Пришвин Михаил Михайлович
1920 год
28 августа
Успенье. Чистик (мох, клюква). Счастливая охота. Ветер наносит запах далекой дичи; собака, как корабль. Кажется, радует тут мо-мент совершенной свободы, все от себя зависит, когда наводишь мушку на взлет. Полное возвращение к прошлому, к своему.
В чем счастье?
Чудо среди болота: сухая копна сена. Жаждущему – горсть клюквы в рот. Ветер доносит запах незримой далекой недоступной дичи, собака плывет по брусничнику, как корабль... Момент полной свободы, когда стреляешь птицу на взлете.
21 сентября
Ходил с Бульбой в Чистик: хорошо в лесу! Погода теплая, сухая, по утрам сильная роса на лугу, покрытом паутиной, как морозом. На взмете трясогузок великое множество, во славу Божию перебираются к теплу. На клюквенник ходят бабы и тетерева, убил одну тетерку выстрелом метким издалека. И все хорошо, а. душа будто оглохла: хорошо, а не отзывается в глубину, живешь, ничего не по-нимая и, как глухой, только догадываешься.
22 сентября
В Чистике далеко срывались тетерева и слышалось токование молодых петухов, после неудачного выстрела по белым куропаткам с клюквенника поднялась несметная стая журавлей, выстроилась в треугольник и облетела кругом все болото. Убили только одного гаршнепа.
Вся страсть к охоте со всеми ее прелестями сосредоточивается на моменте выстрела и, кажется мне, заключается она в чувстве полной личной свободы после огромного труда хождения, а свобода в артистическом прицеле, и это все; после, дома, радуются принесенной дичи; и так радость бывает двусторонняя: и о свободе с моей стороны, и о еде с их стороны, в этом потреблении заключается их признание. Так бывало и в литературе, пишешь для себя, живешь полнотою минут вдохновения, а потом начинается использование этой минуты, превращение в книгу, в деньги, в славу — что-то совершенно другое, и между тем, необходимое для вдохновения.
25 сентября
Как в ледоход на реке льдинка за льдинкой, так на небе облако за облаком по синему за далекий лес и туда, дальше, без конца уходят...
Сильно распустилась зеленая рожь, заяц залег рядом в кустах крепко в крепкой весь день не сходящей росе. Ночью проснешься – в темноте там и тут будто каскады золота сыплются, это вспоминаются глазам золотые листья на березах.
А то смешаются, соединятся все льдинки-облачка на небе, в сине-лиловой сплошной завесе чудятся суровые замыслы зимы, и вдруг через эту завесу пробьются и падают лучи до земли как лучи светлого трона...
Вечером небо очистилось, и оранжевая заря осталась светить в сумерках и клены-березы-ясени светились, помогали заре, а луна бледная дожидалась конца сумерек и тайно помогала светиться сумеркам ярко; заря потухала, небо делалось лунным, на земле легли тени, звезды показались намеками и началась холодно-лунная ночь... В эту ночь на рассвете были первые цветы мороза на окнах, и на крышах белое лежало до солнца и потом таяло, и с крыш капала холодная вода.
Вечером в Чистике учились токовать молодые тетерева, и их весеннее пение осенью было как зелень озими накануне зимы.
Утром туманы синие разбегались от солнца, открывая леса золо-тые и все утро — царственно раскидистое, широкое, великое...
23 октября
Морозное октябрьское утро, свет начался далеко до восхода и как от луны («залунело»). В морозное светлое утро щеглы летят и синицы по дорогам. Заяц лежит по канавке. Лисица рано обошла все канавки.
25 октября
Легкая пороша выпала ночью и утром шел снег. Вчера встретил в незамерзшем ручье стаю крякв. Гоняли зайцев.
26 октября
Весь день летела пороша, ночью заяц, увидав вокруг себя белое, не вышел кормиться и в страхе лег в канаву, утром глянул: все кругом страшное, белое и нигде края нет, конца и выхода. Потом пришел охотник и взял его за уши. Даже старые зайцы пролежали весь день и напрасно пестрели поля и леса... Только ночью вышли искать пищу на зеленя зайцы, по канаве у речки прошли горностаи, к деревням подбирались хорьки и лисицы, куницы и белки спустились с деревьев, волки промелькнули, а за ними у проезжих дорог к утру мыши полевые заработали и какая есть всякая тварь...
