Смирнов Н. П.
Н. Н. Толстой и его творчество
I
Весной 1851 года братья Толстые — Николай и Лев Николаевичи — поехали на Кавказ. «Николай Николаевич служил в артиллерии на Кавказе... и сманил туда младшего брата по выходе его из университета. В тарантасе... они выехали из Казани вдоль реки Волги.
Езда на лошадях скоро наскучила. Они приобрели огромную лодку, уставили в нее тарантас, сели и предоставили себя течению реки, занимаясь чтением и любуясь природой...».
Пребывание на Кавказе оказалось для братьев, особенно для Льва Николаевича, чрезвычайно благотворным.
23 декабря 1851 года Лев Николаевич, сообщая своему другому брату — Сергею Николаевичу — о зачислении его фейерверкером в четвертую батарею, добавлял: «Охота здесь — чудо. Чистые поля, болотца, набитые русаками, и острова — не из леса, а из камыша, в котором держатся лисицы. Я всего девять раз был в поле, от станицы (Старогладковской) в 10—15 верстах, и с двумя собаками... затравил двух лисиц и русаков с 60...»
29 октября 1852 года в письме к своей тетушке Т. А. Ергольской Л. Н. писал между прочим: «Я снова начал свой образ жизни, который состоит в охоте, писанин, чтении и беседах с Николенькой. Я вошел во вкус ружейной охоты, и так как оказалось, что я стреляю порядочно, то это занятие берет у меня 3 часа в день... В ста шагах от моего дома я нахожу фазанов и за какие-нибудь полчаса я убиваю 2, 3, 4. Кроме удовольствия, это упражнение прекрасно для моего здоровья...»
Время, проведенное Львом Николаевичем на Кавказе (1851—1854 гг.), сыграло в его жизни огромнейшую роль, так как именно здесь, на Кавказе, в нем пробудился писатель. В номере IX «Современника» (1852 г.) было напечатано первое произведение Л. Толстого — «Детство». Впоследствии жизнь на Кавказе нашла свое непосредственное отражение в ряде произведений Толстого: «Рубка леса», из «Кавказских воспоминаний», «Казаки», «Хаджи Мурат».
Все это — общеизвестные историко-литературные факты. Гораздо менее известно то, что старший брат Толстого — Николай Николаевич (1823—1860) — был далеко не заурядным писателем. В его немногочисленных произведениях тоже отразилось пребывание на Кавказе. Цикл его замечательных художественных очерков «Охота на Кавказе» и сейчас — почти через сто лет со времени появления в печати — читается с удовольствием и интересом.
II
Н. Н. Толстой был любимым братом «великого писателя земли русской».
Это был храбрый и мужественный офицер, неутомимый и страстный охотник, глубоко любивший родную природу трогательной поэтической любовью, добродушный и мягкий человек с несколько ироническим складом тонкого и светлого ума. «Флегматичный, неразговорчивый и в то же время очень добрый, нежный, с тонким вкусом и тонкими чувствами, существо поистине оригинальное», — отзывался о нем И. С. Тургенев (в одном из писем к П. Виардо).
Примерно так же характеризовал его и А. А. Фет: «Будучи от природы крайне скромен, он нуждался в расспросах со стороны слушателя. Но наведенный на какую-либо тему, он вносил в нее всю тонкость и забавность своего добродушного юмора».
В детстве Николай Николаевич (Николенька) поражал своих братьев неистощимой выдумкой в играх и сказках: «Воображение у него было такое, что он мог рассказывать сказки или истории с привидениями или юмористические истории в духе мадам Рэдклиф без остановки целыми часами и с такой уверенностью в действительность рассказываемого, что забывалось, что это выдумка» (Л. Толстой, из «Воспоминаний детства»).
В тех же «Воспоминаниях» Л. Н. рассказывает: «...он объявил нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются счастливыми, не будет ни болезни, никаких неприятностей...» и что «...эта тайна написана им на зеленой палочке, и палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа...»
Т. А. Кузминская, сестра С. А. Толстой, пишет о Н. Н. Толстом: «Этот замечательный по своему уму и скромности человек оставил во мне лучшие впечатления моего детства. Сколько поэзии вынесла я из его импровизированных сказочек! Бывало усядется он с ногами в угол дивана, а мы, дети, вокруг него, и начнет длинную сказку или же сочинит что-нибудь для представления, раздаст нам роли и сам играет с нами...».
А. А. Фет, очень близко знавший Н. Н. Толстого, посвятил ему в «Моих воспоминаниях» немало теплых и искренних страниц, создав живой портрет этого интересного человека.
