Шахов А. А.
Можно годами ходить по улицам Москвы, но если ты не обладаешь особой наружностью или не примелькался на киноэкране, на тебя никто не обратит внимания. Так было и со мной много лет. Но однажды... Начну по порядку.
Накануне выходного дня выпал первый снег. Для охотника это большое событие.
Пороша! Хотя я и не верил в успех подмосковной охоты и никогда поблизости от столицы не охотился, на этот раз изменил своим привычкам.
На следующий день рано утром, надев поверх куртки патронташ и закинув за плечи ружье, я вышел на улицу. Вот тогда и случилось со мной небывалое: прохожие стали обращать на меня внимание, как на знаменитость. Впрочем, это сравнение не подходит. На знаменитость глазеют, и только. А на меня и глядели во все глаза; и заговаривали при каждом удобном случае. Да с какой лаской и симпатией!
— Пострелять едете? — мягко спросил, равняясь со мной, пожилой черноусый человек. — Счастливчик! Хорошо тропить по мягкому снежку.
Вслед за этим я столкнулся с сутуловатым бледнолицым работником связи. Он завистливо бросил на ходу:
— На русачков? Ну, ну! Сегодня пороша хорошая, возьмете косого, а то и парочку.
Бородатый дворник в белом фартуке, любовно оглядывая меня, спросил:
— За заячьим сальцем?
— Да, на зиму надо заготовить, — откликнулся я.
— Валяй, валяй!
Мне показалось, что и он не сомневался в моей удаче.
А когда я шел мимо троллейбусной остановки, молодая женщина в красном платочке, вероятно жена или дочь охотника, игриво и доброжелательно пропела мне вслед:
— Ни пуха ни пера, охотничек!
Немало услыхал я в то утро добрых пожеланий и милых шуток. В глазах, которые оглядывали меня самым внимательным образом, были и восхищение и зависть. Горожане стосковались по природе.
В приподнятом настроении я шагал бодро, на вопросы отвечал охотно, на шутки отзывался шуткой.
Трамвая долго не было, а когда он пришел, в заднюю дверь ринулась толпа. Меня оттеснили от вагона. Я опаздывал на загородный автобус, ходил он три раза в сутки. Пришлось бы дожидаться следующего трамвая. Тут неожиданно из передней двери, куда пускают только инвалидов, детей и стариков, высунулся вагоновожатый и крикнул мне:
— Эй, охотник! Так и быть, идите через переднюю площадку. Только вечером зайца жене привозите.
Этому редкостному случаю я обрадовался несказанно. Какая предупредительность!
Проталкиваясь с трудом в вагон, я ждал обычных трамвайных, выражений, толчков в бок, а вместо этого — тоже небывалый случай — люди потеснились, уступили мне дорогу.
Старушка с жидким клеем в ведре для расклейки афиш пошутила насчет того, как много я за день положу трудов, а потом, подмигивая соседке, спросила:
— Зайца-то привезешь?
— А как же!
Мой твердый, уверенный ответ, ответ человека, не сомневающегося в успехе, произвел впечатление на сидевшую девушку с мечтательным лицом: она быстро поднялась и предложила мне свое место.
Спустя полчаса я пересел в автобус дальнего следования и оказался рядом с высоким хмурым и неразговорчивым охотником-слесарем.
После некоторых усилий мне удалось выяснить, что мы едем в одно и то же место.
— По совести говоря, не на охоту еду, а просто так... Поглотать свежего воздуха. На заводе прокоптился, как московская колбаса, — добавил он, потер грязным рукавом масляные пятна на ватнике и замолк.
Желая его растормошить, я спросил:
— А зайчишки там есть?
Он зевнул и повернулся к окну.
Только когда мы проехали километра два, охотник, не оборачиваясь, ответил:
— Прошлый выходной по чернотропу, говорят, там двух взяли.
После этого он не сказал ни слова до самого поселка, куда мы ехали.
В поселке из автобуса вышел еще охотник в нарядной куртке с выхоленным, бритым лицом. Я принял его за актера, а он оказался продавцом из универмага. Он сидел на задней скамейке, и мы его раньше не приметили.
За поселком виднелись запорошенные снегом поля, овраги, перелески, зеленя, долина с еще не замерзшей речкой. Вдали из леса выглядывали белая колокольня и красная заводская труба.
В конце поселка на перекрестке дорог встретились еще два охотника: старик с шелковой седеющей бородкой — профессор-металлург, и худой, голенастый, со смеющимися глазами, парень в замасленной кепке — тракторист.
