Герман В. Е.
Любимая охота
Весна! Что может быть лучше этого времени года? Везде: и на земле, и в воде, и в воздухе — чувствуется могучее пробуждение жизни. В полях журчат ручьи и поют жаворонки, в речках и на болотах разноголосо кричат лягушки, звонко пересвистываются кулики, над водой проносятся табунки уток и по-праздничному разряженных селезней.
Высоко в небе к родным местам летят с чужбины косяки гусей, журавлей, белоснежные лебеди и другие представители многочисленного царства пернатых. Природа пробуждается от долгой зимней спячки.
Особенно хорошо в лесу в эти апрельские дни. В тенистых местах еще лежит побуревший снег, а кругом с журчанием бегут ручейки и несут к рекам свои вешние воды. По-весеннему ласково греет солнце, каким-то особенным нежным ароматом наполнен воздух.
Повсюду на земле лежат почерневшие и, как бы спрессованные, прошлогодние листья. Молодые, по-девичьи стройные березки стоят еще раздетыми, но какой-то легкий, едва уловимый, розоватый оттенок их ветвей говорит о пробуждающейся в них жизни. Чувствуется, что скоро-скоро зазеленеют гибкие березки, оденутся листьями, и тогда преобразится, заиграет яркими красками распустившихся деревьев таинственный лес...
Я медленно шагаю заросшей тропинкой вглубь леса. Наступила долгожданная пора весенней охоты. Каждый год встречаю ее на тяге вальдшнепов. Это — самая красивая, самая поэтическая, самая любимая охота. С ней связаны многие воспоминания: и далекая пора детства, и чудесные дни молодости, когда в волосах еще не серебрилась седина, а сердце работало, как мотор...
Вспоминается первая тяга, на всю жизнь запомнившийся первый убитый вальдшнеп. Тогда еще двенадцатилетним парнишкой, только полгода назад взявшим в руки ружье, стоял я на тяге в ста шагах от отца — опытного охотника и моего охотничьего учителя. Двуствольное старое тульское ружье было без правого замка и действовало как одностволка.
Сильное волнение мешало любоваться прекрасным весенним вечером. Сердце бешено стучало в груди. Становилось то жарко, то холодно, руки дрожали. Первый раз на настоящей охоте, первый раз буду стрелять по настоящей дичи, да еще влёт!
Так же, как и сейчас, пели в лесу всевозможные птицы, где-то невдалеке ворковал дикий голубь и изредка покрикивал, как молодой жеребенок, призывающий подругу заяц. На верхушках деревьев золотом разливался солнечный закат, и слышно было, как дышит пробуждающаяся к жизни земля.
Ухо напряженно вслушивалось в голоса леса, стараясь уловить знакомый хоркающий с подсвистом звук летящего вальдшнепа. Как спокойно было стоять здесь на тяге раньше, когда приходил я сюда без ружья, а стрелял только отец. Но сегодня и я с ружьем!
Голос тянущего вальдшнепа возник внезапно, неожиданно. Сердце как будто перестало биться и куда-то провалилось, руки крепче вцепились в ружье.
Вальдшнеп показался из-за березок. Он шел медленно, плавно — и прямо на меня. Не помню, как я поднял ружье, как целился. Гулкий выстрел раскатился по лесу, в плечо сильно толкнуло. Сквозь рассеивающийся дым я смутно увидел спокойно улетающего вальдшнепа.
Но, странное дело, — сразу исчезло волнение, и я почувствовал себя хорошо и спокойно. Я выстрелил, и ничего страшного нет. Промахнулся — значит, надо лучше прицеливаться, брать на мушку кончик носа, как учил отец...
Второй вальдшнеп прошел стороной от отца и, провожаемый его дублетом, потянул на меня. Он опять летел прямо «на штык», неторопливо махая округлыми крыльями. Не допустив его шагов на двадцать, я выцелил кончик клюва и нажал на спуск. Снова грохот, толчок в плечо, дым и сквозь него... падающий комом вальдшнеп!
Кажется, я бросил тогда на землю ружье и с криком: «Упал! Упал!» — со всех ног пустился к вальдшнепу, схватил его обеими руками и начал отплясывать какой-то дикий танец!..
