Бударов Г. И.
— Кенка, ты знаешь, какой ток у мохового болота? Вчера там стон стоял... за два километра слышно, как токовали косачи... — говорил с азартом завзятого охотника Горанко Шестаков, одноклассник Кенки Васина.
— Эх, если бы нам достать ружье! Мы бы с тобой нащелкали дичи!
— А где его достанешь? — безнадежным тоном спросил Кенка и глубоко вздохнул.
— А это что? — Горанко показал на тетрадки, которые его приятель бережно нес в обеих руках, боясь помять. — Ведь ты опять сегодня две пятерки получил и третью четверть в круглые отличники вышел. Предъяви свои отметки и попроси у батьки ружье. Неужели он тебе не даст? Хоть на один день?
— Батько-то и дал бы... да мама... знаешь, женщина... боится... Будет говорить, что застрелюсь нечаянно или вместо утки курицу подстрелю.
— Да что ты, маленький, что ли? Через два года в комсомол примут, а ты в курицу будешь стрелять? Эх, убили моего батьку на войне, он обязательно дал бы! — Горанко почесал переносицу, потом затылок и, пригладив рыжие вихры на макушке головы, порывисто сказал: — Хочешь я поговорю с твоим отцом? Ведь он же председатель нашей охотничьей артели, сам охотник.
— Ого, еще какой!.. — с восторгом подхватил Кенка. — Белку в глаз бьет. Семь медведей свалил один на один.
— Ну вот, а ты говоришь — не даст!
— Ладно! — решил Кенка. — Покажу отметки и попрошу.
Горанко кивнул вихрастой головой и, перемахнув изгородь садика, окружавшего домик матери, скрылся за лохматой елью. Кенка подошел к своему дому, осторожно положил тетради на перила крыльца. Потом поднял кусочек кирпича, послюнил и потер им чернильное пятно на втором суставе среднего пальца; в кадке, стоявшей под водосточным желобом, ополоснул руки и вытер их носовым платком; пригладил пепельные волосы, хотя они в этом не нуждались, так как были острижены под машинку, взял с перил крыльца тетрадки и вошел в дом. Мать мыла посуду. Обернувшись, она увидела сияющего Кенку, который, подняв над головой руки, держал в каждой из них по тетрадке.
— Вот смотри, что тут написано!
Мать торопливо вытерла руки, осторожно развернула тетради и, увидев жирные пятерки, нежно прижала голову сына к своей груди.
— А где папа? — спросил он.
— На собрании, — ответила мать.
Кенка взял книжку, уселся у окна и начал читать, поглядывая вдоль улицы. Уже начало смеркаться, а он не покидал своего наблюдательного пункта.
— Глаза испортишь, я зажгу свет, — сказала мать.
— Нет, не надо, — запротестовал Кенка. — Он знал, что когда зажигают в комнате свет, то за окном сразу кажется темнее, а он хотел увидеть, когда пойдет отец, и встретить его.
В это время стукнула калитка. Кенка сорвался с места и побежал встречать Родиона Ильича, захватив с собой тетради.
— Папа, смотри!
— Что ты мне показываешь? — спросил отец, поднимаясь по лестнице крыльца.
— Две пятерки — по арифметике и по русскому языку.
Они вошли в комнату. Мать зажгла свет. Родион Ильич сел к столу и, нахмуря брови и пряча под усами улыбку, долго рассматривал кенкины тетради.
— Молодец парень, — сказал он. — По осени надо отправлять тебя в Мотыгинскую десятилетку. Как думаешь, мать?
— Если сдаст экзамен, пусть едет. Может, на доктора выучится.
— Всякая профессия хороша, если человек усвоил ее и относится к ней честно, — сказал отец. — Охотник тоже на своем месте пользу приносит государству.
— Конечно, — подхватил Кенка, — надо и охотиться уметь. А какой я охотник, если из ружья ни разу не стрелял!
— Молод еще! — вставила мать.
— Правильно он говорит, — заступился отец. — Надо гордиться родовой профессией.