Парень посоветовал нам:
— Ворочайтесь! Там три каких-то долдона с гончаками шарят. Распугали всех зайцев. Айда с нами!
Мы согласились.
Впереди, из крайнего дома, вышла к нам навстречу миловидная женщина с пустыми ведрами; увидев нас, она улыбнулась и возвратилась назад к крыльцу.
— Иль дрессированная? — спросил продавец, проходя мимо нее.
— Каждый день вашего брата, охотника, встречаю. С пустыми ведрами хоть не показывайся. На прошлой неделе какой-то чертяка, похоже из певцов, горластый очень, сулился побить меня, если еще раз буду идти навстречу порожняком. Тоже культурный!
Слесарь, малоподвижной человек, по фамилии Коногонов, шел на своих длинных ногах косолапо, лениво и все время отставал. Он продолжал хмуриться и молчать. За поселком он остановился, шумно вздохнул и буркнул:
— А неплохо, когда свежим снежком пахнет.
Спустя небольшое время Коногонов опять произнес и на этот раз значительно бодрее, можно сказать, даже с небольшим восторгом:
— Настоящий кислород, не бракованный.
Чем дальше мы уходили от поселка, тем больше Коногонов оживлялся. Когда же встретился заячий след, он хмыкнул, откашлялся, приободрился, повесил ружье на плечо и тотчас опередил нас.
Шагая, он рассказал охотничью историю из своей жизни, затем сразу же, без перерыва, другую. Профессор его поддел. Коногонов не только не обиделся, а рассмеялся. За несколько минут этот человек преобразился до неузнаваемости.
След повел нас полем, пересек узкий перелесок, овраг... Коногонов, не отрывая глаз от следа, с ухмылкой заметил:
— Не проведешь, брат. Сами с усами. Думал, дневать ты будешь в овраге, а бег-то, оказывается, раскидистый, на зеленя тебя, голубок, потянуло.
И, обращаясь к нам, сказал:
— На жировку пошел. Толку не будет. Но черт с ним! Убить не убьем, а кислородом подышим.
За оврагом заячий след скрестился с лисьим. След лисицы был не в одну линию, ровной цепочкой, как обычно, а шатающийся, немного пьяный.
— Шла лениво, как с именин, или как из очереди за меховым пальто, когда их не хватило, — пояснил продавец. — Наелась, устала, скоро ляжет.
— Пошли за лисой! — порывисто предложил парень.
— Так она тебя и будет дожидаться, — усмехнулся Коногонов. — Она, брат, в девять раз хитрее тебя.
— Какая точность! Похвально! Вам, товарищ дорогой, математиком бы быть, — засмеялся продавец.
А профессор мечтал вслух:
— Парочку бы хороших костромичей! Гав, гав! Они ее, рыжую красавицу, прижа-а-ли бы!
Незаметно, с разговорами, мы прошли еще с километр. Косой попетлял, покормился на зеленях и крупным скоком устремился в небольшую лощину, заросшую мелким ольховником.
В таких местах зайцы любят прятаться.
Вот скоро для отвода вражеских глаз он сделает петлю, другую, может быть, третью, далеко прыгнет в сторону, пробежит еще немного и ляжет.
Мы прекратили разговоры, взвели курки и развернутым фронтом настороженно пошли к ольховнику.
И вдруг рядом с заячьим потянулся человеческий след. Зайца тропил охотник. Опоздали!
Мы пожелали охотнику не совсем приятных вещей, а потом посовещались: где искать новые следы. Слесарь молчал. Когда же выбрали направление, он пробасил:
— Куда хочешь можно идти. Везде один черт. Зайцев один-два, а охотников — сила. Тут неделю можно дураком проходить. Поедем лучше на четырнадцать километров дальше (он указал место). Такой компанией там зайца можно взять запросто.
Профессор рассчитал, что это продвижение займет три часа, некогда будет охотиться. Коногонов не настаивал.
Мы бродили еще долго и бесплодно, изрядно устали, на опушке леса в сухомятку закусили, потом пошли через ржаное поле и набрели на новый заячий след.
— Четыре лапки вместе — косой скоро ляжет. Хо-хо! Подтянись, орлы! — оживился Коногонов и, снова обогнав нас, заторопился к оврагу с мелким осинником на дне, куда вел след.