Это воспоминание на всю жизнь сохранилось в моей памяти. И сейчас я физически ощущаю пережитое волнение и торжество. Тот первый вальдшнеп окончательно сделал меня охотником, а весеннюю тягу — любимейшей из охот...
Время семь часов. Я пришел на место, а до начала тяги еще около часа. Сажусь на пенек, закуриваю и осматриваюсь. Небольшая лесная поляна заросла молодыми березками, осинками и елочками. Кое-где темными пирамидами возвышаются кусты можжевельника, по краям поляны растут более высокие деревья. В этих местах всегда прекрасная тяга, а через поляну идет большинство тянущих вальдшнепов.
Лесные птицы уже начали свой вечерний концерт. На макушке косматой елки поет певчий дрозд. Его щелканье и трели разносятся по всему лесу. Звонко поет в березках свою веселую песенку зяблик, где-то внизу слышится несложная мелодия овсянки. Какая-то неизвестная птичка настойчиво тянет одну и ту же ноту, как будто спрашивает о чем-то, все не получая ответа на свой вопрос.
А вот и заяц! Там, внизу у болота, он призывно закричал гнусавым голосом, и как бы в ответ ему захохотал самец белой куропатки. Из дальнего оврага полились булькающие звуки токующего тетерева. Пара чирков, разогнавшись в полете, со свистом проносятся над головой. Я провожаю их глазами.
Хорошо в весеннем лесу! Широко и привольно дышит грудь живительным апрельским воздухом. Не хочется вставать с пенька, а пора уже становиться на место. Солнце исчезло за лесом и скоро опустится за горизонт. Тогда полетит первый вальдшнеп и начнется тяга.
Выбираю удобное место у молодой елочки, заряжаю ружье и прислушиваюсь. Высоко в воздухе над лесом заблеял барашком первый бекас. На дальнем болоте дружно закричали, закурлыкали прилетевшие журавли. А певчие птицы заливаются все громче и задорнее, как будто прощаясь с уходящим днем, провожая утонувшее за лесом солнце.
Но вот в лесной концерт вплетаются новые звуки, такие знакомые и волнующие, от которых руки невольно крепче сжимают ружье, а сердце начинает стучать сильнее
«Квог-квог-квоог», — хрипловато-скрипуче доносится со стороны, и сейчас же резкое «цен» как бы подводит черту под первыми звуками. И вот на лесную поляну, спокойно работая круглыми крыльями и низко опустив голову с длинным клювом, вылетает золотисто-гнедая птица. Напоминая сову в полете, вальдшнеп медленно плывет на мою елочку.
Гулко раскатывается по лесу выстрел, сизый дым плывет по поляне. Вальдшнеп на секунду останавливается в воздухе и плавно, вращаясь колесом, падает на влажную землю. А со стороны слышно, как приближается второй тянущий вальдшнеп.
Весенняя охота началась...
Первая охота на кабанов
На станцию Кзыл-Орда поезд пришел в одиннадцать часов утра. Я со своим постоянным товарищем по охотничьим скитаниям Николаем Занозиным, у которого проводил в Ташкенте свой отпуск, несколько дней назад получили письмо от местного охотника Рахимбаева. Он звал нас приехать к нему в Кзыл-Орду и поохотиться на кабанов. Рахимбаев нам хорошо был знаком по прежним охотам на фазанов, на пролетах водоплавающей дичи и на зайца-талая, в изобилии водившегося в Южном Казахстане. Не раздумывая, мы приняли приглашение, сели в поезд и приехали в Кзыл-Орду.
Рахимбаев встретил нас на станции. Это был высокий, хорошо сложенный молодой казах. Его широкое, обветренное лицо светилось богатырским здоровьем, кипучей энергией и какой-то неугасимой жизнерадостностью, никогда не покидавшей молодого охотника. Радостно улыбаясь и поблескивая белыми зубами, он долго тряс наши руки, торопливо рассказывая о своих охотах и планах предстоящей поездки за кабанами.
