной леса, слушать голоса зверей и птиц — это дороже и больше, нежели охотничья добыча.
Кто хоть раз побродил по тайге, тот запомнил ее на всю жизнь.
Однажды, получив отпуск, я решил осуществить свою заветную мечту — вволю побродить по тайге. Задолго до этого был намечен маршрут похода: из Де-Кастрл в бухту Накатова, далее в бухту Масалова, оттуда вверх по берегу реки Дуй и обратно вдоль горной гряды синеющих на юго-западе высоких сопок, через дремучую таежную глушь...
Прохладное осеннее утро застает меня далеко за горой Арбат, на тропе в бухту Накатова. Была та пора, которую охотник ждет без малого целый год. Как ни хороша и увлекательна зимняя охота или стрельба на току весной, но осень — наиболее благодатное время для охотника.
Тайга насыщена запахом трав, ягод, хвои...
Тропа, заросшая травой и мелким кустарником, то взбирается на крутую сопку, то спускается в глубокую лощину, пересекая холодный ручей, то тянется через кочковатое болото. Темно-зеленые ветви пихтача смыкаются над тропой, и внизу царит полумрак. Солнце, видимо, уже взошло — косые лучи его, пронизывающие хвою, рассыпают на ярко-зеленом моховом ковре светлые блики. Тайга словно светится изнутри.
Чувство полной свободы, родственная близость природы, ароматный осенний воздух... Во всем теле — жаркий прилив сил; легко дышится полной грудью.
То справа, то слева поднимается выводок рябчиков; птицы почти на глазах затаиваются в чащобе и, успокоившись, пересвистываются тончайшим музыкальным свистом. Кругом полным-полно белок. Они совсем не боятся меня, как будто и впрямь знают, что их летняя реденькая шубка еще никому не нужна.
Эти зверьки к тому же очень любопытны. Они часто спускаются по стволу ели головой вниз, на высоту двух-трех метров от земли, и смело и дерзко глядят оттуда маленькими, как черные бусинки, глазами. Удовлетворив свое любопытство, белка пулей взлетает по стволу в густую вершину, и долго слышится оттуда ее сердитое цоканье.
Еще задолго до подхода к бухте Накатова стал слышен разноголосый шум водоплавающей дичи. Вскоре в просветах деревьев блеснула полоска воды, а с невысокого холма открылась панорама залива во всей его непередаваемой красе.
Бухта застыла в штиле; на воде плавает и копошится множество уток. Они держатся большими стаями, и широкая мертвая зыбь, идущая с Татарского пролива, медленно покачивает их. Черные бакланы ловко шныряют среди уток; когда они выныривают из воды, в их клювах, похожих на клинки кинжалов, ярко сверкают серебряные рыбки.
Вот они, обетованные охотничьи места! Дичи здесь очень много, даже, пожалуй, слишком много. Но стрелять ее для меня нет никакого смысла — не унести дичь с собою, и, кроме того, хочется еще дальше пройти налегке. Если же понадобится свежее мясо, оно всегда под рукой: в лесу немало серых и черных рябчиков-дикуш, стоит только не пожалеть заряда.
Отдохнув с полчаса, снова углубляюсь в таежную чащобу. Таинственный лесной полумрак действует на меня как-то особенно благотворно. За каждым деревом здесь может находиться зверь, на каждом сучке может быть обнаружена птица. Лесная тишина наполнена неуловимыми звуками жизни: изредка пискнет маленькая птичка, застучит дятел, профурчит зазевавшийся рябчик.
Мне дорого время, но я не могу отказать себе в удовольствии посидеть и послушать лес. У оврага, поросшего ельником и осиной, достаю манок из заячьей косточки и начинаю вабить, подражая голосу самки рябчика. Ее мотив менее сложен, чем у самца. Вскоре слышно, как где-то, совсем рядом, в кустах отзывается продолжительным мелодичным свистом рябчик-самец. Он неожиданно появляется сзади. При малейшем моем движении рябчик улетает, «фуркнув» крыльями.
Солнце заметно склонилось к западу, наступают сумерки. Надо позаботиться о ночлеге. Для этого нужна прежде всего вода. Через несколько минут ходьбы тропа круто спускается в овраг, на дне которого журчит холодный ручей.
Выбираю для палатки площадку на берегу оврага. Место поражает сказочно-дикой красою. С отвесных берегов оврага над ручьем свисают жесткие корни деревьев, то тонкие, как шпагат, то толстые, перекрученные, похожие на порванные снасти потерпевшего аварию корабля. Вдали, над густыми кронами деревьев, видна высокая лысая сопка. Макушка ее позолочена последними лучами солнца и потому кажется совсем близкой. Крутые скаты сопки покрыты горелым лесом. Влажная, пахучая темнота наполнила овраг до краев и теперь растекается вокруг, заполняя просветы между деревьями.
Через несколько минут раскинута походная палатка; ярко сияет костер, потрескивая сухими мшистыми ветками и смоляными сучьями лиственницы. Когда огонь костра разгонит наступающую темень, а тепло его напомнит домашний очаг и давно прошедшее детство, — охотник испытывает одно из самых счастливых ощущений привала...