В эту ночь не спится охотнику, не раз он выйдет посмотреть на небо чистое, посмотреть на землю, нет еще не летел белый снег. — Ходят! — скажет он, обернувшись на Чистик. Раз посмотрел — хо-дят! Два проверил — ходят. При звездах ходит он, и они там где-то невидимо все ходят и ходят. — Ну и находили! — сказал он товарищу, увидев их жировки на земле. — Ну и находили! — растерявшись повторял он, — не знаю, по какому же следу ему-то идти. Наклонился он к одному и удивился — след заячий, а направо заячьи лепешки. Понял: хромой и пошел по хромому. Напрасно охотники пошли по хромому: и у зайца, как у лисицы, все хромые, косые, убогие — хитрые, здоровые и осторожные.
1921 год
15 января
Ночью пороша вершка на три. Солнце греет щеку. На снегу голубые тени. Свету много. Сосны и ели, занесенные снегом, как будто узнают себя и спрашивают: «Что с нами было, какой темный сон?» (-6°).
18 января
Сухой снег, как мелкий сахарный песок, метель смела в овраги и на опушки лесов – поля открытые и обледенелые, сметенные снега плотные, нога не проваливается, едва видны собачьи лапы, но в лесу виден двойной след зайца вперед и назад, вперед... назад... я взял направление наудачу и когда вышел в поле, то увидел, что один след был слегка запорошен, другой, по которому я шел, ясен, значит, я выбрал верное направление, запорошенный след был раньше. Через леса, где хорошо видно, и поля, где я угадывал след по намекам, я добрался, наконец, до Грошовского большого заказника и потерял след на дороге, пошел на счастье влево и скоро увидел скидку в сторону и потом — опять на дорогу и опять вопрос — пошел назад по дороге, или вперед? — Вперед! я угадал: скоро увидел скидку вправо без возврата на дорогу.
Долго я шел по лесу и, обернувшись несколько раз вокруг себя при обходе разных смёток и жировок, вдруг почувствовал, что нахожусь в неузнаваемой местности, это самое хорошее при охоте, когда попадаешь в невиданное место, где постоянно ожидаешь какого-нибудь случая, и случай часто бывает; вот я вышел к незнакомому полю озими, лес небольшим четырехугольником, густо-прегусто заросшим мелким ельником и осинником, выходил на озимь. Я обошел его кругом, сюда были входные следы, а выходных не было, значит, заяц был тут, собаки уже шарили в зарослях, я остановился на углу и ждал. Тихо вылез из-под елочки русак... я быстро стрельнул, собака схватилась, на снегу осталась шерсть и кровь.
5 февраля
Мое рождение: 23 января 1873 года — 48 лет. Сегодня мороз -19° на солнце, и небо все светится и все тени на снегу голубые. В полдень в тени было уже 0° . Разгораются полдни.
Ночью. Звезды горят как лампады. Я достал 3 фунта керосину, у меня горит 5-линейная лампа, и это... ведь, звезды, вы не даете мне возможности читать и писать, ну а лампа дает ... Простите! Но я остаюсь при лампе. И потом у меня тепло, а там кусается мороз. Нет! Решительно, звезды, я остаюсь в тепле и при лампе. — А что доказали? — Я ничего не хотел доказать, просто при выборе звезд и мороза я выбрал печку и лампу, как человек...
...Решено вести более подробный дневник природы.
6 февраля
-15° , днем -6° . Ясно, ярко весь день. Все голубеет. Время голубых теней. Что радоваться о свете, когда все свет, а вот теперь после тьмы, вот радость! В час, когда бывало уже темно, теперь стоишь и кажется кто-то ушел от окна, а небо как открылось. Вечером видел первый раз, как горела заря на деревьях рощи, и хотелось мне опять, как бывало, оставить, забыть человека, и быть со всем миром и в мире.
8 февраля
Температура изо дня в день медленно повышалась, вчера вече-ром заря была уже влажная и вокруг нее расположились фиолетовые облака, звезды ночью светили тускло. Утром при восходе еще было ясно, март был, как весенний утренник и пахло солнцем. Но солнце взошло в серое облако и с юго-запада ровное серое надвинулось незаметно быстро и обволокло все небо. Я предсказываю не сегодня-завтра снег, метель, оттепель.
7 марта
Масленица. Выпал снег при -1° и так стало мило: после ветра и борьбы весны, — мир. Вороны уже кричат, зайцы начали линять.
