Остап Вишня
Заяц
1
Золотая осень...
Ах, как не хочется листу с дерева падать; от печали он словно кровью налился и окровавил леса.
Печально скрипит дуб, задумался перед зимним сном ясень, тяжело вздыхает клен, и только березка, желтовато-зеленая и «раскудря-кудря-кудрявая», вон там, на опушке, белокурым станом своим кокетничает, будто свиданья с Левитаном дожидается или, быть может, Чайковского на симфонию вызывает.
Чертят тригонометрические фигуры высоко в небе запоздалые журавли, спрашивая своим «кру-кру»: «Слышишь, брат мой, товарищ мой! Улетаем!»
Золотая осень...
Вот в эту самую пору заяц уже сбегал к скорняку, тот ему уже подобрал на все прорешины густотеплые кусочки меха, вычистил уши и лапки и посадил на хвостик белый помпон.
Набиваются патроны крупной дробью, вынимаются теплые брюки и пиджак, смазываются грубейшие сапоги, рвется на портянки теплое белье, отбрасывается в сторону веселенький картузик-кепочка, а вместо него растягивается на кулаках задумчиво-серьезная шапка-ушанка.
Если в охоте на уток большое значение имеют помидоры, и огурцы, то тут их заменяют сало и колбаса.
Все предметы раскладываются в определенном порядке на диване; вы ходите и все по нескольку раз пересчитываете, проверяете, не забыли ли чего-нибудь:
— Брюки, значит, есть! Сапоги есть! Портянки, значит, есть! Патроны есть!.. Сало и колбаса есть!.. Гм-гм... есть... Не мало ли будет?
— Хватит, хватит! — спешит семейство...
— А где же компас?
— Да вот, за рюкзаком!
— Положи в рюкзак, а то закатится. Ну, кажется, все. Так я лучше выеду пораньше, чтоб не опоздать на поезд.
Вы наскоро одеваетесь, укладываете все в рюкзак.
— Ну, бывайте здоровы! Не грустите. Денька через два-три буду!
— А ружье ты взял?
— А и в самом деле, где ж оно?
— Да стол им подперла, потому что ножка поломалась..
— Да разве можно ружьем?!
— А что ему сделается? Хоть какая-нибудь от него польза... А то...
— Ну, хватит, хватит! Будь здорова. Порасспроси у Екатерины Николаевны, как зайца салом шпиговать, а то потом все попортишь... Да купи сала не меньше чем на трех зайцев.
— На трех?!
— Ну, покупай на пять! Я больше пяти не настреляю. Поехали...
2
Охотятся на зайцев в основном тремя способами: с подъема, из-под гончих собак и на засидках.
С подъема можно охотиться одному и коллективом.
Идешь себе один пашней, озимью или бурьянами и «вытаптываешь» зайца, который, как известно, днем лежит и отдыхает. Вы подходите к его лежке, заяц и выскакивает...
Если охотитесь компанией, т. е. коллективом, лучше идти так называемым «котлом», такой, как бы сказать, дугой, чтоб фланги были впереди от центра. Заяц как выскочит, к примеру, в центре, ему уже иначе, как на сковородку, бежать некуда.
Как же лучше, спросите, охотиться: одному или коллективом?
Почти одинаково.
Если идете один, то один и промазываете, если идете коллективно, то промазываете коллективно.
Очень интересно охотиться на зайцев с гончими собаками.
Если имеются такие собаки, их пускают в лесок или в буерак, они бегут, поднимают зайца и гонят его «голосом».
Вы становитесь на пути, где должен пробежать заяц, и мажете по нему на том пути.
Но красота охоты на зайцев с гончими не только в вашем промахе...
Вы представляете себе, когда целая стая гончих идет следом за зайцем: впечатление такое, будто какой-то оригинальный, ни в какой филармонии невиданный и неслыханный, оркестр играет. Заливается флейта, трубит с переливами трубач, рявкает бас, гудит баритон...
«Сколько жару, сколько страсти в голосах...»
Эх, если бы в наших оркестрах с такой страстью играли оркестранты, какие были бы симфонии!
Стоишь, слушаешь, сердце распирает тебе грудь, горит мозг, и ты мажешь, мажешь и мажешь...
На засидку вы выходите, когда уже совсем стемнеет...
Выходите в большом дубленом кожухе. Хозяин вас спрашивает:
— Может, и свитку надели бы?
— Нет, — говорите, — не нужно. Не так уж оно и холодно. И ветра нет. Да и первач у вас с воротником. Теплый первач, а я его хорошо подпояшу, оно и не продует.
Вы устраиваетесь у огромной колхозной соломенной скирды. Ночь темная, бодрая.
На небе, над скирдой, — звезды, к земле, под скирдой, — зайцы.