Несмотря на свою молодость Рахимбаев был опытным охотником и замечательным стрелком. Он отлично изучил нравы и привычки диких зверей и пернатой дичи, обитающих в поймах реки Сыр-Дарьи и в южных районах Казахстана. По опыту прошлых лет мы хорошо знали, что охота с Рахимбаевым никогда не бывала плохой. Каждый раз, приезжая в Кзыл-Орду, мы успешно стреляли фазанов, уток, казару, зайцев и болотную дичь.
Но на этот раз предстояла совсем иная охота. Нас ожидала стрельба не «мелкой» и относительно доверчивой дичи, а осторожного и весьма опасного зверя — кабана. Меня особенно волновала предстоящая охота, так как на кабана я ехал впервые, и, не плохо зная охоту на медведя и волка, еще ни разу не встречался на «охотничьей тропе» с этим угрюмым представителем камышовых зарослей.
Погода была прекрасной. На безоблачном небе ярко светило осеннее солнце, воздух был чист и прозрачен, а ветерок не колебал еще не опавшие листья деревьев. Несмотря на то, что шел октябрь 1934 года, совсем не чувствовалось окончание лета и скорое приближение зимы.
Семья Рахимбаева гостеприимно встретила нас. На столе появились кипящий и задорно фыркающий самовар, всевозможная снедь и фрукты. Закусывая, мы обсудили план предстоящей охоты.
— Итак, други мои, — говорил Рахимбаев, — сегодня в четыре часа мы садимся на местный поезд и едем до разъезда Н. Это всего три часа езды. От разъезда нам предстоит пройти около двадцати километров до аула, в котором живет мой друг старый Масандыков. Он лучший в округе кабанятник. За свою жизнь старик не один десяток кабанов уложил. На днях я виделся с ним и обо всем договорился. Зверя много, и за лето они немало вреда понаделали для колхоза, совершая набеги на рисовые поля, бахчи и огороды. Масандыков будет нас ждать и все приготовит.
Уже совсем стемнело, когда мы прибыли на разъезд. Предводительствуемые Рахимбаевым, мы зашагали по узкой тропинке вглубь ночи. По-прежнему было тихо и безоблачно. Над нашими головами ярко горели осенние звезды, скупо освещая наш путь; октябрьский воздух окутывал нас бодрящей прохладой.
Временами тропка проходила мимо небольших озерков и стариц, густо заросших камышом. И тогда совсем рядом с нами с воды поднимались стаи всевозможных уток, нарушая шумным взлетом и тревожными криками тишину осенней ночи. Несколько раз, когда тропинка пересекала камышовые заросли, из-под наших ног с треском вырывались фазаны и с громкими криками уносились вдаль.
Тогда наши руки невольно хватались за ружья, а в сердцах еще сильнее пробуждался охотничий азарт. Но утки и фазаны сейчас не интересовали нас: впереди предстояла встреча с кабаном.
В полночь мы прибыли на место. Спящий аул встретил нас громким, заливистым лаем многочисленных собак. Некоторые из них особенно бурно наседали на нас и проводили до самого дома Масандыкова.
Старый охотник вышел на крыльцо и гостеприимно пригласил нас в дом. При свете зажженной хозяином лампы я внимательно рассмотрел его. Масандыков был уже не молод, ему, несомненно, перевалило за шестьдесят. Это был невысокий, худой и слегка сгорбленный казах, с широким скуластым лицом и редкой бородкой. Глубокие складки на лице говорили о долгом и нелегком жизненном пути, пройденном старым охотником, и о многих лишениях и невзгодах, которые встречал он на этом пути. Но глаза старика невольно обращали на себя внимание. Это были молодые и жизнерадостные глаза, наполненные уверенностью и покоем, приобретенными старым казахом, на склоне лет познавшим новую жизнь...
Мы разговорились. Масандыков рассказал нам о многочисленных набегах кабанов, о большом уроне, нанесенном ими колхозным полям и огородам. Во время беседы в комнату вошел младший сын Масандыкова — четырнадцатилетний Усман. Юноша застенчиво поклонился и встал у стены.
— Мой сын — молодой охотник, — представил его Масандыков. — Пойдет с нами, будет помогать мне в загоне... — и глаза старика ласково остановились на юноше.