8 марта
Все раскисло. С раннего утра галки хором кличут и вороны орут.
13 марта
Вечером заморозило, и отпечатки следов по рыхлому снегу остались, а новые по замерзшему снегу стали невидимыми. Я все-таки вышел проведать Чистик, потому что день разгорался единственный. Наст «скипелся» на наст, и так слежалось, смерзлось, что нога нигде не проваливается. Насыпи от канав обнажились рыжие. Вокруг деревьев всюду кольца на снегу. Верхушки холмов пестрые. Дорога малоезженная обнажилась, а постоянные порыжели. Мало снега было зимой. Березы побурели, на голубом снегу, под голубым небом рощи берез прекрасны. Ели и сосны млеют на солнце, и вороны орут. Распушилась пушица на ольхе, и вербы стоят, готовые к празднику. Болотные кочки показали свои рыжие мохнатые головы. Флейта наткнулась на белых куропаток, я, услыхав их хохот, притаился под сосной, одна белая как снег, спустилась на снег полянки и осталась на ней после выстрела. Зайчиха, лохматая, линяющая, кралась от собаки в кустах.
Ослепительно ярко и очень больно глазам.
14 марта
На заре выхожу в Чистик. Снег не проваливается под ногами, как в крепких зубах сахар хрустит, идешь и на версту слышно, Флейта брешет на угол Острова, а из другого удирает лисица. Опять в Чистике обрушился на меня громадный русак, а ружье за плеча-ми. Потом беляк — ружье осеклось: слышно было слабое токованье тетеревов. Наши слышали жаворонка. Стайка пташек понеслась на меня, ныряя в золотом воздухе. Но пичуги летят на Русь.
17 марта
Какие золотые дни! Поля и болота вовсе пестрые, грачи прилетели. Говорят, что и скворцов видели. А сапожник Василий Михайлович будто бы слышал и бекаса, только верить нельзя. Заплакала желна. Настоящие вечерние зори. Речка Рясна, своевольная, местами вырвалась из льда.
Ждем уток.
27 марта
Золотым оставался весь вчерашний день. Ночью подморозило, и лунное небо покрылось стайкой облаков, в глубине леса заяц орал.
В 4 часа я был на Мартинковском поле с Сергеем Васильевичем. Мы шли то по ледяной лесной дороге, то по полю межами, поле совсем уже растаяло и, чтобы не мазаться, мы держались какого-то плотного гребешка. Лужи, замерзшие, с треском, как стекло, разлетались, ходьба неудобная. На востоке была светлая узкая полоса, все небо было заплотнено. Не успели сесть по шалашам, как раздалось хлопанье крыльев и потом тетеревиное бормотание. Долго в темноте я принимал один кустик, шагах в 300 от меня, за близко сидящего тетерева, а тетерева шагах в 100 — за черный пенушек, очень далекий. На восходе солнца рассмотрел, что куст — не тетерев; из лощины подскакивает вверх с чуфыканьем тетерев и потом некоторое время остается видимой его голова; а черный пенушек — это тетерев, тоже с раскрытым хвостом, петушится вокруг себя, бегает, как заводной.
В это время раздались шаги и кто-то с ружьем прямо шел на мой шалаш, я крикнул:
— Здесь караулят!
— Кто?
— Убирайся к черту!
И неизвестный малый отступил в кусты.
Тетерева все бормотали. Тогда появились у шалаша витютни, я стал взводить курок — вдруг сорвалось и выстрел раздался, весь шалаш окутан дымом, витютни улетели, а тетерев все бормотал на месте: один все ходил вокруг себя как заводной, смешно раздуется, другой подпрыгнет, и шея его торчит некоторое время, и чуфыкает. Опять новая партия витютней прилетела к моему шалашу, я прицелился в двух, и в это время раздался выстрел Сергея Васильевича по тетереву из винтовки. Все взлетело. Наши два тетерева переместились немного подальше, заметили друг друга и начали смешно наступать: один наступает, другой отступает, отступает, но наконец, собрался с духом и тоже стал наступать. Прилетели еще три тетерева и расселись на деревьях. Я с замирающим сердцем ждал момента, когда в первом солнечном свете сцепятся бойцы: очень красивы они, и вокруг все так пустынно-таинственно! Но тут опять прилетела большая партия витютней к моему шалашу, я колебался: стрелять или подождать, чем кончится бой, хотел ждать, но вспомнил, как мы нуждаемся в мясе, прицелился, уже взял на мушку трех здоровенных витютней, 1/4 секунды и все три были мои, но вдруг все, и витютни, и тетерева, и даже вороны улетели. Возле моего шалаша опять стоял с дурацкой мордой тот малый охотник. Не знал, вот не знал, что могу так мастерски, чисто по-мужицки ругаться, как он удирал от меня, как улепетывал и как хлестала его моя трех-саженная матерная картечь.