Вспоминая об одной из своих поездок в Никольское — мелкопоместную усадьбу Н. Н. Толстого, — Фет так описывает Никольский флигель и его хозяина: «Кругом вдоль стен тянулись ситцевые, турецкие диваны вперемежку со старинными стульями и креслами. Перед диваном стоял стол, а над диваном торчали оленьи и лосиные рога, с развешанными на них восточными, черкесскими ружьями...
...Из следующей комнаты вышел к нам милый хозяин со своею добродушно-приветливою улыбкой.
— Какой день-то чудесный, — сказал он. — Я только что пришел из сада и заслушивался щебетанием птичек. Точно шумный разноплеменный карнавал, — и не понимают друг друга, а всем весело. Каждому свое. Вот Левочка юфанствует, а я с удовольствием читаю Рабле...
Он зазвал меня в лес послушать гончих, — продолжает Фет. — Хотя я никогда не мог понять, каким образом можно с удовольствием слушать собачий лай, но в обществе Ник. Ник. готов был слушать что угодно...»
В своих «Воспоминаниях» Фет подчеркивает одиночество и бытовую неустроенность Н. Н. Толстого. «Николай Николаевич, то проживавший в Москве, то у двух братьев и любимой сестры, то у нас или на охоте, смотрел на Никольский флигель не как на постоянное оседлое жилище, требующее известной поддержки, а как на временную походную квартиру...»
Эти существенные замечания Фета находят выразительное подтверждение в мемуарах Е. М. Гаршина, который дал социально заостренную характеристику Н. Н. Толстого: «То смирение перед жизнью, говорил нам Иван Сергеевич (Тургенев), которое Лев Николаевич развивает теоретически, брат его применил непосредственно к своему существованию. Он жил всегда в самой невозможной квартире, чуть ли не в лачуге, где-нибудь в отдаленном квартале Москвы и охотно делился всем с последним, бедняком...»
Что-то очень милое, душевное, привлекательное и одновременно хрупкое, одинокое и горестное есть в образе Н. Н. Толстого. Со старинного дагерротипа, воспроизведенного в ряде изданий, глядит несколько удлиненное, худое лицо с большими и глубокими глазами, насквозь просвеченными умом. Волосы, начесанные на лоб, придают лицу несколько детское и в то же время какое-то растерянное выражение.
Фет замечает, что все окружающие не только любили, но и обожали Н. Н. Толстого. В частности, И. С. Тургенев в письме к Фету от 18 июня 1859 года просил сообщить «о наидрагоценнейшем и наивозлюбленнейшем мудреце... Николае Толстом». Тот же Тургенев писал Фету (30 апреля 1860 года): «то, что вы мне сообщили о болезни Николая Толстого, глубоко меня огорчило. Неужели этот драгоценный, милый человек должен погибнуть?..»
Н. Н. Толстой умер очень рано — тридцати семи лет от роду — от долголетней чахотки, за границей, на руках своего брата Льва Николаевича. Лев Николаевич, до глубины души потрясенный этой смертью, писал А. А. Толстой (29 октября I860 года): «Два месяца я час за часом следил за его погасанием, он умер буквально на моих руках. Мало того, что это один из лучших людей, которых я встречал в жизни, что он был брат, что с ним связаны лучшие воспоминания моей жизни, — это был лучший мой друг...»
Впоследствии Л. Н. Толстой поместил в нише своего яснополянского рабочего кабинета мраморный бюст Николая Николаевича, сделанный с маски покойного опытным скульптором.
Возникает законный и чрезвычайно интересный вопрос, является ли и в какой мере Н. Н. Толстой прототипом Николая Левина в «Анне Карениной»? Внешнее сходство Н. Толстого и Н. Левина бесспорное: и там, и тут — одиночество, бытовая неустроенность и т. д. Смерть Н. Левина в романе и Н. Толстого в действительности тоже имеют много общего: об этом ясно говорят соответствующие страницы «Карениной» и письма Л. Н. Толстого, в которых он описывает кончину брата. Что же касается мировоззрения Н. Левина, то искать его источник в образе Н. Толстого без наличия необходимых архивных материалов и документов нельзя.
Впрочем, этот вопрос, может — и должен — быть предметом самостоятельной статьи, выходящей за пределы нашего охотничьего сборника.
III
Н. Н. Толстой оставил по себе добрую память не только как оригинальный человек, оказавший большое влияние на своего гениального брата, но — повторяю — и как самобытный и даровитый писатель, далеко не использовавший, к сожалению, всех творческих возможностей.