Было решено провести охоту в камышах, куда кабаны возвращаются после ночных набегов на поля. Я, Николай и Рахимбаев должны будем встать на кабаньих тропах, а Масандыков с сыном и собаками погонят зверей на нас.
Наскоро закусив и собравшись, мы впятером в сопровождении трех огромных и свирепых псов Масандыкова, взятых на привязь, выступили из аула. Миновали огороды, поля, пересекли небольшую, но быструю речку и к рассвету подошли к камышовым зарослям.
Величественная картина открылась нашим взорам. Сплошная стена двухметрового камыша преграждала путь. Казалось, нет никакой возможности преодолеть эту буйно разросшуюся преграду, а вступление в заросли грозило опасностью заблудиться и не найти выхода. Но Масандыков, сказав по-казахски несколько слов сыну, уверенно повел нас вглубь камышовых зарослей. Усман с собаками скрылся в другом направлении.
Шли мы около часа. Старик ловко лавировал в этих «джунглях», не сбиваясь с пути и замечая по одному ему известным приметам нужные тропы и повороты. Подошли к первой стоянке для стрелка. По всем правилам бросили жребий. Первый номер достался Николаю, второй Рахимбаеву, мне — третий.
Николай остался на месте, мы втроем двинулись дальше. Поставив затем Рахимбаева, Масандыков привел меня к моему номеру. Я огляделся. На небольшой полянке среди камыша стояло одинокое дерево, а рядом с ним пенек от другого, когда-то сваленного дерева. Шагах в двадцати прямо передо мной стеной стоял камыш с ясно различимой тропой, проложенной кабанами и выходящей на поляну к дереву. Справа камыш вдавался в поляну клином, подходя к дереву почти вплотную.
— Встанете вот здесь, — сказал Масандыков, показывая рукой на дерево. — Кабаны должны пойти по тропе и выйти на поляну там, — он указал на кабанью тропу в двадцати шагах от дерева.
Я встал на свое место.
— Ну, ни пера ни пуха, — улыбнулся старый казах. — Я потрублю, как погоним, услышите, — и он легко скользнул в заросли.
Стоя на месте, я проверил патроны, снаряженные пулями «якан», зарядил ружье, положил в карман телогрейки пяток запасных патронов, несколько раз вскинул ружье, проверяя свободу движений, и стал ждать. Еще невидимое солнце всходило где-то за камышами. Кругом стояла мертвая тишина. Сплошная непроходимая стена могучих камышей окружала меня. Высоко в небе, широко распластав огромные крылья, неподвижно парил беркут. Стороной над камышами вихрем пронеслась стайка чирков.
Внезапно тишину нарушил далекий звук рога. «Погнали», — мелькнуло в голове, и я пристально стал смотреть на кабанью тропу. Потом в стороне послышался свирепый лай собак.
«Гонят на Николая», — успел подумать я, и сейчас же там прогремел выстрел, раздался пронзительный визг, очевидно раненого, кабана, второй выстрел, и визг оборвался. Значит, «дошел» один!
И сейчас же справа от меня, шагах в шести от дерева, из камыша, вдававшегося клином, на поляну выскочила огромная почти черная свинья.
Я вскинул ружье. «Бить по позвоночнику», — молниеносно мелькнуло в голове, и я выстрелил. Свинья споткнулась, как-то странно захрапела и стремительно кинулась на меня. Я выстрелил из второго ствола почти в упор и промахнулся.
Все дальнейшее произошло в несколько секунд. Я отскочил в сторону от несущейся на меня свиньи, но зацепился ногой за пенек и почувствовал, что теряю равновесие. Свинья со страшной силой ударила меня, опрокинула навзничь и схватила зубами за подол телогрейки. Послышался треск разрываемой ткани, я почувствовал сильный удар в грудь и тяжесть промчавшегося через меня зверя. Свинья настолько стремительно бросилась на меня, что не смогла остановиться и по инерции пронеслась по поляне еще метров двадцать. Там она повернулась и вновь понеслась в мою сторону.
Я поспешно вскочил на ноги, выбросил стреляные гильзы, вставил один патрон и вскинул ружье. Свинья была вновь шагах в десяти.
