Толоконников И. В.
За рулем сидит Миша — «дорожка-фронтовая», как зовут его товарищи за удаль и любимую им песню.
Уличные огни поселка мелькают, как длинное сверкающее ожерелье. С грохотом, одним махом, пролетают внизу мосты. Кажется, что и месяц мчится вместе с нами навстречу белым парусам туманных облаков.
Да, великое дело товарищеская выручка! Ведь эта охотничья поездка за кабанами в горы к леснику Гассану едва не была сорвана. Заболел шофер полуторки, на которой мы должны были ехать. Как тут быть? Где достать водителя? Выручил всех Михаил — механик нашего завода.
— Никакой паники! — сказал он. — Сейчас все устроим! У меня права мотолюбителя и шофера второго класса! Можно сказать «спец». Сколько лет на этом деле — тыща благодарностей! — с комичным пафосом ударил он себя в грудь. — Пошли к завгару!
И действительно, все было быстро улажено.
Машина идет, «будто черт ее по хвосту хлещет», как образно шутит аджарец Сулейман, наш бухгалтер.
Хотя мы давно уже в пути, но никто не спит. Поем песни, перешучиваемся. Особенно балагурят два закадычных приятеля: высокий загорелый Вадим, чертежник-конструктор, и его помощник — темпераментный, стройный Алешка, наш запевала. Они то острят друг над другом, то начинают свои «побрехушки» — выдуманные тут же рассказы о невероятных охотничьих похождениях.
...Но вот начинает светать. Бледнеет небо. Гаснут последние звезды.
— Подъезжаем, — кричит Михаил, высовываясь из кабины.
Длинные его волосы кажутся языками пламени, пляшущего на ветру.
Еще немного, и между деревьями видна сторожка Гассана; машина сигналит и скрипит тормозами.
Лесник уже на крыльце. В темном бешмете, перехваченном узким ремешком, могучий в плечах, но по-юношески статный, он прижимает руки к груди, кланяется. Легкой, гибкой походкой спешит к нам навстречу, неслышно ступая поршнями из кабаньей шкуры.
— Селям, Гассан! — приветствуем мы горца.
— Добро пожаловать! — отвечает он.
И рассказывает, что свиней много, чуть не каждую ночь в сады и на посевы ходят.
— Надоел колхознику кабан! «Гай» — загон делать будем, ночью в «засидках» постережем. Отвадить надо! — заканчивает горец, сверкая глазами из-под своей огромной папахи.
— Затем и приехали, Гассан! Собирайся!
Лесник идет за ружьем и подсаживает в машину своего Орлика.
Пес этот — общий любимец. Он немного флегматичен, но на охоте самый бесстрашный и неутомимый гонец.
Еще полчаса быстрой езды, и мы у места охоты. Заряжены ружья. Собаки взяты на сворки и... «эх, дорожка фронтовая...» — вполголоса запевает Михаил. Ну и выдержка у друга! Почти всю ночь за рулем и хоть бы что! Спортивная закалка!
Густы и кое-где почти непроходимы здесь леса. Заросли карагача и граба, дикой груши, ореха, узловатые коренастые ивы и кустарники, кустарники без конца.
Тут цепкое держи-дерево, виноградная лоза, шиповник и густые сплетения ежевичника, острые громадные иглы которого надолго запомнит каждый охотившийся в Закавказье.
Мы продвигаемся вперед, внимательно оглядывая просветы в сплошной стене потемневшей зелени. На полянах и под деревьями — всюду взъерошенный ковер опавшего листа и многочисленные порой — глубокие борозды в дерне. Встречаются и «калды» — «бани кабана»; так называют здесь ямы, где секачи купаются в жидкой грязи.
Внезапно собаки начинают рваться на поводках, хрипя и взвизгивая, душа себя ошейниками.
— Кабан гулял! Там лежит! — указывает на след в лесные заросли Гассан. — Ходи на номер! Живо! — он объясняет, где нам надо встать, и быстро уводит загонщиков.
Теперь надо спешить: времени дано только полчаса, чтобы стрелкам занять свои номера. Расстанавливаемся цепью у опушки, маскируясь около кустов и за деревьями. И вот уже раздается злобный лай и разноголосый крик загонщиков.
Чего тут только не услышишь! Порсканье, уханье, улюлюканье, гогот, разбойничий залихватский посвист. И подумать только, что эту невероятную какофонию заводят не какие-нибудь сорванцы-ребята, а взрослые и пожилые люди! Охотничий азарт, желание во что бы то ни стало поднять зверя заставляют каждого кричать за троих.
Вместе с волной гая, приближающегося к тебе, кажется, что и сердце подкатывает к самому горлу. Так напряженны и волнующи эти минуты ожидания на номере!..
