Терник Е. М.
Ночью вызвездило, и под утро ударил такой мороз, что в лесу стреляло. Воздух был недвижим. Когда мы выходили из дому, над избами подымались, чуть шевелясь, прямые султаны дыма.
Гонец Рыдай бесстрашно совал поседевшую морду в снег, громко отфыркивался и, натягивая в руках егеря сворку, горбом выгибал багряную спину.
— Давай, давай, дава-ай! — привычно закричал Матвей Иванович, когда мы пересекли поле и Рыдай, вырвав голову из расстегнутого ошейника, с хода вломился в зазвеневшие кусты.
Я вышел на небольшую полянку, от которой в обе стороны уходила просека. Освещенные зимним солнцем, заиндевевшие ветви берез на синем небе казались серебряными. Стояла такая тишина, что слышно было, как с глубоким вздохом падала с ветвей снежная кухта.
Внезапно в тишину леса ворвался далекий певучий голос гонца. Позвучав на высокой ноте, он вдруг спал на басы, вновь поднялся до фальцета и перешел в беспрерывный, стонущий лай... Погнал!
Томительно ожидание гона. Но когда понесется по лесу собачий с взвизгиванием лай, — обо всем забывает охотник. Уже не стынут его ноги, не щиплет уши колючий мороз, ружье в руках кажется перышком, и стрелок весь уходит в зрение и слух, которому мешает только стук собственного сердца.
Что-то мелькнуло впереди, и не успел я поднять ружье, как через просеку перескочил заяц.
Собственно, он не перескочил, а перелетел.
Беляк на бегу всегда словно плывет над самой поверхностью снежной пелены. Но этот заяц, кажется, на самом деле летел. Просека была чистая, и я ясно видел, как беляк махал крыльями. Через несколько минут Рыдай, взметая лапами снег, с гомоном пересек просеку. На собаке я крыльев не заметил.
«Померещилось, — подумал я, досадуя на то, что не успел выстрелить. — Экая чертовщина привиделась...»
Гон удалялся вглубь леса.
Чуть слышный скрип лыж раздался позади. Матвей Иванович с ружьем за спиной широким шагом скользил ко мне по просеке.
— Видали? — тихо спросил он, почему-то пуча глаза.
— Видел, — сознался я с виноватым видом. — Выстрелить не успел...
— Не-не, самого-то видали? — настойчиво повторил он.
— Да, видел.
Матвей Иванович молча уставился на меня. Казалось, он был в раздумье.
— Обыкновенный заяц? — вдруг опросил он.
Пришла очередь и моим глазам полезть на лоб. Слишком очевидно было, о чем спрашивал егерь.
— Матвей Иванович! — чуть не крикнул я. — Вы тоже это чудо видели?
Старик подвинулся ко мне, прислушался к звукам гона и прошептал не то весело, не то с отчаянием:
— Заяц-то... с крылами, а? Видал, какие у нас водятся?
И быстро побежал по просеке вперед, наперехват небывалому беляку. Я остался один в полной растерянности. Значит, мне не померещилось? Значит, заяц действительно летел или, по крайней мере, помогал ногам крыльями!..
Мне стало жарко. Я расстегнул ворот меховой куртки и прислушался. Гон переместился влево. Голос Рыдая раздавался в той стороне, откуда явился Матвей Иванович.
«Жаль, ушел старик с хорошего места. Мог бы ударить по крылатому беляку».
Ступая по лыжне, я осторожно двинулся просекой назад.
Рыдай гамил глухо, с короткими перемолчками, видимо отставая в глубоком снегу от беляка. Вскоре он повернул в мою сторону, потому что голос его зазвучал сильнее.
— Ай-яй... яй-яй...
Мой указательный палец замерз на спуске ружья. Я сунул его в рот, чтобы согреть. И в этот момент снова увидел в лесу, зайца.
Нет, я даже не схватился за ружье. Я невольно приподнялся на носках, чтобы лучше разглядеть зверька.
Беляк приближался к просеке, помахивая крыльями, отчего казался летящим. Да-да, помахивал в такт прыжкам крыльями, а не чем-нибудь иным! Это так поразило меня, что я позабыл обтереть мокрый палец, прежде чем положить его на спуск, и сорвал курок. Бесполезный выстрел сухо треснул в морозном воздухе.
И... о, чудо! Заяц сильнее взмахнул крыльями и стрелой полетел по просеке.
«Уйдет, — мгновенно пронеслось в моей голове. — Уйдет чудо, помесь беляка и курицы, уникальный экспонат зоомузея, новая глава в бремовской “Жизни животных”!»
Я вскинул ружье.
«Выручай, моя верная тулка, послужи не миг, послужи науке!»
И я ударил из левого ствола по ушам удалявшегося зайца.
А дело было так.
Ночью белячок обгладывал осину да держал уши торчком. Надобно было прислушиваться, не подползает ли на брюхе рыжая лиса, выруливая хвостом и едва не касаясь снега белопенным горлом, не сторожит ли за кучей хвороста рысь с седыми бачками, не крадется ли отощавший волк, роняя на снег слюну.
От всех врагов уберегся зайчишка. А от крылатого неприятеля не спасся. Небольшая сова — ночной хищник — кинулась на кормившегося зайца и впилась ему когтями в спину.
Обезумевший от боли и страха беляк рванулся вперед. Еще мгновение — и сова клювом оглушила бы его, разодрала лапами на части. Но заяц стремглав проскочил под каким-то поваленным деревом и убил сову, размозжив ей о дерево голову.
И так крепка была судорожная хватка хищницы, что, даже мертвая, сова не выпускала своей жертвы из лап. Длинные кривые когти впились в заячью спину, сомкнулись да так и остались закрытым замком. Заяц пытался сбросить с себя мертвого ездока, подпрыгивал, встряхивался, катался по снегу, но сова, застыв, все так же цепко, как живая, держалась за него.
Между тем наступал рассвет.
Пора было идти на лежку...
Чудом спасшийся, но обессиленный беляк залег под первым же кустом. Залег с мертвой совой на спине.
Рассвело.
Поднятый Рыдаем, заяц пошел колесить по лесу. Бежал он неуклюже, пытался сбросить со спины груз, но все-таки бежал. И распущенные крылья совы мотались по сторонам в такт его прыжкам. Так появился в лесу «крылатый» заяц.