На этот раз я не промахнулся. Зверь тяжело рухнул на бок, но сейчас же поднялся на передние ноги и пополз, волоча парализованный зад. Я отскочил в сторону, всунул в патронник еще один патрон и выстрелил под левую лопатку. Свинья повалилась, дернулась и затихла.
Только теперь я осознал все происшедшее. Разорванная до ворота телогрейка и сильная боль в груди говорили о ярости и мощи зверя. Мое счастье, что это был не секач, а свинья; в противном случае исход, несомненно, был бы иным.
Чувствуя слабость в ногах, я сел на пенек, зарядил ружье, дрожащими руками вытер лоб и с наслаждением закурил.
Через некоторое время ко мне вышел Масандыков, и я рассказал ему о случившемся. Старик сокрушенно покачал головой, потрогал убитую свинью и сообщил, что Николай убил молодого подсвинка, а Рахимбаев дублетом — пару поросят. Этого-то дублета я и не слышал во время схватки со свиньей.
Усман приехал с подводой. Мы взвалили на нее наши трофеи и отправились в аул. Моя свинья весила больше восьми пудов. Три пули попали в нее: первая развернулась в брюшной полости, но не остановила зверя, вторая перебила позвоночник, и третья пробила сердце.
Так закончилась моя первая охота на кабанов. На следующее утро мы снова пошли в камыши...
Байкал
(Из цикла «Верные друзья человека»)
Несмотря на свои семьдесят лет, Борис Сергеевич выглядит еще крепким и бодрым человеком. Его невысокая, но коренастая фигура не согнулась под бременем лет и тяжелых переживаний, голову он держит высоко, глаза не утратили молодого блеска, движения энергичны, голос крепок. Ему ничего не стоит отшагать с ружьем два десятка километров, а потом на привале энергично трудиться над сооружением костра и над изготовлением походного супа и крепкого пахнущего хвоей, но особенно вкусного чая. Все это неизменно сопровождается веселыми шутками по адресу кого-нибудь из неудачников на сегодняшней охоте или напеванием вполголоса сочным баритоном бодрых песен и любимых оперных арий.
Борис Сергеевич живет со своей старушкой на даче, километрах в шестидесяти от Москвы. Анна Михайловна, маленькая и худенькая женщина, лет на пять моложе своего мужа, славится исключительной приветливостью и гостеприимством. Когда кто-нибудь из нас, из близких друзей, приезжает к ним погостить, его окружают такой искренней заботой и дружеским вниманием, что всегда чувствуешь себя так хорошо и просто, что не хочется уезжать из их маленькой, но уютной дачки, окруженной густыми кустами сирени, тополями и молодыми яблонями.
Уже пятый год живет на своей даче Борис Сергеевич. Его дети, сын и дочь, оба горные инженеры, работают далеко от Москвы и только изредка приезжают навестить стариков. Борис Сергеевич много, работает. Почти каждый вечер можно увидеть его сосредоточенную фигуру за письменным столом крошечного кабинета. Анна Михайловна любовно заботится о своем старике. Несмотря на крепкий вид, в последние годы у Бориса Сергеевича сильно пошаливает сердце. Врачи порекомендовали ему покинуть город и перебраться на воздух.
Сказались все-таки на его могучем здоровье тяжелые, годы царского подполья, тюрьмы и ссылки в далекой Сибири, и раны, полученные в гражданской войне.
Есть еще один полноправный член этой семьи — огромный и лохматый пес Байкал. Когда вы приезжаете на дачу и открываете калитку знакомого домика, он встречает вас с радостным визгом и обязательно, как бы вы ни защищались, оближет вам лицо и руки. Байкал — помесь лайки с овчаркой. Он очень крупный, величиной с хорошего волка, очень сильный, с огромными клыками, но очень добродушный пес. Последнее обстоятельство сильно огорчает его владельцев. Ведь, когда четыре года назад они приобрели щенка, главной целью их было — иметь на даче надежного сторожа. Борису Сергеевичу частенько приходится уезжать в Москву, иногда с ночевкой, и вот надежный сторожевой пес должен был охранять дачу и ее хозяйку.