— Папа, дай мне ружье! — горячо воскликнул Кенка. — Я бы завтра на ток сходил.
Родион Ильич почесал затылок, но уже почувствовал, что отступать неудобно.
— Ладно, — сказал он. — Только с одним условием. Это тебе будет вроде приемного экзамена в артель охотников.
— Какой еще он охотник! — запротестовала мать.
— Ничего, парень здоровый! Меня как дед плавать учил? Подвел к Енисею, да и столкнул в воду: плыви, мол. И выплыл. Дам я тебе ружье, только с одним патроном. Охоться хоть целый день, а принеси дичь. Не добудешь — не проси ружья до тех пор, пока в комсомол не примут. Ясно?
Кенка помрачнел.
— Какая же это охота с одним патроном!
— Самая настоящая охота. Дай тебе десяток — ты будешь палить в белый свет, как в копеечку, а при одном патроне у тебя и выдержка, и терпение, и осторожность появятся. Зря не выстрелишь.
II
Спал Кенка тревожно и проснулся на заре. Мать уже растопила печку и нагревала сковородку печь блины. Отец вошел в комнату и поставил у дверей густо смазанные дегтем кенкины бродни.
— Вот тебе обувь! — сказал он. — Положи соломенные стельки и помни, что ноги для охотника — самое главное. Смотри, чтобы обувь не натерла мозолей.
Кенка обулся, позавтракал, положил в карман краюху хлеба и пару яиц. Отец вынес ему патрон и подал ружье.
— Зарядишь его, как дойдешь до места охоты. Отправляйся.
— Ни пуха ни пера, — пожелала мать.
Кенка направился вдоль улицы и, подойдя к садику с лохматой елью, крикнул:
— Горанко! Пошли на охоту!
— Я сейчас, — отозвался Горанко и торопливо стал одеваться.
Он захватил калач, мать сунула ему копченого хариуса. Заткнув за пояс топор, мальчик выбежал из дому.
— Давай я понесу патронташ, — на ходу обратился он к Кенке.
— Да у меня один патрон.
Горанко помрачнел.
— Зачем же я пойду с тобой, раз у тебя один патрон?
— Я бы дал тебе выстрелить, да видишь, какая штука... — Кенка рассказал свой разговор с отцом.
Горанко немного подумал, махнул рукой.
— Ладно! Пойду! Ты старайся, чтобы не промазать. А я буду высматривать дичь. Ты знаешь, как я подкрадываюсь? Как кошка! Без ружья меня дичь подпустит вплотную. А за мной и ты подползешь. Добудем, а завтра получишь целый патронташ зарядов. Вот тогда и мне дашь выстрелить.
— Конечно! — радостно воскликнул Кенка, и друзья направились в лес.
— Мы сейчас пойдем на озеро, — предложил Горанко. — Поутру в тумане утки смирные, а если не удастся, то днем спустимся в лог и поищем рябчиков, а к вечеру на ток к Моховому болоту. Ладно?
— Ладно, — согласился Кенка.
Багровое солнце, цепляясь за ветки, поднималось к вершинам деревьев, разбрасывая по росистой траве тысячи разноцветных алмазов. Ребята шли по лугу, сбивая росу и оставляя после себя ярко-зеленый след. Верба уже выпустила свои желтые цветочки, и они качались на ветках, как только что вылупившиеся птенцы. Разнообразный хор птиц веселым посвистом приветствовал наступающий день. В голубом небе, перекликаясь зычными голосами, большим треугольником летели гуси, направляясь на север. Клейкие листочки берез еще не опушили веток, но уже изливали такой аромат, что охотники от удовольствия морщили носы, втягивая в себя весенний запах.
— Кенка! Давай попьем березовки, — предложил Горанко и, размахнувшись топором, ударил по стволу березы. Частые капельки покатились из надреза, орошая ствол.
— Как слезы, — грустно сказал Кенка.
— Ей не больно, — возразил Горанко и воткнул в нижнюю часть надреза прутик. Сок побежал по нему. Горанко подставил пригоршни и выпил душистой прохладной жидкости.