Собачий лай все ближе я ближе. Я стискиваю приклад ружья, но треск сучьев уже где-то в стороне. Выстрелы, громкий крик: «Дошел!» Переводя дыхание, спускаю курки и спешу на голоса.
На поляне шумит оживленная ватага охотников. По раскрасневшемуся, счастливому лицу Алеши видно, что стрелял он. А вот и кабан. Как не похож на домашних свиней этот громадный зверь с длинной вытянутой мордой и густой темно-бурой щетиной. Действительно, — это вепрь! Стоит посмотреть и на Орлика. Старый ветеран великолепен! Расшвыряв других собак, он лег, как лев, на кабанью тушу и, угрожающе скаля зубы, не подпускает пустолаек рвать шкуру секача.
— Ну, кому жарко? — говорит Вадим. — Снимай ватник, прикрывай кабана. Будет пахнуть человеком, и обжоры-чекалки не посмеют сюда сунуться, пока мы не вернемся обратно.
Не задерживаясь, отправляемся дальше. Я сейчас иду в загон — прескверная обязанность, которую выполняют все по очереди.
Буйная поросль напоминает джунгли. Нелегко будет пройти ее насквозь, прочесав так, чтобы кабан не затаился. Что это? Рожок? Пора! И, заслоняя локтями лицо, я начинаю продираться вперед, свистя и гикая.
Слева идет Сулейман. Он со страстью мальчишки, воюющего игрушечной саблей с лопухами, рубит наотмашь кинжалом, прочищая себе путь сквозь колючий кустарник. Хороший моцион для тучного бухгалтера!
Но загон неудачен. Стадо проносится в стороне от линии стрелков и уходит в горы. Собаки увязались за кабанами, и вернуть их — нелегкая задача.
Мы кричим, стреляем в воздух, трубим в рог. Никакого успеха! Только бы пришел заправила Орлик, за ним притащатся и другие. И Гассан, не жалея голоса, гоняет эхо по полям.
Наконец, собаки возвращаются. Солнце уже садится за горы, но решено все-таки сделать еще один загон.
Я становлюсь около овражка, сплошь заросшего кустами и плющом. На другой стороне неподалеку — Гассан.
Проиграл рог. Крутым колесом покатились нарастающие звуки. И вот внизу что-то затрещало, заколыхались заросли, разошлись, как занавес, и огромный кабан стремительной темной массой стал подниматься по склону.
«Стрелять в лоб — “на штык” — нельзя, надо пропустить мимо, — вспоминаю я правило кабанятников. — Но уже темнеет, зверь может свернуть в чащу. Эх, была не была!» Схватываю на мушку быстро нарастающую тушу и делаю дублет. Кабан падает, но, тут же вскочив, бросается прямо на меня. «Надо сменить патроны. Нет, не успеть! Что делать? Воткнуть ствол ружья ему в пасть? Ударить ножом? Не остановишь зверя, зарубит! — молнией проносится в голове. — Нет, отскочу за дерево! Пролетев мимо, кабан вернется, но я уже перезаряжу ружье».
Вот уже совсем близко длинная, вытянутая морда, забрызганная пеной чудовищная пасть. И... зверь неожиданно рухнул на землю — раздался выстрел с другой стороны оврага.
Тяжело повалившись на землю, секач мелко забил копытами. Из пасти угрожающе торчали кривые, как ятаганы, клыки-бивни.
Налитые кровью глаза были и теперь полны угрюмой и тупой злобы. О, если бы дать ей волю! Скверно могла бы окончиться эта охота!
Так прошло несколько секунд. Затрещали кусты, и Гассан появился на краю оврага.
— Ну, как? Порядок? Пришлось и мне стрелять: кабан был от тебя совсем близко
Медленно-медленно я покачал головой.
— Ну, Гассан, в долгу я у тебя!
— Брось, пустое! Это наш закон гор — помогать в беде товарищу, — засмеялся лесник, хлопая меня по плечу.
Вечером, после возвращения с охоты, мы решили идти сторожить кабанов у кукурузника. Месяц вставал поздно, около 11 часов, и оставалось время для отдыха перед охотой.
Гассан принес сена, бросил сверху пеструю кошму, и мы с наслаждением вытянулись на мягкой подстилке.
Сколько я спал, — не знаю. Разбудили негромкие голоса двух дружков.
— Который час? — спросил я, привставая.
— Половина десятого.
— Почему базар открыли, а нас не поднимаете?
— Пропала охота! Все небо тучами затянуто. В трех шагах ничего не видно. Какая тут стрельба. Спи, — с досадой заговорили товарищи.
Отойдя от окна, они стали укладываться на кошме, заботливо укрывая друг друга широкой буркой.