Ночью погода изменилась: тучи закрыли небо, и в просветы между деревьями не стало видно даже звезд. Под утро с Татарского пролива подул ветер, все вокруг затянуло туманом и в хвое зашелестел мелкий дождь.
На рассвете дождь перестает, но воздух густо пропитывается влажным туманом. Вскипятив чай на костре из запаса сушняка, предусмотрительно заготовленного с вечера, снова двигаюсь в путь.
Вскоре туман рассеивается, всходит солнце.
После полудня подхожу к бухте Масалова. В затонах речки Дуй, впадающей в бухту, плавает множество уток, но я дал себе зарок не стрелять дичи больше, чем нужно на обед, и только на обратном пути собирался поохотиться по-настоящему. Не страсть добыть побольше дичи, а особое поэтическое чувство — любовь к природе руководит настоящим охотником.
У подножья высокой скалы стоит приземистая промысловая избушка. Внутри нее, посередине, вкопаны в землю небольшой столик на козлах и два чурбака, заменяющие стулья. Под потолком — несколько консервных банок с пшеном, гречневой крупой и солью. У каменного очага — запас сухих дров и спички. Все это оставлено побывавшими здесь охотниками. Таков таежный закон: пользоваться этими запасами и оставлять самое необходимое для случайного путника. По следам вокруг избушки устанавливаю, как давно были здесь охотники, кто они и сколько их было.
Перед входом пепел от костра — значит, погода была тогда не дождливая. Над костром висел один таган — остались только две ямки от колышков; на земле две подушки из еловых лап: были два охотника. Нигде не видно ни одного окурка — охотники курили трубки. Следы без ямок от каблуков. По всем этим признакам устанавливаю: были два охотника-нанайца позавчера утром; они ушли вверх по реке Дуй.
Снова дождь, и я решаю остаться на ночлег в избушке. Незаметно померк день — опять сумерки.
Проснувшись до рассвета, быстро собираюсь и направляюсь в обратный путь. Звезды сверкают остро и холодно, но где-то над Сахалином уже стало светлеть. Деревья понемногу выступают из темноты. Наконец, последние звезды гаснут в посветлевшем небе; таежный лес, стряхнувший с себя последние остатки ночного мрака, встает во всем своем величии.
Звонко защебетали, прыгая в кустах, проворные желтобрюхие синички. Где-то в стороне звучно долбит кору дятел. Из-под лежащего на земле ствола показывается бурундук. Стараясь не шевелиться, любуюсь любопытным маленьким зверьком. Смешно морща крошечный носик, он как бы спрашивает меня: кто такой, зачем пришел в его владения?
Вдруг бурундук пронзительно взвизгивает и быстро исчезает.
Река еще покрыта тонкой пеленой утреннего тумана. На мхах лежит седая роса, множеством радужных блесток светится растянутая паутина.
Через несколько часов пути по густому пихтовому бору неожиданно выхожу к небольшому озеру. Отчетливо отражаются в нем склонившиеся ивы, и все вокруг как-то сияюще зелено. Из воды выглядывают жесткие четырехлистные шишки озерного ореха — медвежьего лакомства. Где-то в болоте перекликаются трубными голосами журавли.
После полудня набрел на мелководную небольшую речку. Здесь отличное место для привала.
Осматриваюсь и вздрагиваю от неожиданности: на другом берегу, в редком сосняке, стоит, как изваяние, лось. Это — огромный, широкогрудый самец. У него горбоносая голова с широкими массивными рогами. Лось осторожно, с остановками, подходит к самому берегу. Из кустов появляется лосиха с двумя телятами. Вдруг лось напряженно застывает на месте. Длинная горбоносая голова его вытягивается вперед, задние ноги поджимаются, готовые к прыжку. Вглядываюсь в ту сторону, куда он смотрит, и сразу же тянусь за ружьем и пулевыми патронами: по мелкой речке, спокойно помахивая головой, шлепает большой черный медведь.
Всегда осторожный, лось на этот раз, видимо, не собирается уступать. Он стоит весь вытянутый, как струна, и бьет копытом по земле. Шерсть на загривке у него поднялась дыбом, белки глаз налились кровью. Увидев грозного быка, медведь остановился как вкопанный и даже присел на задние лапы... В следующий миг он большими прыжками, разбрызгивая воду, как-то боком бросается к противоположному берегу. Лосиха с телятами исчезает в кустах, вслед за ними мчится бык. Но медведь, выбравшись на берег, быстро повертывается и, вытянув узкую морду, жадно нюхает воздух и зорко смотрит на другой берег, где стоял лось.
Перезарядив один ствол патроном с мелкой дробью, я выстрелил в воздух. Медведя как ветром сдуло — только долго слышался в лесу треск от поспешного бегства зверя.
...Без дальнейших происшествий добрался до бухты Де-Кастри и, увидев стоящих на берегу знакомых товарищей, поспешил к ним: хотелось поскорее рассказать обо всем, что видел...