— Пей, — предложил он Кенке.
— Не хочу, — отказался тот.
— Сладкая! — соблазнял Горанко.
— Мы уйдем, а сок будет литься на землю, — сказал Кенка.
— Это не повредит березе.
— Как не повредит? Ведь от этого сока она листья распускает. Давай заклеим!
Кенка отломил кусок хлеба от краюхи, размял его и тщательно заклеил надрез.
Сок перестал капать. Мальчику стало неожиданно весело, и он начал подсвистывать, передразнивая птиц, а они еще громче засвистали на разные голоса. Кенка засмеялся.
— Тише, — предупредил его Горанко. — Вот уже озеро, Я пойду в разведку, а ты смотри. Как махну рукой, ползи ко мне, только тихонько.
Горанко пошел к озеру пригнувшись, потом пополз на четвереньках, прячась за прибрежные кусты. Наконец, он остановился и, вытянув шею, замер в наблюдательной позе. Кенка посмотрел по тому направлению, но ничего не увидел, кроме прошлогоднего камыша, густой стеной росшего около берега, и тонкой пелены тумана, плавающего над водой. Горанко махнул рукой и припал к земле всем телом. Кенка, осторожно передвигаясь, пополз к нему.
— Сразу за камышом плавают четыре селезня. Совсем близко. Здоровенные! — прошептал ему Горанко. — Я стану на колени, а ты положи мне ружье на плечо и стреляй, как увидишь их.
— Ничего, я с сучка вербы выстрелю, — прошептал Кенка и, вытянув голову, стал оглядывать озеро.
Он увидел левее пару чирковых селезней, плывущих вдоль камыша так, что только вершинки чуть-чуть закрывали их. Кенка сунул ружье на сучок и приложил приклад к плечу, постепенно поворачивая ствол за плывущей дичью, стараясь поймать на мушку переднего селезня. Сердце его учащенно билось, в ушах стучала кровь, во рту пересохло. Он помнил наставление отца и, затаив дыхание, не решался нажать спусковой крючок, так как еще не был уверен, что правильно прицелился. А чирки уплывали дальше и дальше. Больше он не мог сдерживать дыхание — выдохнул и снова набрал в легкие воздуха. «Один только выстрел... Надо стрелять наверняка. Не попадешь — все пропало», — думал Кенка и снова начал прицеливаться.
Горанко горящим взглядом следил за плывущими птицами. Ему хотелось крикнуть: «Стреляй! Уплывут!» — но он стиснул зубы, боясь вспугнуть дичь.
Раздался выстрел... Передний селезень повернулся брюшком вверх и, опустив голову в воду, остался без движения. Вторая птица судорожно забила крыльями, разбрасывая брызги, сделала круг, стараясь нырнуть, но через секунду и она затихла.
— Здорово! Обоих наповал! Молодец Кенка! — кричал в азарте Горанко, выскочив из кустов на берег озера.
Кенка вышел из засады смущенный и растерянный. Он вынул патрон из ружья. Заряд был в патроне, а внутренность ствола чистая, как зеркало... Кенка посмотрел на Горанку.
— Что случилось? — спросил он.
— Как что случилось? — улыбнулся Горанко. — Обеих наповал подстрелил.
— Да я не успел выстрелить.
Из-за куста на противоположной стороне озера вышел охотник, а над кустом таяло серое облако дыма от выстрела.
— Эй, ребята! — крикнул охотник. — Подтяните уток шестом, а я обойду озеро и возьму их.
— Так это он? Эх, ты! — укоризненно сказал Горанко и, сломав засохший ствол молодой сосенки, стал им подтягивать уток к берегу.
Подошел Никита Кузнецов, охотник из ихней же артели. Он увидел у Кенки ружье и все понял.
— Что ж, ребята, одна утка ваша — берите.
Горанко посмотрел на Кенку, а тот, закинув за плечо ружье, сказал мрачно:
— Сами добудем!
— Ну-ну... Путем-дорогою, — приветствовал их Никита.
— И вам по той же, — в один голос ответили ребята.