Однако Сулейман почему-то не ложился. Он осмотрел ружье, перепоясался патронташем и, достав из рюкзака противогазную брезентовую сумку, стал что-то разбирать в ней. Затем подошел ко мне и сел рядом.
Полузакрыв глаза, я молча наблюдал эти странные приготовления и, наконец, тихо, но многозначительно спросил:
— Сулейман, что за сборы?
— Тише, тише! — зашептал товарищ. — Я за тобой, вставай!
— Охота отменяется. В чем же дело?
— Охота у нас будет. В полной темноте! Но пойдем только втроем. Нельзя всех брать: сидеть придется рядом и помешаем друг другу. Таков уж «агрегат!» Вот она — «техника на грани фантастики», — постучал он по чему-то твердому в сумке.
— Что, опять новый охотничий эксперимент?
— Да, но только — тихо. Ведь если сорвется, то эти «звонари» после не дадут проходу. Достаточно я от них натерпелся, — указал он на похрапывающих друзей-неразлучников.
Я понимающе улыбнулся, вспомнив тонущую резиновую лодку, манки для дичи, распугивающие все живое, и другую, слишком часто неудачную, «технику» Сулеймана.
Но было интересно, что теперь сконструировал товарищ. И через несколько минут, рассовав по карманам патроны, я вышел за ним из сторожки. Гассан уже ждал нас на улице.
Темнота была — хоть глаз выколи! Сойдя с крыльца, мы как будто провалились в глубокий колодец. Но вспыхнул карманный фонарик, и желтоватый круг света деловито побежал впереди, словно указывая дорогу.
Безмолвие темной холодной ночи было так величественно, что не хотелось говорить, и мы молча шли, жадно вдыхая бодрящий, свежий воздух.
— Теперь — рядом! Туши свет, — сказал, наконец, Гассан.
— Да, надо идти в темноте, а то спугнем кабанов, — отозвался Сулейман. — Подержи-ка ружье и посвети, пока я все налажу.
Он достал из противогазной сумки небольшой цилиндрический рефлектор от фонарика, с припаянными сбоку цапфами, и надел на стволы ружья.
— Все очень просто, — пояснил тут же товарищ, — в сумке аккумулятор, один провод от него идет к рефлектору на ружейных стволах, другой — к металлическому кольцу, которое я надеваю на палец. Как только прикоснешься кольцом к спусковой скобе или гашетке, получается контакт и вспыхивает свет. Рефлектор налажен так, что пуля попадает в центр светового круга. Наводишь как телеприцел. Вы оба не мешкайте! Цельтесь по освещенному месту и тут же стреляйте. Зверь не будет дожидаться!
В полной темноте дошли мы до поля, перелезли ограду и уселись в кустах.
От недалекого болотца тянет влажной прохладой, йодистым настоем увядших водорослей, илом и тиной. В воздухе тишина. Ни звука, ни шороха. Временами месяц стал проглядывать сквозь тучи, озаряя окрестности туманным, призрачно-бледным светом.
Внезапно какие-то неясные тени появились на поле. Кабаны! Один, два, три... кажется, несколько штук, но точно разобрать трудно. Они быстро двигаются вперед, фыркая и шумно роясь в земле.
Но месяц опять скрывается в облаках, и делается совсем темно. Какая досада! Ведь еще немного и можно было бы стрелять. Невыносимо медленно тянется время. Теперь уже сочное чавканье и хруст слышатся совсем неподалеку и справа, и слева. Сколько же можно ждать?
Вдруг Сулейман молча стиснул мне руку, и тут же трепещущий голубой луч, как длинная тонкая игла, вонзается в темноту. Скользит по стеблям кукурузника, взрытому полю и ярким световым, пятном останавливается на громадном кабане. На мгновение фосфорический отблеск вспыхивает в глазах повернувшего голову вепря. Световой блик опускается ниже, под лопатку. Почти одновременно гремят наши выстрелы, и секач падает. Тут слышится топот в стороне, голубой луч скользит вдаль, видны убегающие тени, но стрелять уже бесполезно.
Снова рефлектор выхватывает из темноты убитого кабана. Он совершенно неподвижен, но глаза открыты. Я делаю несколько шагов к нему:
— Назад! — кричит Сулейман. — Готовь ружье! Смотри: он лежит на брюхе, как собака, голова вытянута, уши настороже. Сейчас бросится!
И действительно, кабан пытался рвануться вперед, волоча перебитые ноги. Но сил уже не было; он только звонко клацал клыками, бешено расшвыривая корневища растений. И тут раздался выстрел Сулеймана.
— Ну что ж, — взволнованно сказал он, — пожалуй, моя «техника» вполне себя оправдала.