Сели, укутались:
— Ну, налетайте, которые тут есть зайцы!
Тихо, тихо...
А вот где-то издали, из соседнего села: «Катила-а-а-ася...»
И тихо.
Вы еще плотнее укутываетесь в кожух.
Задумываетесь...
Невольно из груди:
Ой, зийди, зийди, ясен мисяцю,
Як млинове коло...
И снова тихо.
Голова на солому клонится, клонится, клонится.
Под кожухом тепло.
И на сердце тепло-тепло...
Вдруг над ухом.
— С добрым утром! Уснули?
— Здравствуйте! Неужели уснул?!
— А завтрак уже и на столе! Пойдемте!
— Пойдем.
— А где же ваше ружье?
— Нет... Гляди.
Сюда-туда — нет ружья.
— Вот оно как! Тут у нас не зевай! Подследили, значит, и хапнули. Ну ничего: может, где-нибудь всплывет...
— Неприятно! Хоть никому не говорите!
3
Домой вы зайца все-таки привезли.
— А где же ружье? — допытывается семейство.
— Курок чего-то закапризничал: занес к мастеру.
Вечером вы едите нашпигованного салом зайца. За столом торжественно: первый в этом сезоне заяц.
Торжественную трапезу разделяет с вами и ваш верный по охоте товарищ.
— Будем здоровы!
— Будем здоровы!
После ужина вы умоляюще смотрите на верного товарища, а он, прощаясь, заплетается:
— Ты ж не забудь завтра занести должок, что на зайца взял.
Лисица
Охотиться на лисицу выгоднее всего зимой, когда земля натягивает на себя белое-белое пуховое одеяло и засыпает спокойным зимним сном.
Тогда шкура лисицы становится густой-густой, лоснящейся и пушистой. А на лисицу мы, как известно, охотимся исключительно из-за ее знаменитого меха, который по-научному называется горжеткой.
Лисицы у нас водятся почти на всей территории Советского Союза — и на полях, и на болотах, и в лесах, и в перелесках.
За все время сознательной охоты нам приходилось видеть лисиц во всех вышеуказанных местах и во всех этих местах в них стрелять.
Собираетесь вы, значит, на лисиц.
По этому поводу вы дома говорите:
— На лисиц поеду! В Среблянском ярке, сам Осип Евдокимович рассказывал, два выводка. Поеду, четырех-пять лисичек тарарахну, и тогда тебе — горжетка, маме — горжетка, бабушке — горжетка, дедушке — горжетка. Это если четыре горжетки! А ежели пять — то и мне горжетка.
Собрались вы на лисиц, — одевайтесь потеплее: потому зима, на гону приходится стоять довольно долго: лисица идет большим кругом, пока собаки ее по тому кругу не нагонят, — замерзнуть можно.
Следует знать, что зверь, когда гончие поднимут его и погонят, делает круг: и заяц, и лисица, и волк.
Каждый из них, сделав круг, возвращается туда, откуда его подняли, вот почему ваша задача — не бегать вместе с собаками за зайцем, за лисицей, или за волком, а стоять на месте и ждать да следить, когда зверь, обежав круг, вернется к своему логову.
Собаки гонят, как известно, «в голос», и, когда приближается гон, знайте, что зверь идет на вас!
Следите тогда внимательно!
Голос приближается, приближается, приближается.
Вот мелькнула молнией среди кустов красно-золотистая ленточка!
— Бах! — и нет ничего...
Заяц делает маленький круг, лисица — побольше, а волк — совсем большой.
Ждать иногда приходится довольно долго, так что одевайтесь тепло.
В коротеньком кожушке, в валенках и в шапке на лисьем меху выходите вы из уютно-теплого дома Осипа Евдокимовича и направляетесь в Среблянский ярок, где:
— Ей богу, аж два лисьих выводка!
Осип Евдокимович — старый, опытный охотник и давний ваш приятель, и на своем веку тех волков, тех лисиц, тех зайцев столько поубивал, что, поверьте, им и счета нет!
Утро. Морозец. Скрипит снежок. От хутора до Среблянского ярка три километра.
Выглянуло солнце. Запрыгали на ослепительно белом одеяле — и глазом его не охватишь — миллиарды алмазов.
Докучай и Бандит — на смычке.
Докучай идет спокойно, он много лет прожил уже и много гонял и зайцев, и лисиц, и волков, его уже ничем не удивишь, а Бандит только второе поле начинает: он то рванет вперед, то повернется к вам и, подпрыгнув, пытается положить передние лапы вам на грудь, то снова вперед. Нервничает Бандит...
Рвется и так жалобно-жалобно скулит: «Пусти, мол, дай побегать, дай потешиться! Гляди, как все кругом бело, как хорошо, как снег блестит!»