— И что это за пес только? — жаловался Борис Сергеевич. — Ни на кого не лает, всех, даже незнакомых, встречает приветливо и радостно. Силищи в нем, как у слона, отец и мать злобные были собаки, а он, как теленок.
Кто-то из нас предложил отдать Байкала в питомник и приобрести себе новую, «настоящую», собаку. Но старики и слышать не хотели. Они так привыкли к своему «теленку», так полюбили его, что расстаться с ним было невозможно.
— И ведь совсем не глупая собака, — рассказывала Анна Михайловна. — Все-то он понимает, знает каждое слово. Он очень любит покушать, а никогда ничего без разрешения не возьмет. Еще когда маленьким был, месяцев восьми от роду, уже тогда показал себя понятливым и сообразительным щенком. Помню, раз ночью подошел он к моей кровати, и так «неделикатно» лапой будит меня, и зовет куда-то. Не хотелось мне вставать, велела ему идти на место, а пес все не унимается, все зовет меня. Пришлось зажечь свет и пойти за ним. И что же вы думаете? Стоит в кухне на табуретке кастрюля с котлетами, что я вечером нажарила, а крышкой закрыть забыла. Соблазн был очень велик, Байкал чувствует, что не выдержит и поест все котлеты, а знает, что нельзя. Вот и разбудил меня: убери, дескать, котлеты, а то не выдержу и съем... Так он меня растрогал, что дала я ему две котлеты, а остальные убрала за окно, подальше от искушения. Успокоился пес и пошел спать на свою подстилку.
Мы посмеялись над этим происшествием, а Байкал смотрел на нас умными глазами и виновато поманивал хвостом, как бы говоря: ну что я могу поделать, коли я такой добрый и никого не хочу обижать?
Но вот произошло событие, которое сразу изменило мнение о Байкале как о добром и безобидном «теленке». Сказалась натура собаки — верного друга человека, готового жизнь отдать за тех, кому он предан безгранично и самоотверженно.
Дело происходило в конце лета. Борису Сергеевичу надо было ехать в Москву дня на два. Уже к вечеру, перед солнечным закатом, он, простившись с женой, покинул дачу. Анна Михайловна сидела в кухне у раскрытого окна и чистила набранные утром грибы. Байкал спал в соседней комнате, дверь в которую была открыта.
Скрипнула калитка, и во двор вошли двое неизвестных и смело направились к крыльцу. Анна Михайловна окликнула их и спросила, что им нужно.
— Дай нам напиться, бабушка, — обратился к ней один из незнакомцев, — нигде воды не можем найти.
Анна Михайловна встала, чтобы зачерпнуть воды и подать ее в окно, но в это время неизвестные вошли в кухню, плотно закрыли за собой дверь и подошли к старухе.
Только успела Анна Михайловна нагнуться с кружкой к ведру, как один из пришельцев, тот, что был помоложе и повыше, выхватил финку и бросился на оцепеневшую женщину. Он схватил старуху левой рукой за плечо и взмахнул над ней правой, в которой зловеще блеснул нож. Ужас придал Анне Михайловне силы. Она пронзительно закричала, рванулась назад и навзничь упала на пол. В это мгновенье из соседней комнаты вылетел Байкал. Молча, без единого звука, он молниеносно бросился бандиту на грудь, и его страшные клыки сомкнулись на горле нападающего. Бандит рухнул на пол, обливаясь кровью. Его сообщник стремительно выскочил в окно, перескочил через забор и пустился бежать. Байкал последовал за ним, так же стремительно перемахнул через забор и в овраге, находящемся рядом с дачей, догнал преступника. Оттуда раздались отчаянные крики...
Анна Михайловна, почти потеряв сознание, боялась пошевельнуться. В это время послышался шум, и в окно вскочил Байкал. Он был страшен: свирепо оскаленные клыки, окровавленная морда и дыбом поднятая шерсть.
Пес подбежал к Анне Михайловне, быстро обнюхал ее и вернулся к первому бандиту. Он грозно встал над ним, еще больше ощетинил шерсть, а из горла его вырвалось свирепое рычание.
Анна Михайловна немного пришла в себя и стала кричать. Ее крики услышали соседи и прибежали к ней. Сообщили в милицию, собрался народ...