Не в меру прыткого Коногонова пришлось остановить, напомнив ему, что мы приехали не только за кислородом. Посовещавшись и разработав план, осторожно обошли осинник. След из него не выходил.
— Наш! — с радостной икотой воскликнул Коногонов.
Профессор от удовольствия потирал руки.
Продавец, весело подмигивая, ткнул пальцем меня и парня, каждого в бок.
Наш отряд разделился: одни пошли краем оврага, другие по дну его. Заяц не выбегал. Пройдя овраг, мы повернули обратно, не только не соблюдая осторожности, но даже с криками.
— Эй, заяц, довольно лежать, — басом кричал Коногонов.
— А ну, поднимайся! — тонким голосом вторил ему парень.
— Косой, поедем в Москву, — глуховато увещевал продавец универмага.
А зайца это будто не касалось. Он лежал где-то в кустах и в ус не дул. Чтобы донять его, профессор, искусно подражая гончему псу, громко и отрывисто залаял.
После такой вольности профессора языки у других охотников совсем развязались. Коногонов диким, страшным голосом, каким пугают детей, понес несусветную чепуху, невероятную тарабарщину. Продавец с рыка рассвирепевшего льва переходил на мартовский, истошный визг кота.
Парень, по его выражению, «тарзанил», то есть на свой лад изображал голоса животных, и это было так противно, что я попросил его замолчать. Я, чтобы не отставать от товарищей, свистел.
Словом, мы, стараясь отличиться друг перед другом, резвились, как выпущенные из хлева телята.
И все-таки заяц не выбегал.
Пробуя голоса, мы увлеклись и не заметили, как замолкнувший Коногонов забрался в чащу и по заячьему следу ушел далеко вперед. Когда в середине оврага раздались два выстрела, мы догадались в чем дело и кинулись по следам хитреца.
Он стоял под осиной и блаженно улыбался.
— Пересек я полянку и сразу наткнулся на петлю, — начал сияющий Коногонов объяснять нам еще издали. — Я на нее ноль внимания, сам гляжу в сторону и вижу: он. Лежит, миляга, и ушами шевелит. Я его и бах. Прямо в постели.
Мы завистливо взглянули на растопыренный рюкзак за плечами счастливца.
Профессор с неестественным восхищением назвал Коногонова молодцом, а продавец напустился на него: не по-товарищески поступил.
— Я хотел его на вас нагнать, — оправдывался Коногонов.
— Победителей не судят, — великодушно произнес профессор. — Довольно! Нервы будем портить в Москве. Если бы заяц ушел из круга, я был бы чрезвычайно расстроен. И совсем не важно, кому и каким путем достался он.
Но мы все-таки, в конце концов, повздорили, причем разошелся и профессор. Он даже накричал на притихшего Коногонова: так, как сделал Коногонов, поступают только отъявленные лиходеи. Он, профессор, приехал за удовольствием, а не любоваться чужими трофеями.
Когда ссора иссякла, парень обиженно сказал слесарю:
— Уж больно скоро ты упрятал его в сумку, не дал даже поглядеть.
— В сумке закусь и портянки. Только что снял их: сапоги жмут.
— А заяц где же? — спросил продавец.
— Где, где? Известное дело, где-нибудь под кустом лежит. Не целый же день ему бегать.
Мы все сразу повеселели, особенно профессор. От удовольствия он даже крякнул и, похлопывая по спине Коногонова, дружески произнес:
— Таких уважаю.
— Я хотел было хлопнуть, — сказал слесарь,— а потом увидел, что заяц листопадник, поздышек. Уши большущие, как у слона, а сам с узелок. На кой ляд такой нужен. Два раза выстрелил по живой мишени, — приятное волнение испытал. Что еще нужно нашему брату?
— Конечно, неплохо носить в сумке вместо портянок зайца, но главная суть не в этом, а в том, что ты его промазал, — сказал продавец и с чувством пожал руку Коногонову.
В Москву мы ехали необычайно оживленными. Коногонов оказался самым разговорчивым и веселым человеком. Но усталость все-таки взяла свое, мы вышли из автобуса вялыми и сразу разбрелись в разные стороны. Я еле передвигал ноги.
В трамвае по-прежнему меня оглядывали, но на этот раз с равнодушным видом. Все видели, что я без трофеев.
Около дома мне опять встретился бородатый дворник. На этот раз он досадливо покачал головой:
— Пустой? Эх, ты!
«Пожалуй, теперь меня через переднюю площадку не пустили бы», — подумал я.