Тетерка с квохтаньем перелетала в болото и уводила за собой все дальше в глубину недоступных болотистых хвойных лесов бормчущих косачей. В Чистике все еще сильно бормотали. Утки орали все утро на разливе.
28 марта
Ночь была чистая, лунная, с морозцем, меньше вчерашнего. Но заря запала в хмарь, и на восходе дул противный холодный ветер. Сильно орали утки. Захлопали крылья в лесу, и два тетерева в полумраке сели возле самого моего шалаша. Треснул сухой сучок, они улетели. Токовал внизу бекас (ка-чу-ка-чу). Протянули три гуся. Когда стало совсем видно, заяц по морозу с крепким туканьем пробежал, спеша, мимо моего шалаша через поле в другой лес: загостился, очень спешил. Когда солнце выбилось из хмари, откуда ни возьмись, два черных: матерый и поменьше, с гуркованием обежали Левино место (Лева продремал) и расположились к бою шагах в 150 от меня; матерый бился снисходительно, младший скоро убежал, сел на дерево, а сильный петух, распустив перья, стал кокетничать с солнцем. Сколько в его движениях чего-то ненужно-го практически и только для красоты, для спектакля и рыцарства. Говорят, это свойственно романским народам: рыцарство, зрелище и пр. И то же самое проделывают петухи: как они вытягиваются, растопыривая хвост, повертывая его во все стороны, и как вдруг поднимаются во весь рост, подскакивают, выкрикивают свой бовой лозунг: чувш...ш! На бой, на бой! Всех зову на смертный бой! В лесу откликаются рыцари теми же звуками; но очень холодно, ветрено и хмаро. Солнце скоро совсем исчезло, и белая муть от неба и до земли прочно, кажется на весь день, засела.
После обеда, когда хорошо ободнялось и потеплело, пошел пер-вый теплый дождь, над нашим двором летели с криком кряквы. Был слышен первый гром.
30 марта
После обеда пошел в Хотунь ждать вальдшнепов. Дорога местами уже подсыхает. Кое-где в лесу только осталась на дороге твердая, как камень, ледяная корка. Орех цветет, ольха.
Комарики мак толкут. Заяц выскочил совсем еще белый. Флейта его долго, упорно гоняла и бросила на четвертом кругу. Заря была совсем весенняя, пел черный дрозд и пеночки, и должен бы вальдшнеп быть непременно, а вот не было. После заката кричала сова.
1 апреля
На перевале рассвета вышел на Рясну. Сильно подмостило, по лужам идешь, как по стеклу, но Рясна бойко бежит. Собаки сковырнули уток, их крик долго приближался ко мне, и вот они вылетели с воды передо мной, пара чирков, мое новое ружье опять само хлопнуло (спуск слаб). На рыже-сером непаханном пару вскочил русак. Солнце всходило кровяно-красное, вся болотная долина засверкала своими замерзшими лужицами, как стеклами. На канаве с криком от собаки поднялись кряквы и — прямо на меня, но оглядели, завернули растерянно, я не сдержался и, хотя было очень далеко, пальнул зря два раза. От выстрелов поднялось множество чибисов. Тетерева бормотали слабо в Чистике, сильнее на Пузи-ковском поле. Один косач, видно, оттоковавшись на Мартынкове, возвращался в Чистик. Видно, или не будет совсем общего тока, или будет позднее.
Какой вышел день необыкновенный, словно мирно разделенный зимою и летом, вместивший в себя и зиму, и весну, и лето, и осень: до восхода морозило и ковало воду, как зимой, когда взошло солнце и засверкали, как стекла, все лужи болота; было как осенью в первые морозы, и только пение весенних птиц давало знать о весне. Потом, когда разогрело, сразу наступила апрельская весна, и к вечеру стало душно, как летом (10° в тени), надвинулась синяя грозовая туча и шел слегка (тучу пронесло) теплый летний дождь.