Первый бандит с разорванным горлом, мертвый, лежал на полу кухни. Вокруг него расплылось большое кровавое пятно. Второго нашли в бессознательном состоянии в овраге, с тяжелыми ранами, нанесенными клыками Байкала. Через несколько дней он умер, но успел рассказать, что они давно наблюдали за дачей и решили ее ограбить, проследив отъезд Бориса Сергеевича в Москву. О существовании на даче собаки они не знали: так тихо и мирно вел себя Байкал.
С тех пор Байкала перестали называть «теленком», хотя он по-прежнему был таким же миролюбивым и ласковым псом, с таким же радостным визгом встречал приезжающих на дачу и, несмотря на их протесты, облизывал им лица и руки...
Это действительное происшествие рассказал мне мой близкий друг и товарищ заслуженный мастер спорта В. А. С. В рассказе изменены только имена действующих лиц.
Со спаниелями на... волка
На волков охотятся по-разному. Стреляют этого хищника на привадах, обкладывают флажками, травят стрихнином, ловят в капкан, подманивают на «вабу», бьют с самолета. Охотятся и с собаками. Старинной русской охотой на волка является травля его борзыми или охота со стаей гончих. Все эти охоты на волка хорошо известны нашим охотникам, о них много писали в охотничьих книгах и даже в художественных произведениях. Достаточно вспомнить яркую картину охоты на волков с гончими и борзыми, описанную Л. Н. Толстым в романе «Война и мир». А вот о такой охоте на волка, о которой я хочу рассказать, никогда не писали, и в перечне охоты на волков ее нет.
— Что же это за охота?
— Это охота на волка со спаниелями.
— ?
— Да, да, со спаниелями!
Но, прежде чем описывать эту охоту, надо оказать несколько слов о самом спаниеле: спаниель — маленькая охотничья собачка, ростом всего около сорока сантиметров, очень живая, чутьистая и энергичная. Она отлично работает по уткам, по тетеревам, по фазану и по другой пернатой дичи. Некоторые охотники успешно охотится со спаниелем на зайца, а иногда и на белку. Но заяц и белка — это еще не волк!..
Дело было в конце августа 1954 года. Я охотился с парой спаниелей — рыжей Дэли и черным Джони — на границе Смоленской и Калужской областей. Мои песики успешно выставляли под выстрелы многочисленных тетеревов, уток, бекасов, перепелов и коростелей. Недостатка в дичи не было.
В этот вечер на закате солнца я вышел на опушку небольшого, но сильно заросшего леса. В лесу мы подняли несколько тетеревов, и пара молодых, но уже почерневших петушков покоилась в моем ягдташе. Выйдя на опушку, мы остановились. Перед нами расстилалось огромное поле с убранной пшеницей. Шагах в ста от опушки стояли три больших скирда. Вдали, на горизонте за рекой, закатывалось солнце, и ярко-красная заря красиво отражалась на золоте пшеницы. Пора было кончать охоту и направляться к дому. Случайно я бросил взгляд направо вдоль опушки и вдруг увидел волка. Зверь вышел из того же леса, в котором мы охотились, но метров на четыреста правее нас. Опустив голову, он тихо рысил по направлению к скирдам.
Мгновенно созрел план действий. Закинув ружье за спину и схватив удивленных собачек за ошейники, я, низко пригнувшись к земле, бросился к скирдам. Волк не заметил этого маневра и продолжал приближаться. За скирдами я уложил спаниелей на землю, «пошипел» на них, чтобы лежали неподвижно, и стал перезаряжать ружье.
Надо сказать, что в патронташе у меня были патроны, снаряженные только мелкой дробью, и лишь в кармане лежали два патрона — один с картечью и другой с первым номером. Заложив картечь в левый ствол, а первый номер в правый, я осторожно выглянул из-за скирда. Волк был примерно в двухстах метрах от засады. К счастью, слабый ветерок дул на нас, и волк не мог почуять опасности. Собаки лежали неподвижно и с недоумением смотрели на меня. Они ничего не понимали и были, кажется, немного обижены за столь «неделикатное» обращение с ними. Никогда еще их не таскали так бесцеремонно за ошейники, не укладывали так грубо на землю и тем более не «шипели» на них таким страшным голосом.