Они поднялись на пригорок и стали спускаться в низину. На склоне пригорка нашли лужайку, заросшую черемшой.
— Давай поедим! — предложил Горанко.
Они нарвали по пучку сочной черемши и уселись на широком пеньке, похрустывая сочными стеблями.
Солнце уже пригревало так, что даже в тени роса высохла, а нагретые лучами хвойные деревья издавали острый запах смолы, капельки которой, выступая из трещин коры, вытягивались в сосульки прозрачного янтаря.
— Перейдем на ту сторону лога, — предложил Горанко, — там кусты тальника и должна быть дичь.
Но путь на ту сторону преграждало болото. Высохшие кочки, опутанные прошлогодней осокой, серыми столбиками торчали у края, а дальше шел синеватый зыбун, местами покрытый зеленой плесенью. Перебираясь по кочкам, они дошли до него и ступили на гладкую поверхность. Болотистая почва под ногами заколыхалась. Шедший впереди Кенка попятился и сел на кочку:
— Как бы не провалиться, — сказал он.
— Не провалимся, — ответил Горанко и, обогнув сидящего Кенку, храбро ступил на зыбун. — Не надо останавливаться, я же ходил по болоту.
Почва осела, и Горанко оказался в воронке, но это его не испугало, и он пошел дальше, а зыбун заколыхался круговой волной, как вода от брошенного камня. Кенка встал, чтобы направиться вслед за товарищем. В это время одна нога Горанки по колено ушла в болото. Он на секунду остановился, пытаясь выдернуть ее, но и другая нога увязла. Кенка побледнел и остановился. Горанко, топчась на месте и стараясь вырваться из болота, погружался больше и больше. Кенка, держась за кочку, протянул ему ружье, но оно не доставало до Горанки. Тогда он разрядил его и бросил товарищу.
— Положи ружье поперек тела и ложись на него, — посоветовал он Горанке.
Горанко так и сделал, но обе ноги погрузились выше колена, он руками и грудью уперся о ружье, однако ноги продолжали опускаться в болото. Кенка бросился к трехметровой осине, росшей у самого края болота, и, напрягая все силы, старался сломить ее, но она гнулась, не поддаваясь его усилиям. Наконец, осинка треснула, он перегнул ее и стал крутить из стороны в сторону, пока не отломал. Горанко в это время погрузился уже по пояс и умоляющими глазами смотрел на Кенку. Кенка подбежал к краю зыбуна и протянул Горанке вершину осинки. Тот ухватился за нее сначала одной рукой, потом обеими.
— Держи крепче! — крикнул Кенка и, упираясь в кочку обеими ногами, стал тянуть Горанку из болота. Бродни Кенки погрузились в топкую почву, и холодная вода полилась через голенища, но он, видя, что вытягивает товарища, напрягал все свои силы.
Когда Горанко почувствовал себя вне опасности, он крикнул Кенке:
— Постой! Не тяни! Я ружье достану.
Держась одной рукой за деревцо, Горанко другой нащупал ружейный ремень и, продев в него руку, перебираясь по дереву, выполз из трясины...
III
Грязные, голодные и усталые, ребята выбрались на сухое место и сели под развесистой елью.
— Хорошо, что еду я переложил из кармана за пазуху, — сказал Горанко, доставая хариуса и калач.
Кенка вынул яйца, краюху хлеба, и они с аппетитом пообедали.
— Хорошо бы напиться, — сказал Горанко, поглядывая на березу, но, вспомнив, как неодобрительно отнесся Кенка к порче леса, махнул рукой и, вздохнув, сказал:
— Ладно, черемшой закусим.
Он нарвал пучок черемши и протянул половину Кенке.
— Что ж теперь будем делать? — грустно спросил Кенка. — Домой придется идти.
— Зачем домой? На ток пойдем, — возразил Горанко.
— Да ведь грязь на тебе засохнет так, что и ноги не согнешь, хорошо бы до дому дойти, а ты на ток...