10 апреля
Рассвет безоблачный. Флейта гоняет русака. Много уток по канавам. В разных местах горячо токуют тетерева. Пробрался с большим трудом в Чистик, все это круглое моховое болото кипит весенней жизнью: кричат журавли, бекасы барашками рассыпаются, свистят кроншнепы, а тетерева мокрые, блестящие, на солнце шипят и подпрыгивают, весь Чистик прыгает и шипит. На краю болотного леса под соснами в рост человека я долго любовался и сам по-тетеревиному шипел. К удивлению моему, на шипенье мое, жалкое по сравнению с настоящими тетеревами (я — тетерев!), с двух сторон стали отзываться и подходить две тетерки. «Почему же, — думал я, — они не пользуются вон теми рыцарями, блестящими в солнечном свете, вступившими в бой за обладание самкой? Почему выбирают отдельного и слабейшего?» Я заметил, это почти как правило, что во время боя на поле где-нибудь на опушке робкий или хитрый токует один и этого самки предпочитают. Не потому ли, что те, раз вступивши в бой, уже и не заботятся о самке, забыли даже из-за чего они бьются. К ним и подойти теперь страшно и может быть даже стыдно, как женщине к деревенской сходке и драке. Правда, из-за чего сходка и драка? В конце же концов все эти об-щественные дела сводятся к личному интересу каждого, а личный интерес в деревне — к питанию своей семьи, к размножению. Но потому и есть общество, что исходный личный интерес забывается, и так создается поле общего дела; честолюбие, самолюбие бойцов создает специалистов по этой части, управителей и бойцов. Как дикие петухи, распустив хвосты, вытянув шеи, они при солнечном свете красуются, повертываются вокруг себя, вызывают на бой. А в то же время петух, который чувствует себя отдельно, потому ли что от рождения был слабее или побитый выбыл из строя, и этому, отдельному, хотя быть может слабейшему, достается обладание, он силен своей отдельностью, он уже индивидуальность.
Стою на опушке в виду блестящего боя рыцарей и слышу, как этот отдельный тихим гостем прокрадывается в домик тетерки. Опытные охотники мне рассказывали, что тетеревиные выводки всегда бывают на тех местах, где токуют отдельные петухи.
Может быть и так можно понять, что потерпевший в бою или не решивший вступить в бой, только мускульно слабейший, а психологически может быть и сильнейшим. Для воспитания такой отдельности может быть и существуют эти общественные красования — рыцарства и бои? А самка и подхватывает эту индивидуальность, ее психология — аппарат, воспринимающий индивидуальность, недаром же в человеческом мире женское половое чувство есть в то же время чувство, окрашенное более индивидуально, чем мужское (мужчине только бы схватить), это есть чувство различения, выбора. Так новые существа, приходящие в наш мир, приходят не все гуртом по большой дороге, а отдельно, каждый сам по себе, через узкие ворота, где им бывает допрос и в знак этого даются собственные имена.
Так и наши коммуны, государства, сходы не те ли самые полевые петушиные бои, в них все открыто, все просто, как дважды два — четыре, а тайны жизни, как на опушке лесов, скрываются в сторо-не, в комнатах...
К вечеру мы с Сергеем Васильевичем идем в Чистик городить шалаши у места тока и ночевать в болоте, еще не пропустившем воду через мерзлое дно.