Во второй (февральской) книге некрасовского «Современника» за 1857 год была напечатана — на первом месте — «Охота на Кавказе» Н. Н. Толстого. Н. А. Некрасов, обращая внимание И. С. Тургенева на эту вещь, писал ему 22 апреля 1857 года: «Автор не виноват, что это не повесть, но задачу, которую он себе задал, он выполнил мастерски и, кроме того, обнаружил себя поэтом. Некогда писать, а то бы я указал в этой статье на несколько черт до того поэтических и свежих, что ай-ай! Поэзия тут на месте и мимоходом выскакивает сама собою; неизвестно, есть ли у автора творческий талант, но талант наблюдения и описания, по-моему, огромный — фигура старого казака в начале чуть тронута, но, что важно, не обмельчена, любовь видна к самой природе и птице, а не описание той и другой. Это вещь хорошая... Я уверен, что автор не сознал, когда писал, многих черт, которыми я любовался, как читатель, а это не часто встречаешь».
Еще до напечатания «Охоты на Кавказе» В. П. Боткин пихал И. С. Тургеневу (10 ноября 1856 года): «Был у меня Толстой проездом из деревни в Петерб... Читал он мне записки своего брата об охоте на Кавказе — очень хорошо; у брата его положительный талант».
В 1922 году «Охота на Кавказе» была выпущена отдельным изданием (с предисловием М. О. Гершензона). М. О. Гершензон с присущей ему чуткостью справедливо отметил основные особенности «Охоты на Кавказе». «Статья и теперь читается с большим удовольствием; она подкупает обилием тончайших наблюдений и точных знаний, которое сделало бы честь самому С. Т. Аксакову или даже Одюбону и которое, однако, не загромождает изложения, текущего легко и непринужденно...» Отмечая, далее, прелесть описаний у Н. Н. Толстого, критик заключал: «...они сделаны мастерски; многие из них истинно художественны, как, например, картина ночи в начале осени, — без сомнения, одно из лучших описаний живой природы в русской литературе».
Действительно, точная и глубокая наблюдательность, превосходное знание охоты и природы и непринужденно-свободное мастерство в описаниях (быт, жанр, пейзаж) — главные достоинства «Охоты на Кавказе».
Этим, однако, не исчерпываются достоинства кавказских записей Н. Н. Толстого. Автор одновременно проявил себя в этом произведении и как мастер человеческого портрета. Бойкие кизлярские казачки, прославленный охотник Гирей-Хан (не раз упоминаемый в «Казаках»), охотник-офицер Мамонов и, наконец, старик Епишка — все они выступают в произведении Н. Н. Толстого как подлинно живые, индивидуально характерные люди. Особенно удался Н. Н. Толстому портрет Епишки. А. А. Фет уже после появления «Казаков» писал: «Знаменитый охотник, старовер, дядюшка Епишка... очевидно, подмечен и выщупан до окончательной художественности Николаем Толстым».
Непреходящее обаяние «Охоты на Кавказе» коренится еще в ее языке. Это — настоящий русский язык с его изящной простотой и легкостью, со всем его бесконечным, звуковым богатством, со всей его певучестью, напоминающей иногда переливы чудесной музыки.
Бесспорно также географическое, этнографическое и охотничье-научное значение книги Н. Н. Толстого.
«Охота на Кавказе», если пользоваться методом сравнений, больше всего напоминает — и своей живостью, и своими человеческими портретами — «Записки охотника» И. С. Тургенева.
«Охота на Кавказе» долго считалась единственным произведением Н. Н. Толстого. Впоследствии, однако, были обнаружены и опубликованы проф. А. Е. Грузинским и другие его произведения: «Пластун» («Красная Новь», 1926, № 5 и 7) и «Заметки об охоте» (лит.-худ. альманах «Охотничье сердце». — М., 1927).
«Пластун» — большая повесть из жизни гребенских казаков — написана с исключительной яркостью, живостью и увлекательностью. Повесть еще раз подтвердила, что Н. Н. Толстой обладал большим и оригинальным литературным даром.
В «Охоте на Кавказе» Н. Толстой выступил прежде всего как наблюдатель природы, как превосходный художник-«очеркист». В «Пластуне» автор выявлял себя как литератор, уверенно владеющий не только мастерством описаний, но и мастерством психологически углубленных характеристик действующих лиц. «Пластун» отличается также плавным, уверенным развитием действия и обилием выразительных, быстро сменяющихся бытовых и жанровых картин. В повести целиком, отразилось то богатейшее воображение Н. Н. Толстого, которым так восхищался его гениальный брат. «Пластун» — настоящая приключенческая повесть, роднящая ее автора с Фенимором Купером.
