Ливеровский А. А.
Ладога! — большая утиная дорога, плоские берега, глинистый вал канала, черные смоленые лодки, поблекшие камыши и тоненькая, совсем уже золотая березка, насквозь продутая жестким ветром.
Вяло, сквозь туман, разгорается солнце над камышами. В заводинах тихо, можно даже закурить, не закрываясь, а на зарубье свежий ветер захлестывает водяную пыль в челнок и тонконогая треста часто кланяется набегающему озерному валу.
Глухо стукает пропёшка о подводные камни — луду. Ни с чем не сравним всплеск воды, поднятой резким взлетом утки; я еще не вижу ее, но знаю, твердо знаю, что вот она сейчас поднимется из зеленой стены рогоза, испуганно поворачивая длинную шею. Мало утки в камышах, только на открытой воде видны мелкие стайки свиязи, гогольков и морянки, — это первые путники. Скоро, очень скоро, как только водоемы далекой тундры подернутся первым прозрачным льдом, двинутся в путь тысячные утиные стаи.
Челнок, раздвигая под нажимом пропёшки утомительно упругую поросль водяных растений, то выплывает на синеватый простор хвоща, то скрипит по коротким пальцам телореза, а то совсем пропадает в свистящей на ветру заросли тресты.
По еле приметной ходовине пробиваемся в большой потаенный камышный плес. Тепло, тихо. Красноватый манник перевит тяжелой от тумана паутиной, и ленивое солнце играет в каплях росы. Здесь еще лето. Совсем зеленый огурец водяной лилии неподвижно смотрится в черноватую гладкую воду, летают стрекозы, и бабочка-траурница на пригретом обломке разбитого баркаса гордо поводит бархатом роскошных крыльев.
С криком рвется из травы задремавшая кряква, падает, подбитая, на середине плеса и пропадает. Долго в молчаливой готовности ждем, когда она вынырнет. Ну, куда она могла пропасть? Кругом ни травинки. Тихонько спорим о старом охотничьем поверье, что иногда раненая утка, застигнутая на открытом месте, ныряет и, схватившись клювом за подводные водоросли гибнет, не всплывая.
Далеко вдается камышовый «нос» в Ладожскую белесую бескрайность, а дальше, еще глубже в озеро, островки, — горсть гранитных валунов, побитая волной щеточка тресты — и все.
Бежит навстречу рыбацкая высокая лодка, туго налилось ветром упругое крыло паруса. Спокойно налегает на румпель рослая ладожская девчонка; привстав над грудой мокрых мереж, она кричит нам что-то, неслышное за ветром; седой дед-рыбак тычет веслом, указывает на дальнюю островину.
Шуршат белые гребни, танцует челнок на крутом озерном валу, близится рваная гряда островины, — нет тут уток, а на гладком камне лежит черный скользкий тюлень. Смотрит он немигающими глазами-пуговицами на челнок, на людей и чуть шевелит усами: удивился, загнул рыбий хвост выше головы, набок с камня свалился, поплюхал ластами по мелководью и пропал; не стрелять же в него мелкой утиной дробью! Завели мы челнок в камыши, чтобы не побился он об острые камни. Сидим, курим, беседуем...
Часто тюлени в мережи попадают, особенно в осеннее время, в ход сига. Подъезжаешь к снасти, а над водой усатая голова торчит, сеткой накрытая, и кругом белым-бело от всплывших рыбьих тушек. Хоть и в неволе, а всей вместе с ним попавшейся рыбешке отъест головы тюлень. Брать его из мережи надо осторожно: не пугая, потихоньку освобождать кольца и сбивать материал в кучу. Вот тогда уже ему хода нет, а через тугую да еще опревшую мережу, испугавшись, он, как пуля, проскакивает на вольную воду.
...Из травы на выбитом скотом деревенском выгоне вылетает острокрылая птица, косо валится от глухого на ветру выстрела. Я держу ее, еще теплую, на руке и любуюсь прекрасным, золотом обрызганным, оперением.
— Дяденька, это кто?
— Ржанка.
— Откуда она такая?
— С юга.
— Что она там в золоте купается?
— Ну да, искупалась там, не отряхнулась, а потом к Ледовитому океану слетала, вот и пристыли золотые блестки к бурым перышкам...
Смеемся оба, понимаем, что сочинили новую сказку.
В сумерках на пристани вся деревня, в сумерках канал кажется синим, холодные огни парохода безмерно долго приближаются по этой сине-черной дороге. Девушки в платках и ватниках резкими, как озерный ветер, голосами поют песни, то печальные, то лукавые и веселые, как они сами.
А в ночь ударил мороз, густо вызвездило, и пошла утка. Высоко в студеной черноте, стая за стаей, посвистывая и взволнованно перекликаясь, проплывали они на юг, и было непонятно, как в этом ночном мраке находят они свою зовущую дорогу...