11 апреля
Столько жизни утром при солнце и такая пустая мертвая ночь! Шалаши по архитектуре С.В. устроены, мой на единственной кочке, но довольно широкий, потому что на ней стояла сосна в мой рост. Пока устраивали, обтоптали мох вокруг шалаша, выступила вода; как на воде устроенный, назван «Петроград». С.В. устроил себе, напротив, очень хозяйственно, на сухом месте под двумя соснами, хотя и подальше от тока. И шалаш его назвали «Москва». Солнце давно село, в полутьме валим сосенки, срубили штук 30 на дрова, а лапки на логово, и на логове же развели костер. Сырые, налитые водой сапоги повесили на колышки, портянки на жердочки, а ноги в валенки. Хорошо, уютно... Вкусно сало, продетое на прутик и закопченное в дыму костра. Хозяйственный человек С.В., недаром у него и «Москва» вышла. Я дую в костер, чтобы не потух, он рубит дрова, дуем и рубим, посмотрим на часы: два часа, целых два часа только дули и рубили, а как незаметно прошло. А какая пустая ночь: ни звука, ни движения, только звезды перемещаются неслышно по небу. Прокричали петухи, кроншнеп свистнул спросонья. Посмотрел на часы: еще два часа прошло в пустоте, выпил стаканчик молока, в нем стали попадаться ледяшки: замерзает. Заняло нас далекое зарево пожара, и в тишине, казалось нам, слышны были вопли женщин, а как они могли быть слышны за десять верст? Скоро три, страшно вставать, надевать сапоги, которые сейчас же по колено нальются водой. Идем, шлепаем с трудом, по соснам и звездам находим «Москву». А «Петроград» всего в 80 шагах, я, долго блуждая, нахожу, наконец, окруженным затянувшейся льдом водой. Чуть белеет на востоке. Какая первая закричит птица? Кроншнеп свистнул. Утка крякнула. Захлопали крылья, тетерев сел за спиной. Так с трех до восьми я сижу на кочке, валенки в воде, архитектура С.В. не дает повернуться назад, а там, сзади – тетерева, и только скосив глаза, видишь их близехонько от шалаша.
12 апреля — понедельник, 13 апреля — вторник, 14 апреля — среда
Все эти дни стоит ровно царственно прекрасная погода с +14° в тени. По ночам заморозки, стекла разлетаются под ногами, а утром, как солнце взошло, не солнцем, как раньше, а землей пахнет и гудит пчела на иве. Все почки наклюнулись, сиреневые особенно, бузина распускается. Будут ли лучшие дни? Невозможны лучшие... Жуки.
Встаю ночью, встречаю первый бледный свет, вижу как он побеждает на востоке все больше и больше, и на западе сползает ночь серой изнанкой своего темного покрывала. В эти минуты, даже часы — два часа от первого света и до восхода! — как в самой первой юности все кажется, будто можно еще решиться на план, решиться и вся будущая жизнь развернется как ясное собственное дело...
Подкрадываюсь к токующему тетереву на зеленях, ему мешают сороки. Конец утра; тетерев сидит на дереве, смотрит, как кормятся самки, и сам спускается кормиться. Журавли валом валят. Смётка зайца в полумраке. Закипает душа. Озеро вдруг освободилось.
Последний день марта: как он достигнут?
15 апреля
Вчера к вечеру ветер стих, ночь ясно-звездная, морозная. К вече-ру раздулся ветер и небо покрылось дождевыми облаками. Был на току кроншнепов.
Ночь стоит, только звезды движутся. Провешиваю заметки — деревья по звездам и прихожу точно к канавам, ручьям и кладочкам. Пролезаю через болотные кусты и стою у столба на краю открытого клюквенного болота. От столба между единственными двумя соснами и по звезде прохожу к своему шалашу.
Очень холодно. Ночь стоит. Забелело ли на востоке? Свистнул кроншнеп — забелело. И журавль с эхом в лесу кликнул утро. Началось, началось! Бекас пробарашкал. Захохотала куропатка, кроншнеп опять свистнул и, как по сигналу, за ним все журавли крикнули. Утка крякнула. Опять куропатка и, наконец, зашипели тетерева, захлопали крыльями. Заря занялась, стало очень холодно и все, приготовившись на местах, как бы замерло. Нежно загурковали тетерева, и когда сильно занялось, пришли в движение, облетая группами, облюбовывая места тока. Как они тузят друг друга, как бьют громко крыльями! Кроншнеп устроился среди них — большая самка, а самец подлетел и нежно длинным клювом тукал ее в спину, помаргивая крылышками, касаясь нежно ногами ее хвоста, поддерживал себя в воздухе. Я долго не мог стрелять, любовался. После выстрела кроншеп-самка метнулась с повисшим крылом, а самец с криком Ви-вв-а, вив-ва! (живо, живо) стал кружиться над шалашом. Пока я ловил его на мушку, самки и след простыл: исчезла в лесу.