«Заметки об охоте» («Весенние поля» и «Заяц») написаны в манере С. Т. Аксакова совершенным русским языком и с глубоким чувством родной природы. В частности, небольшая монография о зайце по своей насыщенности материалом, относится к числу лучших монографий об этом общераспространенном зверьке.
«Заметки об охоте» писались, по-видимому, в последний год жизни Н. Н. Толстого. Л. Н. Толстой в одном из писем к брату, Сергею Николаевичу упоминал: «...два дня до смерти он читал мне свои записки об охоте». Поскольку «Охота на Кавказе» была напечатана, речь шла, естественно, о другом произведении Н. Н.
Л. Н. Толстой, вспоминая о своем любимом «Николеньке», писал: «Качества же писателя, которые у него были прежде всего, тонкое, художественное чутье, крайнее чувство меры, добродушный, веселый юмор... правдивое, высоконравственное мировоззрение, — и все это без малейшего самоудовольствия»...
Н. Н. Толстой, к сожалению, не развернул полностью своих художественных сил.
Тургенев объяснял это, между прочим, тем, что Н. Н. «...не имел только тех недостатков, которые нужны для того, чтобы быть писателем. Он не имел главного, нужного для этого недостатка: у него не было тщеславия, ему совершенно не интересно было, что о нем думают люди».
Это остроумное объяснение, понятно, далеко не исчерпывает вопроса. В том, что писательский труд не стал для Н. Н. Толстого основным делом его жизни, большую роль играла и всяческая — личнобытовая и общественная — неустроенность, и невозможность соревноваться с гением брата, и долголетняя изнурительная болезнь, и связанные с ней апатия и флегматичность. Уже цитированный выше Гаршин справедливо замечал, что Н. Н. Толстой «был восхитительный собеседник и рассказчик, но писать было для него почти физически невозможно. Его затруднял самый процесс письма, как затрудняет простого человека, у которого всегда натружены руки и перо плохо держится в пальцах».
Могучий гений Льва Толстого заслонил скромный и нежный талант его брата, как вековой дуб — хрупкую и тонкую жимолость.
И все же скромное и своеобразное литературное наследие Н. Н. Толстого не должно затеряться в необозримых «курганах книг»: оно имеет все права на внимание читателя, в особенности — любителя природы и охоты.
IV
В этом сборнике перепечатывается глава из книги Н. Н. Толстого «Охота на Кавказе» («Кизлярские сады») и как дополнение к ней отрывок из очерков И. Бильфельда «Олений рев».
И. Бильфельд — автор очерков «Олений рев» («Журнал охоты», 1858, № 2—3) и «Кизлярские дальние сады» («Журнал охоты», 3860, № 3—4) — описывает те же самые места и те же самые охоты, что и Н. Н. Толстой; по всей вероятности, он был однополчанином Толстого.
В очерках Бильфельда встречаются и те же самые герои, которые фигурируют в кавказских заметках Н. Н. Толстого. В частности, Султанов (у Бильфельда) и Мамонов (у Толстого), сходны в описании до мелочей; чувствуется, что Мамонов-Султанов был спутником по охоте обоих писателей. Разница лишь в том, что Н. Толстой зарисовал своего Мамонова несколько лирически и как бы со стороны, а Бильфельд, гротескно заострив образ Султанова, показал его в действии, на охоте, одним из ведущих героев и «Оленьего рева» и «Кизлярских дальних садов».
«Охота на Кавказе» Н. Толстого была напечатана (в «Современнике») в 1857 году; «Олений рев» Бильфельда — годом позднее (1858) — в «Журнале охоты». Действие в обоих произведениях происходит почти в одно и то же время и таким образом сама собой напрашивается соблазнительная гипотеза: не фигурируют ли в очерках Бильфельда под тем или иным псевдонимом братья Толстые?
Но этот вопрос, очень интересный с литературно-исторической точки зрения, можно разрешить опять-таки только на основании архивнодокументальных материалов.
Очерки Бильфельда далеко не столь художественны, как записки Н. Н. Толстого, хотя и они написаны довольно живо, с жанровой выразительностью и охотничьей страстностью. Самое же главное — и в этом оправдание их перепечатки, — они уточняют и расширяют наши знания о той бытовой и охотничьей обстановке, в которой вращались братья Толстые на Кавказе.