— Не засохнет! — не унывал Горанко. — Мы сейчас пойдем к речке Тюрепиной, до нее километра полтора. Там обмоемся, высушимся и как раз успеем на ток. До Мохового болота оттуда рукой подать.
Кенка открыл ружье и посмотрел в ствол. Ствол, был наполнен болотной грязью.
— Протереть надо, — сказал Кенка.
Горанко заглянул в ствол.
— В речке промоем. Пойдем скорее, пока не засохла грязь.
Направились к речке. Грязь, высыхая на одежде Горанки, превращалась в панцирь и мешала быстрой ходьбе. У Кенки в броднях хлюпали и пищали намокшие в воде портянки.
В тайге было радостно и от ярких бликов солнца, играющих на зеленой траве, и от веселых голосов птиц; даже стук дятла казался перебором каблуков, отбивающих комаринского. Весенняя радость природы передалась и ребятам, и, несмотря на все неудачи дня, они заразились настроением ликующей тайги. Поднявшись на возвышенность, они стали спускаться к речке. Вдруг Горанко остановился и молча показал на лиственницу. Кенка поднял голову и увидел на корявом суку дерева метрах в тридцати от них старого глухаря, который пощипывал клювом свои перья, не обращая внимания на охотников. Даже красные наросты над глазами были видны — так он был близко... Изогнув шею н покачиваясь на суку, он словно издевался над ними. Кенка вскинул и приложил к плечу забитое грязью ружье.
— Десять раз можно было выстрелить, — сказал он громко.
— Кыш! Будь ты неладный! — закричал Горанко и замахал руками. — Глухарь взмахнул крыльями и, медленно проплыв над охотниками, скрылся за лесом.
— Не везет нам сегодня! — сказал Горанко, провожая взглядом улетевшую птицу.
— Сами виноваты, — возразил Кенка.
Они вышли на склон долины, в которой текла бурная, полная весенней воды горная речка Тюрепина. Желтой лентой извиваясь между уступами берега, она несла на себе хлопья белой пены. Ребята выбрались на шоссе, которое пересекало речку и уходило прямой полосой в хребты, связывая тайгу с одним таежным строительством.
Подойдя к самому мосту, они увидели, что середина мостового настила была снесена водой, но стоящая на уровне настила вода, такого же цвета, как и занесенный илом настил, делала повреждение невидимым даже на близком расстоянии.
— Ишь как разлилось! Отчего это? — спросил Горанко.
— Дождь, наверное, прошел в верховьях, — сделал предположение Кенка.
— Когда приходят машины из фактории? — спросил он.
— В Мотыгино они приходят ближе к вечеру, — ответил Горанко, снимая с себя бродни.
— Значит, здесь они будут перед началом вечернего тока. Как ты думаешь, успеем мы их здесь дождаться?
— До тока? Успеем. Ведь тут рукой подать.
— Надо бы перейти речку и дойти до второго перевала, чтобы предупредить шоферов, — сказал Кенка. — Не заметят в темноте, что настил сорвало, погибнут и люди и груз. А как перейдешь? Если бы положить два бревнышка поперек прорыва, да ведь нам не донести.
— Мы привяжем на шестик свои пионерские галстуки и, как покажутся машины, станем посредине и будем махать, — предложил Горанко.
Выставив предупредительные знаки у моста, ребята выполоскали замазанную грязью одежду Горанки, промыли ружье, прополоскали кенкины портянки и развесили на перилах моста. Затем, наломав пихтовых веток, сделали настил и, свернувшись клубочком под солнечным припеком, заснули.
Солнце склонялось к западу, когда ребята проснулись. Озябший Горанко быстро оделся в высохшую одежду; Кенка обулся. Оба они стали напряженно вглядываться в узенькую полоску, шоссе, желтеющего за вторым перевалом.
— Хотя бы с нашей стороны, из Мотыгиной, подъехали, — тоскливо сказал Горанко.
— Из Мотыгиной они утром выходят, — безнадежно ответил Кенка.
Солнце зашло за лес, и сиреневые сумерки спустились в долину Тюрепиной.