16 апреля
Если бы вынуть из охоты убийство и созерцать природу так, но так внимание ослабевает и не из-за чего, кажется, принимать на себя такой великий труд. Не могу понять еще, нужно это убийство, чтобы сливаться с природой, поступать, как звери, или же это самогипноз, как при увлечении спортом. Итак, нужно мне убить тетерева из шалаша. Вся моя ошибка была, что городил очень тесные шалаши, теперь у меня шалаш просторный и сверху открытый. Ночь теплая, мороза нет, наполовину небо закрыто облаком. Ветер, бушевавший весь день, затих. Немного запоздал и стало белеть на востоке. Второпях ошибся и направился не на две сосны, а туда, где в трех соснах запутался, мучился, мучился и, оглушенный неудачей, дураком остановился под деревом — мокрый, усталый. Слышу, как свистнул кроншнеп и вальдшнеп протянул, и куропатка прохохотала, и кликнул белое утро журавль, вот и тетерев прошипел — все, кажется, пропало, но тут как раз сообразил и нашел свой шалаш. Ужас! Он был рассыпан ветром. Кое-как отгородился и встретил гостей, не в состоянии не только стрелять, но и шевельнуться. Видел, как от ястреба вспорхнул весь ток и живо опять собрался. И как же красивы эти птицы, как они чудесны в болоте весной. Бывает момент мира на току, когда все тетерева прилягут к земле, нежно и очень тихо гуркуют. Слышал, как тетерка кудахтала, почти совсем как курица с яйцом.
Построил новый шалаш. Осока растет. Лозина распускается. Березы вовсе рыжие — вот, вот!
17 апреля
Зазеленела ярко придорожная мурава, между нераспустившими-ся березами красивы эти зеленые дорожки.
Стоят одинаково солнечно-ветреные дни, по вечерам собираются тучки и ночью проходят мимо. Ночи стали теплые, лунные, с легоньким приятным ветерком. Ранил тетерева, на току токовал... но он полежав, схватился и убежал, так я его и не нашел. Итак, убил вальдшнепа — не нашел, кроншнеп убежал, тетерев убежал и утку поймал только благодаря собаке — вот так и охота!
19 апреля
Ночью прошел маленький дождик и, наконец, стих день и ночь бушевавший суховей. Серое тихое зеленое весеннее утро. И так оставалось весь день, с просветами солнца. Вечером был на тяге в Чистике. Большая туча залегла на горизонте, и все небо было серое, и тихо, тепло, ни одного звука. Но дождь пошел только ночью и то маленький, пыль прибил.
Никогда не был так близок к природе. А почему? Потому что никогда не было так тесно среди людей. Будет ли день, когда возьму свою котомку и пойду от природы к людям, к их руководящему жизнью сознанию, к их высшим добродетелям?
28 апреля
На восходе небо пестрое, но мягкое и утро все голубое с белым – небесная пахота после дождика. День вышел раскрытый, майский. Дуб развертывается. На каждой болотной кочке фиалка цветет. Сильные хорошие росы: «Егорьевская роса пуще овса». Вечером голубые плотные облака были, как горы на краю небес, и не мешали солнцу чисто садиться. В Чистике Флейта согнала крякву с гнезда и погнала ее, а та, перелетывая, долго водила ее по болоту, увела, бросила и, подлетев, пешком подбиралась к гнезду. Я взял утку с гнездом, 11 яиц.
Чистик прекрасен тем, что недоступен вторжению человеческих хищников, и видно, что там, на горах — деревни и усадьбы, и слышны голоса, стук, звон, ругань, а кажется, что это долетает с другой земли. Так хорошо! Кажется, всякая мелочь, на что ни кинешь взгляд, все просится на вечную память: как жук летит, жужжит и схватываешься за ружье, принимая за вальдшнепа; как бегут по болоту быстро, будто овцы, журавли, сверкая павшей на них с кустов и травы росою; а как серьезно-хозяйственно пролетает цапля! Сейчас все птицы серьезные, устроились с гнездами, только одна кукушка, как дачница, начинает свою майскую любовь.
27 мая
Разрушение пространств. Разделение на здешний мир (земной) и «тот свет» (идеальный мир) явилось от несчастья, страдания, греха, а грех — «такое действие», от которого наше умственное существо и чувствующее распадаются и существуют в нашей душе как два отдельных мира. От этого наша жизнь часто представляется каким-то тяжким путем на далекое расстояние. Но бывают страсти — психологические взрывы, которые разрушают расстояние, пространство, предмет становится лицом к лицу, и мир обыкновенный — желанно-прекрасным. Так бывает у влюбленных, поэтов, охотников: страстно-добрых, религиозно-любящих, удачливых игроков и ду-раков.
Лев Михайлович Алпатов-Пришвин (1906—1957) — старший сын Пришвина.