Осип Евдокимович, потягивая папироску, советует:
— Пустим с той стороны, от груши, чтоб против ветра. Вы пройдите от груши немного вперед и остановитесь в орешнике, а я на ту сторону переберусь и за терном сяду. Отпустите уже тогда, как я на месте буду! Я потихоньку свистну!
— Ладно!
— Да в зайца не стреляйте! Лисичек сначала пошлепаем. Разве только собаки за куцехвостым сами увяжутся... Ну, тогда будем бить, чтоб собак освободить!
— Хорошо!
В орешнике тишина, безмолвие... Утаптывается вокруг снег, чтоб удобнее было во все стороны поворачиваться: лисица может выскочить и отсюда, и оттуда, и спереди, и сзади...
Докучай лег и лежит у ног, а Бандит весь напрягся, словно струна, поднял голову и нюхает, нюхает, нюхает...
— Какие же запахи проникают, Бандит, сквозь розовые твои ноздри в твой чистопородный мозг? Какие? Фиалковые ли от основания пышной «трубы» хитрой лисицы, или густая вонь проголодавшегося волка, или невыразительный аромат и во сне дрожащего зайчика-убегайчика? Какие? Ложись, Бандит, успокойся!
Вы осматриваетесь вокруг...
Вон от елочки протянулся узенькой цепочкой след и около груши оборвался.
Это белочка.
Может, спит она теперь сладким сном, прикрывшись листочком в грушевом дупле, и снятся ей сосновые шишки...
А вон чуть подальше покатились в ярок одна за другой круглые ямочки, и то там, то сям между ямочками легчайше-нежный по снегу «чирк».
То лисичка с ночной охоты в ярок отдыхать пошла...
Значит, есть!!
Легонький свист.
Это Осип Евдокимович подает знак, что он уже на месте.
Отпускаются со смычка Докучай и Бандит.
— Ну, хлопчики, вперед! Ни пуха ни пера!
Три минуты напряженной тишины... Пять минут... Еще тише...
Вдруг отчаянный скулеж Бандита и нервно-густой бас Докучая:
— Гав!
Бандит скулит одинаково истерично, подымает ли он зайца или лисицу, а Докучай, почуяв зайца, сначала легонько завывает, а потом спокойное «гав», и дальше равномерное «гав, гав, гав»...
Погнал, значит...
На лисицу Докучай подает первое «гав» значительно более нервное и, следуя за нею, лает чуть чаще и более высоким тембром, чем за зайцем.
А Бандит и за зайцем, и за лисицей одинаково истерично:
— Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!
Погнали лисицу...
Ну тут уже у вас пульс с семидесяти двух ударов сразу на девяносто, глаза на лоб, «простреливают» орешник, и ходом ходит в руках двадцатка.
«Спокойно! — говорите вы сами себе. — Спокойно!»
Первая «горжетка» идет на вас!
Метрах в пятидесяти от вас с легоньким треском из орешника на поляну вылетает она...
Она не бежит, а летит, красно-огненная на ослепительно белом фоне, выпростав трубу (хвост) и вытянув мордочку.
— Бах! — легкий прыжок и красного нет, один только белый фон...
Выскакивает Докучай, за ним Бандит.
Докучай глядит в вашу сторону, замечает, что ничего нет, рявкает суровым басом и мчится дальше. За ним Бандит:
— Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!
Покатила «горжетка» через яр, вы видите, как мелькнул беленький пушок на ее хвосте в орешнике по ту сторону яра. Докучай чуть ли не на ее хвосте сидит. На Осипа Евдокимовича пошла.
— Береги, старик!
Наконец вот:
— Бах!
Дым и снежная пыль около Осипа Евдокимовича.
— Бей, — кричу, — старик, еще раз, чтоб вернее было!
— Крепко лежит! — кричит Осип Евдокимович и добавляет такое, о чем, и не просите, написать не могу.
Я срываюсь с места, лечу сквозь кусты в ярок, запыхавшись, карабкаюсь в гору и подбегаю к Осипу Евдокимовичу.
— Есть? — спрашиваю.
Он смотрит куда-то в сторону и не говорит, а станет:
— Есть! Вон! За терном!
Я прыгаю за терн...
Крутится Докучай и дергает левой ногой. Я падаю в снег...
А где-то далеко-далеко, в другом конце яра, Бандит плачет и заливается:
— Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!
«Горжетку» гонит...
Приезжаете вы домой в старой фуражке Осипа Евдокимовича: свою лисью шапку вы потеряли, когда сквозь кусты бежали...
Вам дома и говорят:
— Горжетка? Чернобурка?! Одна была лисья шапка, да и ту проохотил. И кто те ружья выдумал?!
«Ладно, — думаете вы себе, — ладно! Говори! Говори! Выздоровеет Докучай, — снова за горжетками поедем!»