Внезапно волк остановился и поднял голову. Но его взгляд был направлен не в нашу сторону, а к реке, на берегу которой раскинулась небольшая деревенька. Зверь красиво выделялся на фоне гладкого поля. Широкая голова, могучая шея и мускулистое туловище говорили о его силе и выносливости. Во всем его облике было что-то дикое, первобытное. Я вспомнил рассказы колхозников об этом волке. Вел он себя очень дерзко: днем, на глазах у пастухов, унес из стада трех овец, а у самых деревень, не обращая внимания на крики колхозников, похитил нескольких гусей. Одна старушка, увидев как-то меня с бекасами в сумке, долго корила, называя бездельником, стреляющим каких-то «пичужек» и не могущим подстеречь обидчика-волка. «А еще с собаками!» — сказала сна. Тогда я так и не смог оправдаться перед старушкой.
Постояв немного, волк снова двинулся в путь. Но он изменил направление, пошел чуть правее. Я рассчитал, что ближайшая точка, к которой волк подойдет, будет от скирдов около ста шагов. Далеко даже для картечи.
Но делать было нечего. Подойти или подползти ближе невозможно: нас разделяло гладкое жнивье, без единого кустика. Я лег на живот, твердо упер левый локоть в землю и стал выцеливать наискось приближающегося зверя. Вот мушка легла на его шею, и стволы медленно поплыли вместе с волком справа налево. Волк достиг ближайшей точки. Теперь он будет удаляться от скирдов. Затаив дыхание, я плавно нажал на левый спуск.
Резко треснул выстрел, в плечо сильно толкнуло. Волк живо обернулся и яростно схватил себя зубами за пах. Вслед за тем он начал быстро вертеться на месте, огрызаясь и щелкая зубами. Собаки выскочили из-за прикрытия и, не видя волка, активно «запекали» по жнивью. Я вскочил на ноги и бросился к волку.
Заметив меня, зверь стал уходить к лесу. Запомнилась перебитая в бедре задняя левая нога волка. В такт хода зверя она, как маятник, болталась из стороны в сторону. В первый момент мне удалось приблизиться к волку метров на пятьдесят. Но вот он стал удаляться. Я вскинул ружье и ударил из правого ствола по ушам зверя. Хищник ткнулся мордой вперед, но выправился и снова пошел к лесу. Однако с маха он перешел на рысь.
Продолжая бежать, я выбросил стреляные гильзы и безуспешно пытался засунуть в патронник патрон с «шестеркой». Патрон оказался раздутым и, дойдя до половины, не подавался ни туда, ни обратно. В это время волк добежал до опушки леса и неожиданно перешел на шаг. Вскоре он скрылся за кустами.
Мне все же удалось извлечь негодный патрон и зарядить ружье. Обгоняя меня, спаниели влетели в лес, быстро вернулись с поджатыми хвостиками, но, увидев меня, снова устремились вперед и залились звонким лаем.
Метрах в шестидесяти от опушки у молодой елочки лежал мертвый волк. Шагах в пятнадцати от него, не приближаясь, но и не отступая, яростно «плясали» Дэли и Джони. Шерсть у них встала дыбом, короткие хвостики «на всякий случай» были поджаты, а в их лае было столько ненависти к поверженному врагу, что казалось, они вот-вот вцепятся в зверя.
Убедившись, что волк мертв, я подошел к нему. Спаниели, продолжая лаять, опасливо приблизились к зверю, но предпочитали все же держаться за моей спиной.
Убитый волк оказался крупным матерым самцом. Когда я с трудом дотащил его до ближайшей деревни, на улице собрался народ. Колхозники в один голос ругали волка и хвалили моих собачек, таких маленьких, но таких «умных и смелых», одолевших столь страшного и злобного зверя. Спаниели чувствовали себя героями и гордо держали хвостики кверху. Я же пожалел, что среди собравшихся не оказалось той старушки, которая накануне бранила меня за бекасов.
А вы говорите, что на волка нельзя охотиться со спаниелями! Оказывается, можно!