«Скоро ток должен начаться», — подумал Кенка, и, как бы в ответ, вдруг совсем близко забормотал тетерев.
Оба вскочили, прислушиваясь.
— Это еще не на току, — стараясь успокоить себя и товарища, сказал Горанко.
Темнота в долину спустилась раньше, чем на возвышенность.
— Ну, что мы теперь сделаем? Как предупредим шоферов, что мост поврежден?
— Хорошо, если переднюю машину ведет Андрей, а если Силантий — крушения не миновать. Ты знаешь, он гонит как бешеный.
— Хорошо бы костер развести, — предложил Горанко.
— А где спички? Я не захватил...
— Я тоже. Кто же знал, что они понадобятся?
— Мне отец говорил, что без спичек в тайгу нельзя выходить. А я вот и не подумал об этом, — сокрушался Кенка.
— Можно развести костер, — сказал Горанко.
— Как ты его разведешь без спичек?
— А вот! — Горанко отвернул подкладку поношенной шапки и показал Кенке сбитую войлоком кудель. — Если ее растеребить и вложить в патрон вместо дроби, при выстреле она запылает огнем.
— Давай! — обрадовался Кенка и начал выковыривать из патрона пыж.
— Да надо сначала набрать хворосту.
Они быстро натаскали сухих веток, хвои, сучков. Горанко набрал бересты.
— Ну! Стреляй вверх! — сказал он, взяв в руку бересту, свернувшуюся в трубочку. Кенка выстрелил. Взлетел ракетой затлевший кусок кудели и, падая на землю загорелся. Горанко подбежал к нему и подставил бересту; она затрещала, пошла струйка дыма, и яркое пламя осветило взволнованные и радостные лица ребят. Горанко поднес бересту к кучке хвороста, огонек побежал по сухим веткам, охватил, хвою, и костер запылал.
— Теперь только знай подкладывай хворост, — торжествующе сказал Горанко.
В этот момент на дальнем перевале замелькали огоньки идущих машин. Потом они быстро окрылись, и через три-четыре минуты снова появились на вершине первого перевала.
— Это Силантий! Видишь, как гонит! — воскликнул Горанко, и ребята, подхватив шесты с красными галстуками, стали ими размахивать. Костер освещал галстуки и делал их похожими на порхающее в воздухе пламя.
Шоферы затормозили и остановились у самого края моста.
— Зачем остановили транспорт? — грозно крикнул выскочивший из кабины Силантий.
— Настил на мосту снесло! — крикнул Кенка и, отвязав с шеста галстук, накинул его на шею.
— Ну, спасибо, рабята, что догадались предупредить, — тепло отозвался Силантий. — Подождите часок-другой, исправим мост — довезу до дому в кабинке.
— Мы на ток опаздываем, — ответил Горанко.
— Ну, ни пуха ни пера... — пожелал им шофер.
Ребята свернули налево от шоссе по направлению к Моховому болоту. На тропинке, пересекающей путь, Кенка остановился и грустно промолвил:
— С чем мы пойдем на ток? Патрон-то ведь выстрелили.
— Эх, будь ты неладный! — ударив о землю шапкой, сказал Горанко. — Ну, ничего, — утешил он товарища, — выстрел не даром пропал.
— Конечно! — согласился Кенка.
А тетеревиный ток был в полном разгаре...
IV
— Ну, охотник, давай дичь на ужин, — встретила мать Кенку.
На ее голос из другой комнаты вышел отец. Кенка молча протянул ему ружье и пустую гильзу. Родион Ильич вставил гильзу в висевший на стене патронташ и повесил ружье.
— Пустой, значит. Промазал, что ли? — мрачно спросил он.
Кенка вынул из кармана дробь и, передавая отцу, сказал:
— Вот дробь, а стрелял я холостым патроном.
— Высыпалась? — допытывался Родион Ильич.
Кенка подробно рассказал приключения дня.
Родион Ильич снял со стены патронташ с ружьем и, передавая их Кенке, сказал:
— Почисти свое ружье. Завтра пойдешь на охоту.
